Вторжение - Флетчер Нибел

— Вот! Врёшь ты просто потрясающе. Но ничего не получится. Хили мне всё рассказал.

— Он тебя дурачит. Если хочешь всё узнать доподлинно, спроси Джексона Дилла.

— Я же тебе говорила, что не знаю его, да и в любом случае, не могу его найти. Говорят, он ушёл в подполье. Спасибо, Тим. Ты оказал мне большую услугу и, может быть, в своё время я смогу ответить тебе тем же — в тот день, когда несчастным белым понадобится помощь от нас, тех чёрных цыпочек, что уже растут. — Она засмеялась.

Он снова стал возражать, но она его не услышала. Джинни, пообещав дать о себе знать, повесила трубку.

В тот же день Тим созвонился с Хили.

— Чёрт возьми, что ты там наплёл обо мне Джинни Джонс?

— Тим, — сказал Хили, — эта дама полна желания видеть в тебе героя. Почему бы и нет? Я не знаю, насколько вы двое хорошо знаете друг друга, но она считает, что ты сам Мистер Добродетель. Вот я и решил представить тебя в этом свете.

— Но ты нёс ей всю эту ахинею, Френ, как я работал над делом, как опрашивал свидетелей. Ты же знаешь, что я не делал ничего подобного.

— А пять кусков — это тоже ничего? Брось, Тим. Этой маленькой пичужке нужны её мечты. И кроме того, сукин ты сын, если уж начистоту, у меня просто язык не повернулся сказать этой чёрной девочке, что её белый приятель попытался отделаться от неё. И теперь, когда она начнёт говорить, что, мол, никому из белых нельзя верить, в голову к ней придут совсем другие мысли. Разве я неправ? Нам понадобится вся помощь, которую мы сможем получить с той стороны изгороди.

— Но когда она всё узнает, то обозлится.

— Откуда она узнает? Забудь, герой!

Герою осталось только промолчать. Через две недели он получил записку от Джинни: теперь у неё новый агент и она разрабатывает новый стиль исполнения. Записка кончалась ещё одним изъявлением благодарности. Вторая записка, что пришла через месяц, была довольно загадочной. В ней коротко говорилось: «Дорогой Тим, я подумала, что ты должен узнать. Я похоронила маленькую певчую птичку. То, что осталось от неё, и есть подлинная Вирджиния Джонс. Надеюсь, она тебе понравится. Твой друг Джинни».

И внезапно, на тридцатом году, Вирджиния Джонс стала знаменитостью. Это состоялось поздней весной 1968 года на «Шоу Эда Салливана», где она была представлена, как «чёрная Пиаф». Тим и Лиз в Фейрхилле лениво посматривали на телеэкран, когда на фоне блестящего белого задника возникла маленькая фигурка Джинни. Она изменила причёску, и новая укладка волос преобразила весь её облик. Вместо слегка вьющихся волос, которые Тим видел в Акапулько, теперь её волосы были уложены в стиле «афро» — плотная, коротко подстриженная копна. Когда она начала петь, Тим замер от изумления, слушая её. Она исполняла песни о любви, но в них не было ничего от ласковых придыханий или застенчивой мелодичности. Теперь она пела о том, что таилось в глубинах её души — об отчаянии, об одиночестве, о печали. Ураганом лились слова, полные ярости, и когда Джин кончила петь, глаза её блестели. Можете принимать меня или отвергать, казалось, хотела сказать она, когда, повернувшись, гордо удалилась со сцены, залитой потоками света.

— Господи, я никогда не слышала о ней, — сказала Лиз, забыв случайное упоминание Тима несколько лет назад. — Она просто потрясающа.

Стоит ли напоминать Лиз? Нет. Он ушёл от оценок.

— Да, неплоха, — это было всё, что он сказал.

Скоро ему стало ясно, что вызвало появление новой Вирджинии Джонс. Она присоединилась к движению. Она участвовала в демонстрациях, пела под ветхими шатрами, которые бедняки ставили в центре Вашингтона во время своего марша; вместе с другими она оплачивала гневные объявления в газетах. Эрл Уилсон провёл с ней интервью, в коде которого она сообщила, что вступила в ряды вооружённых борцов в начале этого года, что взяла себе агента-негра и после убийства Мартина Лютера Кинга всё реже и реже обращалась к белым антрепренёрам. Новая Вирджиния Джонс обрела в гетто такую же известность, как и властитель душ Джеймс Браун. Она пела о любви, но о гордой и независимой, умеющей отстаивать себя, о любви только между чёрными, о любви, которая с порога отвергает белых. Тем не менее, многие из белой молодёжи понимали её. Её диски расходились в колледжах десятками тысяч. Часть родителей слушала её песни с уважительным интересом, а часть с ужасом. То была музыка, пронизанная мучительным страданием, и скоро у Джинни появились десятки подражательниц. Она быстро разбогатела и теперь ей платили за разовое выступление до 15 тысяч долларов. Она приобрела квартиру в Гарлеме, которая стала салоном чёрной культуры. Она играла ведущую роль в одном из бродвейских мюзиклов, где в знак протеста играли только чёрные артисты; она тратила на постановку и время и деньги.

