В прицеле «Бурый медведь» - Беляков Петр Алексеевич

Ветер в лицо

21 января 1943 года был освобожден последний километр калмыцкой земли. Батальоны вышли на сальские просторы.

И опять степи… Обширные, ровные. Но и здесь видны приметы войны: воронки от бомб и снарядов, обрывки колючей проволоки, каски и патроны. Кое-где валяются трупы гитлеровцев.

Мое детство прошло в степном краю. И степь всегда рождала во мне высокие чувства. Но сейчас, когда тянуло пороховой гарью, степь казалась угрюмой и холодной.

Политрук Селютин всегда с нами. Он идет то с одним взводом, то с другим, подбадривает словом, помогает отстающим. Сам он, казалось, не знает устали.

Мы идем завьюженной степью. Сквозь снег проступают частые кустики полыни-чернобыльника. И глазам моим живо представилась та полынная степь, где прошло детство…

28 января… Батальон находится в головной походной заставе. Кругом тишина. Но вот нас обгоняет пулеметная тачанка. На ней Сема Марчуков, припавший к пулемету. Рядом Ваня Гуров, с красным от холода лицом. У него бравый вид. Завидев меня, он машет рукой:

– Разведпривет!

– Удачи вам, друзья! – кричу я в ответ.

Рукавом прикрываю лицо от жгучего ветра со снегом. Но мороз жжет нос, щеки. Стараюсь отвлечься, думаю о доме, о школе.

Под вечер разведка доложила: в небольшом хуторе Кагальничек засели фашисты.

– Выбьем фрицев – погреемся, отдохнем, – мечтательно говорит сосед справа.

– Приготовиться к атаке! – звучит команда. Кагальничек мы атакуем по всем правилам Боевого устава. Роты развернулись в цепь слаженно и быстро. Минометчики, задача которых – поддержать нас, открывают огонь, и мы дружно бросаемся на врага. Тенькают пули, вздымая фонтанчики снега и мерзлой земли. Кто-то падает, кто-то вскрикивает. Но командир роты лейтенант Туз подбадривает нас:

– Не робеть! Вперед!

Павлик Дронов вырывается вперед и на бегу стреляет из винтовки. Он целится во вражеских пулеметчиков, засевших на чердаке дома. Прицельным огнем туда же бьет из «максима» Сема Марчуков. Фашистский пулемет захлебнулся. Но с чердака крайнего дома строчит еще один пулемет.

– Снайпер! – стараясь перекричать шум боя, приказывает мне Туз. – Ориентир – крайний дом слева. Уничтожить пулемет!

Падаю на копну прелой соломы. Быстро прицеливаюсь и уже никого не слышу и ничего не вижу, кроме пулемета на чердаке. Стреляю раз, другой… Пулемет замолчал. Я посылаю в черный провал чердака еще три пули. Так будет вернее!

– Впер-ред! – торопит бойцов Туз.

Задыхаясь, бежим. Что есть мочи кричим «ура!».

Гитлеровцы отступили, а подожженный ими Кагальничек горел. Мы сошлись у пепелища: Ваня, Павлик, Сема и я. В бою Сема, как он выразился, расстрелял гору пулеметных лент и теперь сетовал:

– Придется набивать…

Мороз крепчал, а снаряжать пулеметные ленты на холоде не просто. Деревенеют пальцы.

Павлик развязывает вещевой мешок, достает кусок сада, не торопясь, кинжалом отрезает четыре толстых ломтя.

Поев, мы повеселели, послышались шутки. В то время излюбленной темой солдатского юмора была судьба Гитлера. Какую казнь ему придумать, когда мы победим? Тут фантазия била через край. Смех, шутки обогрели вас. И вот Баня Гуров, откинувшись на вещмешок, затянул:

Ой да кони ржут, а пики блещут, Казаки в поход идут…

Притихли бойцы роты, вслушиваясь в удалую песню. Незаметно подкралась ночь. Ее мы провели на пепелище, а утром снова сборы в поход. Но тут произошло событие, которое всех нас потрясло.

У обгорелого плетня бойцы роты обнаружили тела истерзанных красноармейцев. Это была жуткая картина, У одного красноармейца отрублена голова, отрублена каким-то тупым орудием, глаза вдавлены, очевидно, каблуком кованого сапога; у второго на теле тоже следы пыток, а в животе – кол из плетня.

И тогда в круг собравшихся вышел политрук Селютин.

– Вот смотрите, что сделали фашисты с красноармейцами, – гневно произнес он, – они их пытали, истязали, мучали! Звери! Палачи! Отомстим же фашистам за гибель боевых друзей!

Это было сказано как-то по-особенному проникновенно – более сильного воздействия на психику бойца и не придумаешь.

«Короткий с фашистом разговор: пулю в лоб – и точка», – так думал я, так думали и мои товарищи по роте. И все мы дружно ответили:

– Отомстим!

Есть на ростовской земле хуторок Безводный. Для кого он просто хуторок, а для нас… Но расскажу все так, как это мне запомнилось.

…Дует поземка. Наш батальон движется в колонне. На подходе к хутору вдруг раздаются тревожные крики:

– Танки! Танки!

Батальон тут же развертывается к бою. Мы ложимся на пригорке. В открытой степи видно все как на ладони. Мерзлая земля словно камень. Не окопаться.

– Где танки? – волнуются бойцы. Но вот нарастает шум, и мы видим их. Насчитываем одиннадцать машин.

Вначале немецкие танки идут гуськом от хутора по балке, а затем развертываются по фронту и медленно ползут прямо на нас. Они окрашены в белый цвет. За танками цепи автоматчиков.

Появляется на коне комбат капитан А. С. Кулакаев.

– Ни шагу назад! – бросает он на скаку. – Стоять насмерть!

Комбат не успевает вернуться на КП, как гитлеровцы открывают огонь из пулеметов и Кулакаев вместе с лошадью падает на землю.

Артиллеристы, сопровождающие нас, устанавливают орудия на прямую наводку.

– Огонь! – командует сержант.

Метрах в десяти от переднего танка взлетают комья мерзлой земли. Но второй выстрел пушка сделать не успевает. Ее разносит взрывом вражеского снаряда. В расчете были мои сверстники из станицы Етеревской.

Мы плотнее прижимаемся к земле, готовые стоять насмерть, как приказал комбат. Теперь рев моторов, разрывы снарядов и винтовочные залпы, крики и команды – все сливается в сплошной гул. Впереди батальона вместе с четвертой ротой бьются с врагом разведчики. Я вижу Ваню Гурова. Он стреляет из автомата по бегущим за танками фашистам. Вот танки приближаются к разведчикам вплотную. Сейчас начнут утюжить. Ваня Гуров бросает гранату. Она взрывается под гусеницами. Танк на мгновение замирает. Затем снова движется на нас. Сержант Виктор Штреккер кидает в него бутылку с горючей смесью. Танк загорается, но сам сержант падает, скошенный пулеметной очередью.