Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах - Светозар Чернов

— Увы, я всего лишь импрессионист, — скромно сказал Фаберовский.

— Это которые изводят краски на всякую мазню? А портрет вы можете нарисовать? Только чтоб было похоже.

Поляк вспомнил якутские художества Артемия Ивановича и, взвесив все, решительно сказал:

— Выйдет лучше оригинала.

— Тогда пойдемте со мной. Вы нарисуете мне сейчас портрет моей невесты.

Лейтенант явно был сильно пьян.

— Но у меня с собой нет ни красок, ни холста.

— Это не страшно, — лейтенант хлопнул поляка по спине. — Гримбл подарил Пенелопе роскошный альбом и акварельные краски, но кроме него самого и нескольких девиц туда никто ничего не записывал и не рисовал, так что там полно места.

Каннингем распахнул калитку и пригласил Фаберовского войти. Поляк перешагнул канаву поперек дорожки, в которой булькала вода, водопадами низвергавшаяся из водосточных желобов, и вступил на знакомое крыльцо. Лейтенант постучал в дверь, она растворилась и на пороге появился рыжий Батчелор, взглянув на пришедших сверху вниз.

— Вот, Батчелор, — сказал Каннингем. — Я привел художника. Он нарисует портрет твоей хозяйки.

Присутствие Батчелора в доме удивило Фаберовского. Ничего не связывало рыжего сыщика ни с Пенелопой, ни с доктором Смитом, и как он оказался здесь, было непонятно.

Батчелор посторонился и Фаберовский прошел в дом. В коридоре, как и в прежние времена, было совершенно темно, но, с грохотом споткнувшись, поляк нащупал обрубок пальмы в кадке, в котором с горечью узнал любимую пальму Артемия Ивановича.

«Где-то сейчас пан Артемий? — подумал поляк и у него защемило в груди от вдруг осознанного им одиночества. — Тоже валяется бесхозный и неприкаянный, как эта пальма?»

На шум из гостиной вышла Пенелопа.

— Что там у вас, Батчелор?

— Пришел лейтенант Каннингем, — сообщил слуга.

Фаберовский стоял перед Пенелопой вымокший, с сюртука и со шляпы стекала на пол вода, в ботинках отвратительно хлюпало.

— Проходите, лейтенант, — сказала Пенелопа, ничем не выдавая, что узнала его. — Мы вас с нетерпением ждем.

Она ушла, а поляк ощутил, что сердце колотится в груди, словно шатун паровой машины. Как он сейчас жалел, что на нем не было очков и он не мог рассмотреть, надето ли все еще на руке Пенелопы кольцо, купленное им когда-то за пять фунтов и подаренное ей в знак их помолвки!

— Что с вами, сэр? — спросил Каннингем.

— Вероятно, я простудился, — сипло ответил Фаберовский. — Я промок под дождем насквозь.

— Пойдите в гардероб, снимите там сюртук. А я пока попрошу Батчелора найти вам что-нибудь переодеться.

Оставшись один, Фаберовский вошел в кладовую, служившую теперь гардеробом, и поразился, какое количество плащей и пальто было навалено кучей на принесенную сюда из столовой кушетку. Уже в коридоре ощущалось, что многое в доме изменилось. Было сильно накурено, чего никогда не случалось, даже когда Артемий Иванович ночами сидел под пальмой. Лестницу, ведущую наверх, украшал ковер. Однако из кухни в кладовую тянулся поразительно знакомый запах: жарили гуся — точно такой же запах всегда наполнял этот дом, когда затевала готовить гуся Розмари, дочь погибшего компаньона Фаберовского, которую он пригрел после смерти ее отца.

Вернулся Батчелор и принес одежду. Когда Фаберовский надел сухую рубашку и свой старый, так давно не ношенный им сюртук, его едва не прошибла слеза. Переложив в карман мокрого сюртука очки, которые он решил не надевать, опасаясь, как бы они не запотели, Фаберовский прошел на кухню. Он собирался повесить там где-нибудь просушить сырую одежду. Батчелор, убедившись, что гость двинулся в правильном направлении, возвратился в гостиную.

Прежде чем войти, Фаберовский заглянул внутрь и удостоверился, что кухарка у плиты одна. Одного взгляда на нее было достаточно поляку, чтобы узнать Розмари. На ней был все тот же белоснежный фартук и платье, которое Фаберовский хорошо помнил, так как оно было подарено Розмари ее отцом незадолго до гибели. Когда поляк уезжал, Розмари выглядела еще совсем ребенком, теперь же она раздалась в бедрах и в груди, но лицо ее осунулось и приобрело болезненный и усталый вид.

— Рози, ты меня не узнаешь? — спросил поляк, воспользовавшись отсутствием посторонних.

— Нет, не узнаю, — ответила Розмари, не оборачиваясь. — Если вы сейчас не уйдете отсюда, так и знайте — я позову мужа.