Всё это Тим воспринимал с двойственными чувствами. Он говорил себе, что рад за Джинни, ибо к ней пришли известность и достаток и в то же время ощущал, что не принимает её изменившийся облик; он помнил её другой. Девочка, которая осталась у него в памяти, была нежной, весёлой и покладистой. Теперь она решительно и грубо преобразилась, даже не дав себе труда хоть что-то объяснить. Тим больше не получал записок от неё. Несколько раз он звонил ей домой, оставлял своё имя и номер телефона на автоответчике, но так и не услышал её. Всё оказалось правдой. Прежней Джинни больше не существовало.

— Папа! — услышал он пронзительный жалобный вскрик Холли. Воспоминаниям сразу же пришёл конец, и туманные облики исчезли, как смытые волной. Сколько времени перед ним плыли сцены былого — час, минуту или всего лишь несколько секунд?

Лиз приподнялась.

— Что-то случилось.

Он отбросил простыню и, вылетев из комнаты, кинулся через холл к дверям спальни Холли. Вот уже месяц она обитала в своей комнате, после того вечера, когда Лиз решила, что Скотт и Холли начинают интересоваться сексуальными различиями между ними и спать теперь они должны в разных помещениях. Пятно лунного света упало на стенку, где висел рисунок Холли — оранжевая церковь, на высоком шпиле которой сидел шаловливый мальчишка. Тим вспомнил, что пришло ему в голову, когда он впервые увидел его: «Она такая маленькая, но всё, как говорил Фрейд…»

— Что случилось, Холли?

— Ничего. — Она села в кроватке, уже готовая противостоять покушению на её права. Рядом с ней лежала чёрнобелая панда с розовой ленточкой на шее. — Я услышала звуки и проснулась.

— Какие звуки?

Она попыталась вывернуться.

— Их делал Питер Уилсон. Я слышала, как он топает по холлу. Ты его видел?

— Да, но он тут же уснул. — Разнообразие выходок Питера Уилсона было неисчерпаемым, и Тим никак не мог понять, когда Холли пускает его в ход, преследуя какие-то свои цели.

— Я знаю, — серьёзно сказала она. Холли прижала к себе мягкую зверюшку. — Скотт разрешил мне взять её… А ты знаешь, что лучший друг Питера Уилсона — чёрный мальчик?

Тим покачал головой.

— Только когда Скотт рассказал вечером.

Холли нахмурилась, размышляя.

— Значит, Скотт знает его, да, папа?

— Да, Скотт много чего знает. А теперь почему бы тебе снова не заснуть? Почти утро.

Наклонившись, Тим поцеловал её. Холли закрыла глаза. Через минуту она опять погрузилась в сон.

— Ничего особенного, — вернувшись в их спальню, сообщил Тим. — Она говорит, что услышала, как бродит Питер Уилсон. Я думаю, ей захотелось почувствовать внимание к себе.

Но Лиз уже не лежала в постели. Она стояла у одного из окон, разведя тяжёлые складки шторы.

— Посмотри туда, вниз, — сказала она.

За окном, в слабом свете полумесяца Тим увидел рядом с дубом тёмный силуэт фигуры. У ствола стояло прислонённое ружьё. Чили Амброс смотрел в сторону длинного пологого склона поляны — бессонный часовой.

— Этот человек наводит на меня страх, — сказала Лиз. — Он убийца.

Осторожно, стараясь не делать лишних движений, они вернулись в постель, словно это было незнакомое ложе, стоящее в чужом доме. Лиз придвинулась поближе к Тиму и положила ему голову на плечо.

— Тим, я больше не могу этого выдержать. Что нам делать?

— Первым делом, постараться заснуть. — Он поцеловал её в щёку. — В противном случае ни ты, ни я не сможем соображать.

Наконец, когда от первых лучей рассвета порозовел краешек горизонта, они уснули. Но всего через три часа Скотт и Холли ввалились в их спальню, чтобы по традиции поздороваться с ними воскресным утром.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Воскресное утро началось с привычных игр. Холли, выкарабкавшись из-под лёгкого летнего одеяла, подтянула к себе один из башмаков Тима и тиская его, торопливо сползла с кроватки. Скотт со свойственной ему обстоятельностью был куда более настойчив и громогласен. Он стоял рядом с изголовьем Лиз, надоедая ей градом вопросов о положении в доме.

— Скотт, прошу тебя! — Лиз положила на голову подушку, надеясь таким образом заглушить звуки начинающегося утра.