Рождественская история, или Записки из полумертвого дома - Владимир Кантор

- А Тать на философа обиделся. Тот невежливо ему отвечал. Вот и не понравился он ему, не показался. А стало быть, он с ним счеты и сведет. Как с первого взгляда кто не глянулся, того он никогда не полюбит. Как родила я, сказал мне: "Посмотрю младенца. Если понравится, своим признаю". Но с первого взгляда невзлюбил. А я уж дочку Сашенькой в честь его отца назвала, думала, свекром будет. Но нет, хоть на него как две капли похожа. Вот я и маюсь. Думаешь, Наташка, я не знаю, что это ты меня матерью-одноночкой прозвала?.. Зато моя была эта ночка! А других-то баб у него и нет, я знаю. У него святость на уме: как бы своим ланцетом мир исцелить. А я что? Стараюсь ему пригодиться, помогать во всем, будто и вправду жена ему венчанная. Глядишь, признает Сашку мою, трехголовый мой. У него не только Шхунаев - третья голова еще есть.

Красивая она была, что и говорить! Но красота ее меня не грела, пугала скорее. Страстное, требовательное и вместе с тем очень покорное что-то светилось в ее лице. Ведь за руки держать будет, если тот прикажет, пока он ланцетом орудует. Тот, Тод или Тать? Вот что надо мне понять. Господи, в рифму думаю, кажется, с ума схожу. Спина у меня была мокрая от пота. Заскрипела дверь моей палаты, из нее вышел в полосатой коричневой пижаме Глеб, со спутанными со сна волосами и отлежалой вмятиной от подушки на левой щеке. "Пойду курну", - пробормотал он свое обычное, но меня не заметил. Я все так же, на корточках, сидел. Увидев его, сестры зашумели, а я воспользовался сумятицей, скользнул в палату и через минуту, поражаясь своей быстроте, уже лежал в постели. Голова гудела, ноги дрожали, мысли были спутаны, как непричесанные волосы; я закрыл глаза, и снова меня замутило, словно поплыл я по мутной реке, но не к другому берегу, а вроде бы по течению. По ошибке не в лодку к перевозчику сел, а в какую-то пустую, без руля и без ветрил.

И тут меня стало выворачивать. Я перевесился с кровати, чтоб рвало на пол. Но желудок был пуст, и рвало меня желчью. Причем приступ рвоты был такой сильный, что я ничего кругом не видел. Когда он ослабел и я сумел вздохнуть, передо мной оказался стакан воды, который протягивал мне Славка. Я глотнул воды и удивился: за окном было уже серенькое позднее утро, вместо льда и снега пришла слякоть. Никаких тебе рождественских морозов!

- Вот Тать обозлится! - прочел мои мысли Славка. - А с тобой что-то не то происходит. Я несколько раз ночью просыпался: ты стонал чего-то, за горло хватался, будто тебя душили, то мокрый от пота был, то опять совсем холодный. Я уж было думал дежурного звать. Да спит поди с какой-нибудь сестричкой... О пиастрах кричал и про капитана Флинта. Это из "Острова сокровищ", я смотрел. А потом ты успокоился. И только сейчас вдруг захрипел и тебя рвать стало. Да ты не волнуйся, я приберу. Тебе еще рано вставать. Из процедурной, ну той, что напротив, тряпку возьму.

- Мертвяки мне всю ночь снились, - пожаловался я, понимая уже, что все мне привиделось от духоты и вони, что кошмар снился, Alptraum, как говорят немцы, Nightmare, как говорят англичане.

- Значит, кризис у тебя был. Все в порядке будет. Не волнуйся, всякое видал, обойдется у тебя. - И Славка пошел за тряпкой - убирать за мной.

День под Рождество

А затем вошла крепконогая Катя, будущая жена немецкого бундесбюргера, собирать термометры. Забирая уже лежавшие на тумбочках градусники, она записывала результаты в амбарную книгу.

- А тебе, болезный, и не ставила. Стонал ты, будто леший тебя душил. Вон сосед твой Славка сказал не будить тебя. Я и не будила. А тебя как повело-то, весь пол загадил. Надо за нянечкой послать. Пойду Сибилле Доридовне скажу. Она старшая медсестра - пусть распорядится. Или жена придет уберет?..

Лицо ее при этом выражало полное равнодушие к происходящей вокруг нее российской жизни.

- Никого не надо звать! - оборвал ее пустые слова Славка. - Я сам тут приберу. Делoв-то, больше разговору. И загадил-то немного.

Он быстро протер пол и отнес тряпку во вспомогательную процедурную, где были и ванна, и унитаз, и шкафчик закрытый с обрывками бинтов.

- Вот это по-нашему, по-мужчински, - гремя своими банками, сказал дед Карпов, который, пока Славка убирал, аж с кровати свесился, чтоб все видеть. Раз-два - и дамку за юбку, тить твою мать!

Подросток Паша, как обычно, лежал, подложив руки под голову, и смотрел молча в потолок. Дипломат Юрий читал газеты, мычанием подтвердив свое согласие со Славкой (Славка ведь был для него старший по казарме). Глеб сидел на койке и кашлял, схватившись за свою впалую грудь.