Фаберовский понял, что уже не один из женихов Пенелопы, отвлекаясь от ухаживания, заглядывал на кухню с игривыми намерениями.

— Уверяю, мне и в голову не приходило к тебе приставать, — сказал он, достал очки и нацепил их на нос. — А так ты меня узнаешь?

Розмари отвлеклась от стряпни и мельком взглянула на поляка:

— Так вы похожи на покойного мистера Фаберовского.

Фаберовский вздохнул и спрятал очки обратно в карман. И тут вдруг большая медная сковорода выпала из рук кухарки и с грохотом ударилась об пол.

Всхлипнув, Розмари кинулась к поляку и спрятала лицо у него на груди.

— Боже, это вы, мистер Фейберовский! — бормотала она, глотая слезы. — Не могу в это поверить!

— Ну, Рози, не разводи сырость, я только что переоделся, — утешал ее поляк, гладя рукой по голове. — И не пересуши гуся.

— Почему вы так поздно приехали? На людях она появляется уже без вашего кольца, хотя дома все еще надевает его. Мне кажется, что хозяйка уже решилась выйти замуж за Каннингема, потому что он неплохой парень и увезет ее из Лондона от всех этих женихов, от ее отца и мачехи.

— Ну, это мы еще посмотрим, — сказал Фаберовский, чувствуя, как все у него внутри закипает от охватившей его ревности.

О, ревность, чудовище с зелеными глазами! Еще на пароходе он воспринимал свою бывшую невесту как что-то совершенно отвлеченное, никак не связанное с его реальной жизнью. Когда он думал о ней, ему становилось странно, что раньше он мог испытывать какие-то чувства к ней и даже ревновать ее к Артемию Ивановичу. И вдруг зеленоглазый монстр ожил и мертвой хваткой вцепился в него, не давая вздохнуть. Прибранный к рукам доктором Смитом дом еще можно было вернуть, но с чего он решил, что Пенелопа будет рада его появлению через полтора года после того, как он так внезапно исчез, подвергнув ее такому позору? Почему он решил, что имеет какие-то права на нее, когда ничем, кроме кольца за пять фунтов, она ему не обязана?

И вот тут Фаберовский почувствовал себя по настоящему скверно. Бешеная ревность к женихам и ненависть к доктору Смиту охватила его, и это как-то отразилось в его лице, так что Розмари испуганно отступила от него на шаг. На грохот сковородки в кухню прибежал Батчелор.

— Джо, это же мистер Фейберовский! — сказала Розмари, поворачивая к мужу счастливое заплаканное лицо.

Когда Фаберовский, оставлявший на полу мокрые следы своих хлюпающих ботинок, с Батчелором появились в гостиной, последнему пришлось опустить взгляд, чтобы не выдать присутствующим своей радости. Он довольно потирал руки и иногда, забывшись, бил кулаком в ладонь.

— Так ты когда-нибудь решишься выйти за кого-нибудь из этих оболтусов замуж? — донесся до поляка знакомый голос доктора Смита, говорившего так громко, что перекрывал шум разговоров и его слышали все находившиеся в гостиной.

— Не знаю отец, ведь у меня уже был жених! — отвечала Пенелопа.

— Твоего жениха давно сожрали рыбы в Немецком море!

— Это вы, отец, своими беспочвенными подозрениями убили его. Это вы безо всяких на то оснований, огульно обвинили Стивена в том, что он Джек Потрошитель. Может, вы и сейчас, после убийств, совершенных настоящим Потрошителем на Пиншин-стрит и на Коммершл-стрит в прошлом году, станете обвинять его в этом?

Фаберовский криво усмехнулся и оглядел гостиную. Все здесь было теперь не так. Паркет был так надраен, что в нем отражалась люстра с пятью газовыми рожками. Всюду в вазах стояли цветы, принесенные, по-видимому, женихами. Стены были оклеены новыми бумажными обоями и завешены разнообразными гобеленами с изображением медвежьей охоты, олеографиями медведей и даже гравюрами Гюстава Дорэ, изображавшими приключения барона Мюнхгаузена в России. Из старой мебели остались только два дивана-честерфилда углом да фортепьяно «Джона Бродвуда и Сыновей», зато гостиную заполнили венские стулья. У окна стоял столик гнутого дерева, на который была водружена аспидистра в глиняном горшке. На полу около камина лежала шкура громадного белого медведя с оскаленной пастью, которая напоминала зевающего Артемия Ивановича. От этого поляк, и без того разозленный видом захваченного дома, совершенно взбесился. Трясущей рукой полез он в карман, нащупывая там очки, чтобы как следует разглядеть присутствующих.

Прямо напротив него, справа от камина, восседал в качалке мрачный доктор Смит с бокалом кларета, не отрывая взора от вина и даже не подняв головы при входе поляка. Доктора мучил страх за свой дом на Харли-стрит, который он вынужден был оставить сегодня вечером ради этого дурацкого сборища.