Небо принадлежит нам - Люк Оллнатт

– И это тоже. Но есть еще кое-что, о чем я не упоминал.

– Тогда продолжай.

– Персональные дроны.

– Персональные дроны?

– Да. Супердешевые, ультралегкие и сверхпрочные.

– Допустим, – сказал Скотт. – И что эти персональные дроны будут делать?

– В основном фотографировать.

– Фотографировать?

– Ну да. Ты же видел эти палки для селфи?

– К сожалению.

– Ну вот, эти летающие малыши, полностью управляемые с телефона, будут делать то же самое. Только представь себе: вот ты на свадьбе, и тебе нужно сделать групповой снимок, чтобы никто не остался за кадром; или в горах – и хочешь показать людям, как высоко ты забрался, какой потрясающий пейзаж вокруг… Или на стадионе, в толпе фанатов. Пару лет назад сделать такие фото было под силу лишь профессионалам со спецаппаратурой, а теперь это любой сможет – с помощью пятидолларового куска пластика.

Скотт задумчиво потер щетинистый подбородок:

– Ты и правда сечешь в этом, Роб, и сама идея, в принципе, неплоха, вот только слишком уж она…

– Какая?

– Специфическая.

– О палках для селфи тоже так говорили.

Его мобильный пискнул, и Скотт взглянул на часы:

– Вот черт, мне пора бежать.

– Совещание?

– Новая подружка.

– Ну-ну.

– Она русская. Симпатичная, но запросы у нее – будь здоров.

– Через полгода ты с тоски повесишься.

Скотт пробежал глазами по экрану своего ноутбука.

– Не очень-то гуманно, приятель, – сказал он, сгребая со стола ключи.

– Прости, это шутка была.

– Хотя, может, ты и прав. – Он махнул на прощанье Хуану. – Кстати, о тебе, говнюк, я мог бы сказать то же самое: ты обожаешь окучивать новую идею, создавать под нее проект, а потом – начинаешь подыхать со скуки.

– Что правда, то правда.

– Ну, все, – сказал Скотт и допил пиво. – Платить не нужно – у меня здесь счет. И ради бога, красавица моя, умоляю: напиши мне этот сраный код, ладно?

в том году ты впервые увидел снег, и мы пошли кататься на санках. взобрались на высокую горку, где катались ребята постарше, я посадил тебя перед собой, зажав между ногами, и мы понеслись вниз. ветер свистел в ушах, мы летели на бешеной скорости сквозь мириады снежинок, облеплявших лицо, словно тысячелетний сокол сквозь звездный космос. единственное, джек, о чем я жалею, вспоминая тот день, так это о том, что я не видел твоего лица. не видел твоего лица, когда мы мчались с горы.

5

Моросил мелкий, противный дождь. Мы стояли у подножия Монумента и смотрели снизу вверх на грязно-бежевую колонну, которая почти полностью сливалась с мрачной серой завесой. Единственное, что мы могли различить за блеклой пеленой дождя, – это позолоченное навершие, похожее на распустившую перья диковинную птицу.

Мы начали подниматься по винтовой лестнице. Джек бойко топал по ступенькам впереди меня. Его «мыльница» была надежно закреплена у него за спиной. Где-то на полпути я почувствовал прохладный ветерок и увидел наверху пятно бледного рыжеватого света.

Джека всегда, сколько я его помнил, тянуло забраться повыше. Сначала он с удовольствием карабкался вверх по лестнице или на чердак; потом, когда он стал постарше, мы вместе покоряли высокие здания, возвышенности, скалы – неважно, лишь бы открывался вид сверху.

Мы часто смотрели на Лондон с вершины Парламентского холма. Джек сидел у меня на плечах, барабаня пятками мне по груди, а я указывал на высотки и объяснял: это телебашня, там – «Огурец», а вон там – Кэнэри-Уорф.

Джек распечатал фотографии известных небоскребов: Бурдж-Халифы, Тайбэя 101, Шанхайской башни, башен Петронас – и развесил их над кроватью. Он говорил, что заберется на каждый из них.

На смотровой площадке никого не было. Она была на удивление узкая, огороженная по краю стальной сеткой; стены, кое-как оштукатуренные, местами облупились.

– Как дела в школе? Что сегодня проходили?

Джек еще не успел переодеться и был в школьной форме: серых брюках и зеленой рубашке поло с эмблемой начальной школы «Эмберли».

Он ничего не ответил: больше, чем мои вопросы, его интересовал вид внизу, который он никак не мог рассмотреть из-за высокой сетки.

– Джек?

Тогда только, устало вздохнув – словно ему было не пять, а все пятнадцать, – он выдал речитативом:

– Математика, чтение, письмо, физкультура.

И взглянул на меня:

– Пап, а почему он называется Монумент?

– Помнишь, я рассказывал тебе о страшном пожаре в Лондоне?

– Который был в стародавние времена?

– Да. Так вот, Монумент воздвигли в память тех, кто погиб в том пожаре.

