Золотой эшелон - Виктор Суворов

Тут Днепр пересекать. Пересечем Днепр у Черкасс — и завтра в Москве будем, прямо на Киевском вокзале. Тут Зуброву и офицерам — награда за ответственную операцию, солдатам — желанный дембель, Россу… ну, в общем, это начальство решит, но он-то думает, что сдаст он мыло наконец и пару дней просто отдохнет, по Москве побродит, а потом уж займется бизнесом. А девицы: от вокзала только мост перейти — и вот тебе Смоленская площадь, вот кольцо Садовое, культурно и неопасно, никаких тебе остапенок. Хочешь — иностранца охмури, чтоб женился и на Запад увез, хочешь — москвичу голову заморочь, чтобы он тебе московскую прописку оформил, а уж если не повезет — урви хоть койку в рабочем общежитии… но это уже мрачная перспектива, и думать о ней не хочется. Все будет прекрасно — только Днепр пересечем.

Обошли город — и пошел поезд под уклон. Промелькнула Сосновка и парк дубовый, вот и Днепр уже виден. Вернее, то, во что его превратили, перегородив.

Не успел Драч, у которого от любой бесхозяйственности сердце болело, пожелать всех болячек во все печенки тем, кто додумался великую реку испохабить, — стал эшелон. Дальше все пути забиты вагонами да локомотивами.

Тут и Драчу стало не до экологии, и Зубров присвистнул. Вагоны некоторые, отсюда видно, с мест сошли, локомотивы безжизненны. Что еще, черт побери, тут стряслось? Но не продвинуться, это ясно. Смотрит Зубров на Брусникина — тот плечами жмет. Драч тоже идей не подает. Хрен его знает, что в такой ситуации делать надо. Ладно, тогда так:

— Два ГАЗ-166, один слева, другой справа от колеи — к разгрузке!

Две легоньких машины слетели вниз, словно шлюпки с крейсера.

— Связь постоянная, — рыкнул Зубров.

— Есть! — в два голоса отозвались командиры машин.

Ждет эшелон. Два юрких газика устремились вперед к мосту.

— Обе разведгруппы — домой! — бросил Зубров в микрофон, а сам карандаш кусает.

— БМД — к спуску!

Спустили БМД на грунт.

— Федя!

— Я! — звякнул Федя из радиорубки.

— За меня остаешься!

— Есть!

— Что, Драч, одной БМД и двумя газиками обойдемся?

— Так неужели ж?

— Так вот, я иду центральной улицей. Она пряменько к обкому выведет. Слева меня не прижмут, там река. А ты иди по параллельной улице правее. Две у нас цели: обком да штаб дивизии. Там только нам помочь могут.

Может, мост расчистят, может в дивизии переправочные средства есть. Понял?

— Понял.

— Тогда двигай. Если стрельбу услышишь — поддержи. БМД тебе отдаю, у меня огневой мощи не будет.

— Понял-понял. Поддержу.

Службу Зубров начинал в этом городе. В этой самой 41-й Гвардейской танковой дивизии. В разведывательном батальоне. Командиром группы глубинной разведки. А вспомнилась ему сейчас почему-то речка Рось, с которой, по легенде, и Русь началась и получила свое имя. И рассказы местных, что Черкассы древнее Киева и что климат тут был чуть не лучший на Земле, и почва: хочешь — хлеб сей, хочешь — рыбу лови, хочешь — охоться в дубравах… И захотели, и взялись — потому и вся Россия с этой благодати начиналась.

Пылит ГАЗ-166 по бесконечной, ровной, как пулеметный шомпол, улице. И пыль зеленоватая. Вроде вымер веселый город, и усомнился Зубров в своем решении. Он да водитель Чирва-Козырь, больше никого. Правда, по соседней улице еще один газик идет да БМД рядом. Там и Драч, и Салымон, и еще трое-четверо надежных ребят.

Домики пустые мимо бегут. Погуще постройки пошли. Повыше. Миновали почтамт — и вот тебе площадь центральная, Ленин гранитный со снесенной головой, обком белокаменный — и люди наконец. Да не люди, а ревущая толпа. Гром да грохот. Штурм, похлеще штурма Зимнего. Дым из обкомовских окон да стрельба. И коммунистов рвут на части. Ну, это уж совсем нехорошо. Вроде и заслужили коммунисты сотни казней — но зачем же им все-таки ноги и прочее отрывать, если можно просто и гуманно их на фонарях развесить?

Рыкнул Зубров, но не был услышан. Толпа в зверстве. Лица все серые и даже с прозеленью, не дай бог такие лица во сне увидеть! И не пробьешься туда, к людскому водовороту — где всего интереснее, где история вершится, пока еще никем не перевранная.

Матюгнулся Зубров — и к двери. Чирва-Козырь из этих матюгов понял одно: надо ждать командирского возвращения. На газике к центру толпы никак не пробиться.

Распихивает Зубров толпу и сам под бока получает. Гуще пошло да злее. Рвут обкомовских воротил. Бьют об асфальт черепами. Мозги вокруг и кровавые лохмотья. А из обкома новых вытаскивают: кого под руки, кого за ноги. И последним меньше мучиться: лестница высокая, успеют головы расшибить, пока дотянут до места главной расправы.