- Курить надо меньше, а то сам не заметишь, как помрешь, - неодобрительно сказала Катя, выплывая из палаты, почти не шевеля бедрами. - В Европе вон давно уже не курят.

- Идет, будто пятак в заднице зажала! - засмеялся ей вслед Славка. - Да Господь с ней! Нам до нее дела нет. Но уж больно воображает. Счас Тать придет. Сегодня раньше времени. До завтрака. Давай-ка, - обратился он ко мне, - пока любимая твоя не пришла, полотенце мокрое тебе принесу - личность протереть. А то ты мутный со сна какой-то.

Он снял со спинки моей кровати полотенце и вышел. Через минуту принес влажное, приятное, убирающее дурноту, рвотный запах и ночной кошмар.

И тут и вправду явился Анатолий Александрович. Был он сосредоточен, неразговорчив. К Рождеству себя готовил. Просмотрел записи температур. Почесал окладистую свою черную бороду - не понравилась ему температура подростка-наркомана, не спадала она никак.

- Ты смотри у меня до десятого доживи. Антибиотики тебе поколют. А там посмотрим, может, еще почистить тебя надо.

Был четверг, 6 января. 7-е, стало быть, пятница, 8-е - суббота, 9-е воскресенье, значит, 10-е - понедельник. До понедельника ему дожить нужно, когда и Глебу, и мне операции обещаны. Причем Глеб этой операции ждал, я же упирался, как мог. Подошел он и к Глебу.

- Ну что с тобой делать, прямо и не знаю. Вот что: дам я тебе пока "Эссенциал форте", будешь пить по две таблетки четыре раза в день. Сестры проследят. Я Сибилле Доридовне скажу, чтоб назначение это записала. Как раз к понедельнику тебе это поможет. Надоел ты мне. Пора тебя выписывать. А пока лекарство попьешь.

- А операция?! - возмутился Глеб. - Вы же обещали!

- Раз обещал - значит, сделаю. Ты только принимай регулярно, что я прописал. Будет ухудшение, не обращай внимания. Должно помочь.

Славка вдруг гнусавым голосом в воздух, ни к кому не обращаясь, пробубнил вслух старый больничный анекдот:

- "Больной, поступили результаты ваших анализов. Вы покинете нашу больницу через одну-две недели". "Спасибо, доктор". "Боюсь, больной, вы неправильно меня поняли..."

- Ох, Колыванов, - вздохнул Тать, - сдохнешь ты без покаяния, судьба у тебя такая.

- Кто ж о судьбе загадывает, Анатолий Александрович? - отозвался Славка. Это уж как сложится.

- Ладно, умничаешь больно. Теперь Карпов. Вижу, идешь на поправку. А дипломат наш? Надо вставать, с сестричками уже можешь заигрывать. Скажу, чтоб расшевелили тебя. Так, а теперь писатель - или философ? - Клизмин...

- Кузьмин, - поправил я его снова.

- Это хорошо, что фамилию свою помнишь. Не безродный, значит.

- Не, не безродный, - согласился я.

- Устал я с вами со всеми. В отпуск надо. На Афон собирался. Из-за этого дефолта деньги лопнули. В монастырь в отпуск поеду, почищусь там. - Он словно забыл, что ко мне обращался. - Вместо меня доктор Шхунаев вами на праздниках займется, если что не так.

И вдруг повернулся и вышел из палаты.

- Что-то ничего он мне не сказал, - растерялся я.

- Ну и радуйся! - засмеялся дипломат. - Целей будешь.

Его переполняла радость возвращавшейся жизни. Он сел на постели, расправив плечи, словно слова А.А. добавили ему сил. Подросток же Паша и пролетарий Глеб выглядели, как и я, растерянно-смущенными.

- Сам ушел, а лекарства прописал. А если без него что перепутают? волновался Паша. - А с него потом взятки гладки.

- Да не должны перепутать, - неуверенно возразил Глеб.

Славка молчал. Потом пояснил:

- Это он из-за погоды злится. Не дали ему рождественского Деда Мороза.

Подросток снова лег на спину, подложив под голову руки и уставившись в потолок. По коридору прошла дежурная по столовой нянечка, сзывая всех на завтрак. Славка, Глеб и Юрка-дипломат, прихватив свои столовые ложки, вышли. Остальным нам, лежачим, приносили еду в палату.

- Пожрем от пуза! - радовался дед Карпов.

Но это он так иронизировал. К здешней еде он добавлял всегда домашние приношения. Впрочем, ел он не так уж много, худ был весьма, и продуктов, приносимых ему два раза в неделю, хватало с избытком. На металлическом столике-подносе прикатила нянечка-подавальщица еду. Паша почти ничего не ел, только пил. На подоконнике, рядом с его кроватью, родители оставили несколько бутылок минералки, он и пил прямо из горла по глотку каждые полчаса. Из больничного завтрака он взял только стакан жидкого киселя. Я же вообще отказался, поскольку ждал Кларину.

Вернулись от тощего завтрака мужики с кусками хлеба на случай, если до обеда станет голодно. Причем если к Славке жена пришла всего раз - он не велел ей больше сюда ходить, то к Юрке и Глебу ходили постоянно, и домашняя снедь у них была. Но как Славка, так и они.