– Зачем?

– Затем, что есть у людей такая привычка – строить что-нибудь в честь других людей.

– А почему получился пожар?

– Ну, сначала что-то загорелось, совсем близко отсюда, и огонь быстро перекинулся на соседние дома, потому что в стародавние времена большинство домов были деревянные.

– И все потом пришлось строить заново?

– Да.

– Круто.

Джек снова попытался заглянуть за сетчатый забор. «Круто». С тех пор как он пошел в школу, «круто» стало его любимым словечком.

– Хочешь, я тебя подниму? – предложил я. – Тогда ты увидишь, что внизу.

– А я разве уже не большой?

– Большой, но не настолько.

Я посадил его на плечи, и он тут же заерзал, вертясь туда-сюда и упираясь пятками мне в грудь.

Я придвинулся ближе к краю, глядя на восток. Внизу все было затянуто серой хмарью, сквозь которую проступало лишь несколько цветных пятен: зеленые – деревья вдоль северного берега реки и одно красное – зажатая между двумя домами заасфальтированная детская площадка.

– Пап, смотри, вон Тауэрский мост.

– Ух ты, и правда. Хочешь немного поснимать?

Джек торжественно кивнул, и я почувствовал, как он дергает на себя ремень сумки и достает из нее фотоаппарат.

Он начал щелкать кнопкой, наклоняясь то в одну сторону, то в другую в попытках поймать лучший ракурс. Он очень любил фотографировать с высоты. Самые удачные из его снимков мы распечатывали, и Джек наклеивал их на стену у кровати, рядом с фотографиями своих любимых небоскребов. Среди них были: утреннее солнце, заглядывающее в окно его спальни; белый маяк в Дорсете на фоне лилового неба; оконное стекло в дождевых каплях, которое он снял в Кэнэри-Уорф.

Вдруг ерзанье на моих плечах прекратилось, и я с беспокойством посмотрел на Джека – что там с ним такое? Однако тревога была напрасной: Джек, не шевелясь, с видом хозяина, окидывающего гордым взглядом свои угодья, созерцал раскинувшийся перед ним город.

В своей жизни Джек видел лишь Лондон. Он с младенчества ездил в поездах метро, которые были для него ревущими огнедышащими драконами; он перепрыгивал через трещины на асфальте, потому что знал: если будешь наступать на них – тебя съедят медведи. В двухлетнем возрасте он впервые попробовал димсамы в Чайна-тауне и знал названия всех мостов через Темзу. Он любил наблюдать за летними закатами в Саут-Бэнке и, надев резиновые сапоги, прыгать по воняющим рыбой лужам в Биллингсгейте. И теплый ветер, вырывающийся из утробы метро и въевшийся в каждого из нас.

Мы еще немного постояли на краю площадки, подобно четырехрукому великану, прислушиваясь к полицейским сиренам и монотонному гудению машин – голосу города, который замечаешь лишь тогда, когда он замолкает.

В метро Джек вел себя тихо, как мышка. Я знал, что он считает остановки: эту черту он унаследовал от Анны. Она до сих пор так делала: мельком бросала взгляд на карту метро – и начинала едва заметно шевелить губами, проговаривая про себя названия всех станций, которые ей предстояло проехать.

Когда мы перебрались в Лондон, она выучила наизусть все маршруты, и когда я шутки ради спрашивал ее, как доехать от Пикадилли-серкус до Кэмден-Тауна или каков кратчайший путь от Ланкастер-Гейт до Риджентс-парка, она отвечала тут же, не задумываясь. Я не раз убеждался, что порой лучше довериться Анне, чем карте.

Когда мы вышли из метро, все еще накрапывал дождь. Нашей следующей целью был детский центр в Хэмпстеде – тот самый, в котором есть йога-клуб для матерей с младенцами, где можно перекусить только органическими бхаджи с чашкой суматранского кофе. Джек сразу побежал к бассейну с шариками, а я сел за свободный стол и заказал американо. За соседним столом две женщины обсуждали третью: дочь изводила ее истериками, отказываясь есть. А все потому, последовал единодушный вывод, что нужно было кормить грудью, а не впихивать в ребенка с рождения всякую стерилизованную дрянь.

Попивая кофе, я просматривал почту в телефоне. Рекламные объявления, предлагающие вложиться в какие-то стартапы; документы от нашего бухгалтера; приглашение выступить на одной технологической конференции с докладом о формировании нового взгляда на виртуальную реальность.

Джеку наскучило барахтаться в шариках, и теперь, вдвоем с каким-то знакомым ему мальчиком, он лазал в пластиковой трубе. Женщины тем временем переключились на своих нянь: те постоянно хандрили (видимо, таково неизбежное свойство славянской натуры), – а я слушал их и понимал, почему Анна ненавидит здесь бывать. Эти мамаши своими советами и сплетнями доводили ее до белого каления. Благо мужчин они не трогали.