Клинический случай - Андрей Шляхов

Вялый неторопливый завтрак, часовое сидение с карандашом в руках над чистым листом бумаги (собиралась нарисовать эскиз росписи), бессмысленное сидение перед телевизором. Бессмысленное, потому что не следишь за происходящим на экране (можно даже и не включать телевизор), а думаешь о своем.

«Это только начало, дальше будет хуже». Сообщение с неизвестного номера. Да явно номер какой-то левый, с правого никто подобных эсэмэсок слать не будет. «Это только начало…». Да вроде как ничего еще не случилось, даже по жалобе никуда не дергали, видимо не прошла она еще всех положенных инстанций. Что же тогда? Пока она здесь, на даче, у нее в квартире устроили погром? Навряд ли, тогда бы сработала сигнализация, приехал наряд и ей бы непременно позвонили. А звонков за весь день не было ни одного, только паскудное сообщение пришло.

Анна позвонила соседке по лестничной площадке Элеоноре Васильевне, вездесущей и всеведущей старой деве, преподавателю английского языка с пятидесятилетним стажем. Элеонора Васильевна сказала, что весь вчерашний день провела дома («Я в дождь, Анечка, стараюсь на улицу носа не высовывать, у меня же бронхи») и что за стенкой, в Анниной квартире, было тихо и сейчас тоже тихо. Соседка даже вышла на лестничную площадку, чтобы проверить — заперта ли Аннина дверь. Оказалось, что заперта.

В полдень Анна позвонила Виктории. Ответила «Знаю», на недовольное: «Анька, чучундра ты морская, ты на часы вообще смотришь? Который сейчас час знаешь?» и попросила приехать к ней на дачу. Виктория всполошилась, засыпала вопросами, но Анна ответила, что все расскажет при встрече, и отключилась.

Виктория примчалась на своем красном «Лексусе» в половине второго. Суперрезультат — Анна не ждала ее раньше четырех. Вылезание из постели, ванна, макияж, выбор одежды…

— Ты еще и в магазин успела заехать? — ахнула Анна, помогая сестре вытаскивать из багажника тяжелые пакеты с едой и питьем. — Куда столько?

— Дома по сусекам пошарила, — сусеки у Виктории были знатные. — А столько, потому что я собираюсь остаться у тебя на ночь. Утром вместе тронемся в Москву. Ты — на работу, я — досыпать недоспанное.

— Везуха тебе, — опрометчиво позавидовала Анна и сразу же спохватилась.

Но — поздно. Пробка была вынута, и джинн справедливого негодования вырвался на свободу. Вырвался и, как и положено, немедленно разбушевался.

— Завидовать мне?!! — Если бы трава была сухой, то Виктория швырнула бы пакеты на землю, чтобы всласть пожестикулировать, а так всего лишь передернула плечами. — Мне?!! Несчастной женщине, над которой издевается садист и тиран?!!

Кто над кем издевается — это еще надо было посмотреть. Два года назад, когда семейная жизнь еще казалась медом, муж Виктории перевел на ее имя изрядно недвижимости. «Небольшой особнячок на Дмитровке» (особнячок действительно слегка уступал в размерах дворцу князей Белосельских-Белозерских на Невском проспекте), квартира в Болье-сюр-Мер на Лазурном берегу, квартира в Раменках, «дачный» дом в Завидово. Бизнес переживал не самые лучшие времена, вот Гарусинский и «подстраховался от полного разорения». Ага, «подстраховался», дал Виктории основания чувствовать себя финансово независимой…

Они уже сидели в креслах у камина в уютной гостиной, обитой не вагонкой, как обычно, а широкими досками, но джинн все не желал или просто не мог угомониться.

— Я ему так и говорю — Гарусинский, ты недоолигарх, недомерок, недоумок, недомужик, недочеловек! Ты сплошное «недо», Гарусинский, и никакой банковский счет не в силах это компенсировать! Абсолютное ничтожество! Ты бы видела его в постели!

— А может, не надо? — традиционно усомнилась Анна.

— Лучше не видеть, чтобы не расстраиваться! — столь же традиционно ответила Виктория. — И этому человеку я посвятила стихи!

— Ты?! — изумилась Анна. — Стихи? Свои?

— Нет — Пушкина! — огрызнулась Виктория. — Конечно же, свои.

— Ты пишешь стихи! — восхитилась Анна. — И давно? Почему я об этом ничего не знаю?

— Это был первый опыт, — призналась кузина. — Под настроение. Но получилось неплохо, Гарусинский слушал, раскрыв рот. Вот, послушай сама.

Виктория проворно вскочила на ноги, изогнулась вопросительным знаком, левой рукой уперлась в бок, правой манерно прикрыла глаза и томным голосом, которому позавидовал бы любой умирающий лебедь, продекламировала:

Конец никогда не начало,Как бы я ни кончала,И как бы я ни кричала,Конец всегда связан с печалью.

