Серебряная книга сказок - Божена Немцова

— Что ты там болтаешь, песик? — спрашивает князь.

— Гав-гав-гав, наш князь беспятую жену домой везет, — во второй раз пролаял песик.

Обернулся князь к Барушке, велит туфельку снять. Побледнела невеста, но послушалась.

— Ах ты, лгунья бессовестная, ты меня обмануть хотела? Сию же минуту прочь с моих глаз. А ты, — обратился он к матери, — говори немедля, где та, которой туфелька принадлежит? Слыхал я, будто эта красавица в твоем доме скрывается.

— Ах, простите, милостивый князь! Я не виновата, она идти не захотела и послала вместо себя сестру. Эта у нас стыдлива, а вторая еще стыдливей. Приказывайте, я все исполню, что вы велите.

Взяла туфельку и поспешила к Доротке. А у Доротки палец в туфель не лезет.

— Не жалко пальца! Отрежем его, — сказала мать.

— Отрезай, лишь бы мне княжной стать, — отвечает Доротка. Отхватили ей палец, туфельку напялили и повели к князю. Была она и ростом повыше и лицом покрасивей, чем первая, но не лежала у князя к ней душа. Но делать нечего, посадил он ее в карету.

А песик опять лает: „Гав-гав-гав, наш князь беспалую жену домой везет!"

— Что ты там опять лаешь? — спрашивает князь.

— Гав-гав-гав, наш князь беспалую жену домой везет, — повторяет песик.

Велел князь невесте туфельку снять. Глядит, а пальца-то и нет.

— Ах вы обманщицы! Говорите, кого от меня прячете?

— О, милостивый князь, кроме прислуги у нас никого больше нет!

— Ведите всех сюда.

Хотел старик Аннушку привести, да жены побоялся, созвал наверх всю прислугу.

Увидал князь щекастых, коренастых девиц, покачал головой, нет, мол, не похожи.

— А больше женщин в доме нет? — спрашивает.

— Есть у нас еще одна дочь, милостивый князь, — отвечает со страхом отец, — да она у нас такая замарашка и так глупа, что на люди вывести стыдно.

— Где она? Ведите ее ко мне.

Сестры от злости покраснели, надулись, как индюки, а старуха и вовсе голоса лишилась.

Не было Аннушки ни в кухне, ни во дворе, а сидела она на чердаке, на своем сундучке, и горько плакала. Рада бы из дому бежать, да не знает куда. Вдруг слышит — отец идет.

— Аннушка, велят тебе вниз спуститься, князь тебя видеть хочет, — говорит он ей.

— Князь меня видеть хочет? А разве он не уехал с Барушкой?

— Конечно же, нет. Откуда-то взял, что в нашем доме та самая княжна скрывается, которую он в костеле видел. Мать совсем с ума спятила, стала ему твоих сестер подсовывать, да он разобрался и теперь злится и хочет всех женщин в доме видеть. Ступай, не стыдись.

— Подожди меня внизу, батюшка, я чуть-чуть приоденусь.

Отец ушел, и Аннушка стала в жемчужное платье, золотом шитое, наряжаться.

— Что-то мне князь скажет? Не велит ли наказать за то, что я, бедная девушка, такое платье надела и его обманула? — думала Аннушка, спускаясь вниз.

— Аннушка, — воскликнул отец, — где ты взяла это платье?

— Пойдемте, я вам все расскажу, — сказала девушка, набросила вуаль и пошла вслед за отцом во двор, а там князь ее уже нетерпеливо ожидает.

— Как попала сюда эта княжна? — спрашивали, переглядываясь, сестры. А князь подбежал к ней, за руки взял и говорит:

— Почему ты скрываешь от меня свое благородное лицо, почему бежишь от меня? Я не обижу тебя, я, как путник, блуждающий во тьме, мечтаю о тебе, как о солнечном свете.

— Ах, милостивый князь, не говорите со мной так, вы ошибаетесь. Я не княжна, а лишь бедная девушка.

Отбросила Аннушка вуаль и посмотрела на князя своими прекрасными очами.

— Я не верю твоим словам, не может бедная девушка носить такие дорогие одежды.

— Она наша дочь, это истинная правда, — перебила князя мать, хотя от злости в ней все кипело, — но где она это платье взяла — не знаю. Говори, дрянная девчонка, кто тебе дал это платье?

— Простите, сударь! Отец привез мне с ярмарки три орешка, а в них были эти платья! Я надевала их в костел, полагая, что никто меня не узнает. Я и знать не знала, что все так обернется!

— Не бойся, дорогая, не бойся! Вот тебе моя рука, если я тебе нравлюсь, пойдем со мной.

Услыхав эти слова, Аннушка залилась румянцем и слезы полились по ее щекам. Князь подал ей руку, и она с радостью протянула ему свою.

Увидали сестры, что замарашка Аннушка княжной стала, подняли крик и на шею ей бросились, будто не хотят с ней расставаться. А сами от злости ревут. Лишь отец от чистого сердца благословил ее и счастья пожелал.

