Каюр (СИ) - Admin

   - Провернём мы это на Хованском болоте, - сказал я.

   - Вот те на! Протестую!

   - На хрена нам эта гиньоль? - возмутился Алик, путая гиньоль с гнилью.

   Место тихое, тухлое, доступ в него затруднен. Джуса нет, зачищать некому. А тут убоину бросил в трясину - и всё. Сам Харон надежнее не схоронит, подумал я. А вслух сказал:

   - Мне этот кусок природы чрезвычайно нравится. Прекрасные стартовые условия. Открывается именно то пространство потустороннего, какое нужно для вас. Ведь всё упирается в два вопроса. Первый: какого качества запредельное? И второй: удастся вам ли сохранить память о нем?

   - А ты на что?

   - Я обеспечиваю только качество трипа. Закинуть его в базу клиента я не могу.

   - То есть как не могу?

   Я не маг и не шаман, я всего лишь настройщик. Настроенья настраиваю. Я объяснил.

   Там открывается много такого, чему в нашей обыденности и аналогов-то нет. Ватное воображение не способно представить всего. Мыслеформы неописуемо разнообразны. Вернувшись в привычную реальность, воплощенный в новое тело, клиент неспособен восстановить в воображении, ограниченном пусть продвинутыми, но все-таки не достаточными представлениями и понятиями нашего века то, что не бывает вообще. Там геометрия другая. По сути это контрабанда. В нашем мире этого не должно быть. И поэтому посмертный опыт в наших понятиях вразумительно невыразим. Понятийного аппарата не хватает. А иные вообще ничего не помнят и даже не видят. Тренировка нужна. Опыт. Во-первых, чтобы продлить мгновенье. Сделать предсмертье более продолжительным. Выжать из него максимум. Во-вторых, чтобы сделать потустороннюю геометрию хоть немного привычной. Адаптация к потустороннему умножает возможности. Там понятия и органы восприятия совершенно другие. Тех, что привычны для нас, слишком мало. Это все равно, как если бы представления об этом мире мы получали посредством одного осязания.

   - А впрочем, еще раз вам говорю, - заключил я. - Вы вернетесь немного другими.

   Крайние случаи таких отклонений - в сторону идиотизма или гениальности - бывали редко, но все же бывали. Словно ходоку там придурь привили или вложили в него талант. Будто он там Бога узрел, а уж что ему Бог даровал - гениальность или помешательство - бывало по-разному и зависело от неизвестных причин. А бывало и так, что лазарь терял какую-то часть себя, возвращался с дефицитом, "не весь". Некоторые толкователи в таких случаях склонны считать, что ходок прихватывает частичку другой личности. Либо эта другая личность отхватывает и присваивает частичку его.

   - У одного моего коллеги - он уже полгода оттуда - непрерывно стоит, - сказал Алик. - Впрочем, это из другой оперы.

   База фиксирует последнюю конфигурацию уже с примесью того света: с ужасом или просветлением, дефицитом иль прибылью - с этим последним впечатлением лазарь и приходит в себя. Верней, восстаёт, как истинный Лазарь.

   - Все-таки болото как-то не по мне, - сказал Лесик. - Нельзя ли как-то иначе, чтоб не лезть в киселя? К чему нам такой изыск?

   Но я не намерен был отступать. Мне нравилась тамошняя тишина и удаленность от полицейских постов. И с реквизитом никаких проблем, грубые реалии, минимум постановочных сцен. В естественных декорациях, что всегда предпочтительней.

   - Здесь игра на контрасте, - сказал я. - Представьте: болото, холод собачий, хлябей варево, вонь. Колыхание болотной слизи. Пузыри, как будто кто-то лезет оттуда, время вечернее, жуть. А встав на четвереньки, испытываешь первобытный ужас перед зыбью трясин. Все это усиливает предсмертный трепет, придаёт вашему умиранию неповторимый вкус, терпкий, своеобразный, специфический. А ваше последующее пребывание в небытии, даже довольно серенькое, по контрасту с этими последними ощущениями раем покажется.

   - Всякий кулик свое болото хвалит, - сказал Алик.

   Я приостановился. Не слишком ли туману нагнал?

   - Почему же оно серенькое? - неожиданно возмутился Лесик.

   - Вообще качество запредельного видения от личности зависит, - сказал я. - Вы личности?

   - Он еще спрашивает!

   - Разве что-нибудь в духе болотной твари,- сказал Алик. - Мы гуляем, она внезапно набрасывается и утягивает нас одного за другим в глубину. Как тебе такая предства, Лесь?

   - Сам ты тварь...

   - А ты ...