— Ах ты ж сука! За что у меня ребеночек помер от вашего комбината?!

— Кто, паскуда, сыновей моих в лагерь загнал?

— Я к тебе на прием годами ходил, жилья просил, а ты на меня и не смотрел! Глянь, сволочь, в последний раз!

— Сколько, падла, из-за тебя девки в общежитии абортов сделали? Кто распорядился — с детьми не держать?! Дайте ж мне его, люди, в руки на минутку! За доченьку мою нерожденную!

Вот девчонку волокут в школьной форме. И жадные руки к ней. Рвут с нее все. Ручки тоненькие, рот уже разбит, шейка запрокинулась…

Тут уж Зубров не стерпел. Рванулся он к девчонке, народ распихивая, — и видит, как уже клонят ее к земле, с попки последнее срывают. Каждому потешиться охота. Кому какое дело — виновата она или нет? Их-то мальцы, химией отравленные, тоже ведь ни в чем виноваты не были!

Ухватил Зубров девчонку за руку, а ее за другую от него тянут, и в морду Зуброву, и в морду…

— В очередь! В очередь, зараза, становись! Понацеплял на себя звездочек! Офицер называется, а в очередь не становится!

Получил Зубров прикладом в темя и в зубы получил. Автомат у него за спиной, пистолет за поясом. Но не дотянуться теперь до них. Давка, да еще одна рука девчонкой занята. И не стрельнешь тут, в толпе: разорвут. Тут каждый сам с автоматом на плече. Прижал к себе Зубров девчонку — живую ли, нет ли — и понимает, что тут ему и конец. Нет уже ни обкома, ни штаба дивизии, ни самой дивизии. Никто ему не поможет. А Чирва-Козырь далеко-далеко остался, аж на том углу. Ни его не видно, ни он Зуброва не видит. И сигнал не подать.

Вмастил кулаком между глаз кому-то, ногой в расстегнутый уже пах, получил по челюсти — и понял: конец. Жаль, Салымона с лопатой рядом нет, жаль, Драча где-то черти носят. И жизни жаль — но, с другой стороны — кончена правильно, как офицеру положено!

Прет Драч по соседней улице, грудь вперед, носом ветер режет. Ревет БМД. Маленькая, зараза, но сильная. И газик боевую картину дополняет. Гремит мини-колонна по пустым улицам. Добра-то, добра-то! Из каждого сада абрикосовые деревья на улицу свешиваются, и плоды в цвет вдарились. Жаль только — все ядовитой зеленью пересыпано! Если кого и кормить теми абрикосами да грушами — то только врагов народа. А как же мужику добро проезжать, с собой не забирая? И картошки по огородам — видимо-невидимо, и кукуруза уже переспела. Эх, в чайнике сварить бы десяток початков да горилкой запить. Добро, добро кругом… До чего земля богата! И все перепорчено.

— Водитель! Стой, зараза!

— Что такое?

— Нюхай! Как? Чем пахнет?

— Куревом.

— То-то, куревом! Уж три квартала, как пахнет! Что ж это означать может? Сержант Сабля?

— Это может означать, что курево душистое!

— Младший сержант Салымон?

— Это означает, что в данном городе не только выпить любят, но и покурить!

— Рядовой Аспид! Вопрос разведчику на сообразительность: что это может означать?

— Только то, товарищ капитан, что курева тут предостаточно!

— Правильно, бисов сын: фабрика тут табачная! Читал на этикетке «Прима» — «ТБЧ ф-ка Черкассы»?

Ну так вправо вперед! Салымон, за мной! Аспид — на связь, от Зуброва сигнал не проморгай! Сабля! Ящики принимай!

— Так неужели ж такую фабрику до нас никто не грабанул?

— Да грабанули ее, так не всю же! Вон Советский Союз — семьдесят лет понадобилось, чтоб весь разворовать! Тащи, Салымон!

— Товарищ капитан, так ящики ж в этой дряни зеленой!

— А ты споднизу волоки! Пыль-то, она сверху оседает! А внизу — целенькое, плюс упакованное герметически!

— Что-то от командира сигнала нет…

— А ты грузи! Нет сигнала — значит, все в порядке у него. У нас и по радио связь, и ракету он в воздух может послать, синего огня, и из автомата пальнуть. Тихо — так ты грузи, грузи! Командир нам за это спасибо скажет!

— Нет, товарищ капитан, вы тут грузите, а я командира проведаю!

— Стой, Салымон, приказ мой слушай!

Но Салымон уже вскочил в газик, Аспида на водительское место бросив. Показал Аспиду кулачище такой, что у того сразу сомнения отпали: капитана приказы выполнять или младшего сержанта. Взревел ГАЗ-166, и за поворот унесло его выхлопной дым.

Несется Салымон по улице, и уже чует душа его недоброе. Люди попадаются, да суматошные все, глаза у каждого с мелкой ненормальностью. И уже чувствует Салымон, что Зуброву негде быть, как в самой свалке.