А когда садилась Аннушка в карету, прибежал песик и залаял: „Гав-гав-гав, наш князь везет домой красавицу жену!"

— А собачка-то умнее меня, — засмеялся князь, сел рядом со своей красавицей; кучер стегнул лошадей, и они рысью помчались во дворец.

Как отъехала Аннушка от дома, обратился гнев сестер и матери на бедного отца, и полился на него поток ядовитой брани.

— Хорош, нечего сказать, — накинулась на него старуха, — меня ругал, что я двух старших избаловала, а ты разве лучше? Покупать такие дорогие платья этой нескладной замарашке.

— Да успокойся, коли не знаешь, как все было, — успокаивал ее муж. — Откуда мне знать, что в тех орешках спрятаны платья? Вы над Аннушкой издевались, зато теперь она счастлива!

— Заступайся, заступайся, дождешься, что ее князь назад отошлет. Не быть ей княгиней. Доставай Барушке и Доротке точно такие же платья, если знаешь, на каком дереве эти орешки растут!

— Чего вы от меня хотите? Ведь я же вам сказал, что...

— Не отпирайся, — перебила его старуха, — не так уж мы глупы, чтоб ты нас за нос водил. Коли не принесешь платьев, так и ступай к своей любимице, а к нам больше не возвращайся.

И, чтоб не слышать брани, пошел отец из дому. Подошел он к тому же самому дереву, сорвал три ореха и домой вернулся. Увидали сестры отца, побежали навстречу, думая, что он им новые платья несет. Выхватили у него орешки из рук и раскололи. И что бы вы думали? Из каждого орешка вылезла змея, длинная, толстая, обернулись они вокруг злых сестер и задушили их. Посинели они, на землю свалились, а земля разверзлась и поглотила их. И никто при этом ни слезинки не проронил.

А князь любил свою Аннушку все сильнее и сильнее и всю жизнь радовался, что в жены выбрал.

ЧЕРТ И КАЧА

В одной деревне жила старая дева, звали ее Кача. И дом у нее был, и сад, и золотые монеты припрятаны, но даже самый бедный батрак не взял бы ее в жены, такая была Кача злая да ворчливая. Даже за дукаты, что она вместо крейцеров сулила, никто к ней в хозяйство работать не шел, знали люди — у этой бабы что ни слово, то брань да свара, а крик поднимет — за десять верст слыхать. И лицом некрасива. Вот и засиделась Кача в девках, хоть и стукнуло ей без малого сорок.

Как уж это заведено, и в их деревне тоже каждое воскресенье танцы устраивают, пополудни музыканты играют. Не успеют у старосты или в трактире волынки свою песню затянуть, как полна горница парней набивается, а в сенях девчата толпятся. Кача самая первая летит; парни девчатам рукой помашут, те в круг идут, и только нашей Каченке счастье еще сроду не улыбалось. Все у стенки одна выстаивает.

Идет она как-то по дороге и думает: „Я уже состариться успела, а еще ни разу с парнем не плясала, как тут не злиться? Я бы сегодня хоть с самым чертом в круг пошла."

Явилась она в трактир, уселась возле печки, поглядывает, кто кого плясать приглашает. Вдруг входит в дверь незнакомый господин в охотничьем костюме, усаживается за стол неподалеку от Каченки и заказывает себе пива. Служанка пиво приносит, господин наливает и к Каченке идет чокнуться. Удивилась Каченка, пожеманилась, сколько того приличие требует, а потом с удовольствием пива выпила. А незнакомец достает из кармана дукат, бросает его волынщику и кричит:

— Соло, ребята!

Все расступились, а господин приглашает Качу и с ней в круг танцевать идет.

— Кто таков будет? — шепчутся старики, парни усмехаются, а девчата друг за дружку прячутся, фартуками прикрываются, чтоб Кача не видала, как они фыркают. Ну, а Кача ничего не замечает, радехонька до смерти!

До самого вечера плясал незнакомец с нашей Качей, марципанами угощал, сладкой наливкой, а когда пришло время домой идти, взял под локоток и пошел провожать через всю деревню.

— Ах, я бы с вами до самой смерти плясать могла, — сказала Кача на прощанье.

— И я не прочь, пойдем со мной.

— А где же вы на ночлег остановились?

— Обними меня, я тебе все скажу.

Обхватила Кача охотника за шею, и в тот же миг превратился он из охотника в рогатого черта и потащил нашу Качу прямо в пекло.

У адских ворот черт остановился, стал стучаться, прибежали черти, открывают — видят, он даже взмок весь. Хотят Качу с его шеи снять, а та впилась, как клещ, не оторвешь. Делать нечего, пришлось черту с Качей на шее к самому Сатане идти.

— Кого это ты приволок? — строго спрашивает Сатана.

И стал черт каяться, рассказал, как по земле ходил, Качины слова услыхал, захотел ее припугнуть, танцевать позвал, а потом пекло решил показать. „Не знал я, — простонал рогатый, — что от нее не избавишься."