   Я попытался их успокоить:

   - Это очень дорогой перформанс. С привлечением статистов, техники и чудес, плюс спецэффекты. И гарантии нет, что представление пройдет без задоринки. Место хоть изредка, но посещаемое, могут нам помешать. Значит, нужны дополнительные расходы на оцепление. Чем вам дуэль не нравится?

   Мне - нравилась. Можно дело представить так, будто они сами поубивали друг друга. И рук не очень придется марать. Во мне до сих пор существует психический барьер, еще с дорубежья. Я удивлялся, с каким спокойствием представители нового поколения убивают тела, будто автомобиль в утиль разбивают. Немного жалко, но не трагично.

   - Значит, завтра, раз уж вам так не терпится. Доберетесь рейсовым автобусом, - стал закругляться я. - Автобусом, - повторил я с нажимом, видя недовольство ребят. - Если вы машину у болота оставите, то забрать, скорее всего, не сможете уже никогда. Раньше полутора месяцев вас из лазарета не выпустят. Ждите меня в северо-западной части. Я подойду.

   - Почему бы вам нас на своей не довезти?

   Я проигнорировал последний вопрос.

   Договорились на 17-00. Они скинули мне свои телефонные номера. Их фанки остались в памяти идентификатора. Мы разошлись.

  02 БОЛОТО

   Я выехал в четвертом часу, рассчитывая прибыть на место за полчаса до ребят. Город кончился, за мостом начиналось раздолье, а вдоль раздолья дорога легла. На пятьдесят пятом километре я свернул на проселочную.

   Ночью немного - на пробу - выпало снега. Он клочками еще лежал в колее: со времени снегопада никто в ту сторону не проезжал. Было тихо. Вороний поскок по снегу выглядел, словно шифр заговорщика. Или некая некропись, запечатлевшая то, что только готовилось произойти.

   Путь в глубину болота начинался дамбой, выполненной из песка и шлака. На ней за камышами я и оставил автомобиль.

   Когда-то здесь велись торфоразработки. Дамба разделяла два разных ареала. Если справа все поросло камышом, за которым вода поблескивала, то слева было менее топко, сосны росли, во мху меж стволов и стеблей торчали гнилые сваи.

   Чем дальше вглубь, тем насыпь становилась уже, а растительность по обе стороны принимала однообразный вид с преобладанием камыша и чахлых осин.

   Сучья потрескивали. Справа по ходу что-то попискивало. Где-то вверху дятел стучал. Словно руки кикимор торчали сухие сучья, понизу поросшие мхом. Камыш становился гуще и подступал плотней.

   Дамбу сменила гать из сгнивших бревен, перешедшая в свою очередь в узенькую тропу, по обе стороны от которой, скрытая камышом, разверзалась топь. Тропа подрагивала под ногами, единственным основанием для нее служили переплетения корневищ да метровый слой дерна, а под ним была та же топь. Я двигался как по ковру, настеленному поверх воды. Что за жизнь таилась под ним в темной воде - без тепла, света? На миг мне сделалось жутко, даже озноб по коже прошел.

   И не успели мурашки сойти, как тут же справа я обнаружил движение. Я пригляделся: параллельно тропе, шурша камышами, припадая на ногу и шлепая, словно ластами, по воде, ковылял леший. Он то пропадал, растворяясь в воздухе, то появлялся вновь и особо не настаивал на своей подлинности.

   По устоявшемуся обычаю первым должен был заговорить Нарушитель. Однако он всё шлепал своими ластами, пыхтел, откашливался, но молчал. А когда я окликнул его, он вдруг взмахнул руками-лапами и мгновенно ушел под воду, так ничего и не сказал, однако само его появление в такой ситуации служило предостережением.

   В самом центре урочища было озеро, подпитываемое ключами, из него вытекал ручей и несколько километров спустя становился речкой, мост через которую я миновал час назад. Тропинка кончалось мостками, нависшими над озерцом, край которых опирался на сваи. Справа перильца были сломаны, ошкуренные жерди обросли плесенью. Эти мостки были более позднего происхождения, нежели гать - для комфортной утиной охоты. Кстати меж свай плавал резиновый селезень, оставшийся, вероятно, с сентября.

   Озеро обступали осины, ивы, стояла, как в серебряной чаше, вода, испятнанная опавшей листвой - пейзаж, любезный поэтам и меланхоликам. Будь я не так стар, мудр, то возможно бы и увидал, как снуют над водой тёмные тени, бродят призраки юных дев, закончивших здесь одно из своих существований.

   Тут водились окуни, утки. Осень угнала дичь на юг, но рыба, вероятно, осталась.

   Над водой торчали черные заострённые бревна и двускатная крыша, словно опущенные крылья птицы. Всё это щедро поросло мхом. На крыше бродячим менестрелем расселся ворон, безмятежная птичка Божья. Он негромко прокаркал, увидев меня. Говорили, что под домом раньше был островок, да растаял.