Надежды уже не чаю,На письма не отвечаю,Начало моей печалиТам же, где и твоей…

Закончив декламацию, она замерла в той же манерной позе, наверное, в ожидании аплодисментов, но так их и не дождалась.

— Вика, ты не Пушкин, — констатировала Анна, когда сестра снова уселась в кресло. — И не Лермонтов.

— И не Лев Толстой! — фыркнула Виктория, слегка обидевшись. — Я всего лишь Виктория Вениаминовна Гарусинская, жена недоолигарха и домашнего тирана. Нет — не жена, а невинная жертва! Женщина, о которую вытирают ноги…

— Так уж и ноги? — не поверила Анна.

— Ноги! — глаза Виктории увлажнились, но слезы из них так и не закапали, потому что плакать хорошо, когда знаешь, что тебя начнут утешать, а утешительница из Анны всегда была никудышная. — Со мной не считаются! Я — никто и зовут меня никак! Представляешь, Гарусинский умотал куда-то на неделю с очередной своей профурой, а мне даже не соизволил позвонить! Я ждала его каждый день, как полная дура ночевала дома, одна, а его не было целую неделю! А потом явился с букетом вонючих орхидей! «Ах, извини, дорогая, срочно пришлось вылететь в Харьков, бизнес, а мобильный в офисе забыл, ну ты же понимаешь, кручусь как белка в колесе…» Так заработался, сукин сын, что ниоткуда позвонить не мог! Сказал бы, что уезжает на неделю, так я бы не ловила ворон, а составила культурную программу. Знаешь, меня один кла-а-асный мальчик приглашал в Амстердам. Там так здо-о-орово… Все так хва-а-алят, — Виктория восхищенно покачала головой. — И мальчик славный, тако-о-ое солнышко, самый крутой стилист в «Плезант эстетик». Ах, если бы я только знала, что мой мучитель свалил на неделю! А он нарочно, нарочно не предупредил! Я ему говорю — Гарусинский ты ничтожество с потными ладошками и маленькой пиписькой! Ты, говорю, хоть сознаешь, что недостоин не только обладать такой женщиной, как я, но даже смотреть на меня. А он рассмеялся, представляешь?

— Мог бы и обидеться.

— Гарусинский?! На меня?! Обидеться?! Да мне стоит только пошевелить пальцем, и он будет ползать у моих ног и умолять, чтобы…

— А что у тебя здесь? — Анна указала пальцем на левую скулу кузины, где через слой тонального крема проступал кровоподтек.

— Синячок? — Виктория не стала смотреть в зеркало, а сразу догадалась, о чем идет речь. — Видно, да? А я уж мазала-замазывала… Это мы с Гарусинским играли в «И-го-го моя лошадка», и он немного увлекся. Заехал мне своей дубовой головой по лицу так, что аж искры из глаз посыпались. Нет бы что другое дубовым было. Я ему говорю — Гарусинский, ты что творишь, гад? Смерти моей хочешь? А он смеется и за хвост меня дергает…

— За хвост??? — Анне показалось, что она ослышалась или сестра оговорилась.

— Ань, ты что, никогда в «лошадку» не играла? — в свою очередь, удивилась Виктория. — И даже не слышала? Ну ты даешь, а еще врач…

«Ну я ведь не психиатр», — чуть было не вырвалось у Анны.

— Слушай, нельзя так себя обделять! Жизнь должна быть полноценной и разносторонней, в том числе и сексуальная жизнь! Чуть не забыла — у тебя ведь день рождения скоро. Теперь я знаю, что тебе подарить!

— Нет-нет-нет! — подкрепляя свой отказ, Анна затрясла головой и замахала руками. — Викусь, я просто спросила. Умоляю, не надо мне дарить какую-нибудь кожаную БДСМ-сбрую, с заклепками и шипами. Мне это невкусно. Лучше подари мне…

— Очередной набор для реставрации мебели, чтобы было чем занять долгие зимние вечера, да? — Виктория презрительно скривилась. — В наши годы вечера должны пролетать незаметно, в искрометном веселье, в упоении страстей! На старости лет успеешь натешиться со своей мебелью…

— А сейчас лучше в «лошадку» играть, так? — не без сарказма закончила фразу Анна.

— Можно не только в «лошадку»… — Виктория пожала плечами. — Игр великое множество, а если ни одна не нравится, то можно придумать свою. Была бы только охота, ну и с кем играть… Слушай, а давай ты устроишь небольшой прием, пригласишь пару хануриков посимпатичнее из своего института, а я приведу… да хоть и Марата из «Плезант эстетик»! Для любимой двоюродной сестры мне ничего не жалко! Съездишь с ним в Амстердам…

— Спасибо, Вика! — прочувственно поблагодарила Анна, приложив правую руку к груди. — Но мне… я не могу принять такую жертву. Я ее недостойна. Я не умею устраивать приемы и не представляю, что я буду делать с твоим стилистом…