Стихотворения - Борис Корнилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1936
Чиж
За садовой глухой оградойты запрятался — серый чиж…Ты хоть песней меня порадуй.Почему, дорогой, молчишь?
Вот пришёл я с тобой проститься,и приветливый и земной,в лёгком платье своём из ситцакак живая передо мной.
Неужели же всё насмарку?..Даже в памяти не сбережём?…Эту девушку и товаркуназывали всегда чижом.
За веселье, что удалось ей…Ради молодости земликос её золотые колосьямы от старости берегли.
Чтобы вроде льняной куделираньше времени не седели,вместе с лентою заплелись,небывалые, не секлись.
Помню волос этот покорный,мановенье твоей руки,как смородины дикой, чёрнойнаедались мы у реки.
Только радостная, тускнея,в замиранье, в морозы, в снегнаша осень ушла, а с неюты куда-то ушла навек.
Где ты — в Киеве? Иль в Ростове?Ходишь плача или любя?Платье ситцевое, простоеизносилось ли у тебя?
Слёзы тёмные в горле комом,вижу горести злой оскал…Я по нашим местам знакомым,как иголку, тебя искал.
От усталости вяли ноги,безразличны кусты, цветы…Может быть, по другой дорогепроходила случайно ты?
Сколько песен от сердца отнял,как тебя на свиданье звал!Только всю про тебя сегодняподноготную разузнал.
Мне тяжёлые, злые былирассказали в этом саду,как учительницу убилив девятьсот тридцатом году.
Мы нашли их, убийц знаменитых,то — смутители бедных умови владельцы железом крытых,пятистенных и в землю врытыхи обшитых тёсом домов.
Кто до хрипи кричал на сходах:— Это только наше, ничьё…Их теперь называют вот как,злобно, с яростью… — Кулачьё…
И теперь я наверно знаю —ты лежала в гробу, бела, —комсомольская, волостнаявся ячейка за гробом шла.
Путь до кладбища был недолог,но зато до безумья лют —из берданок и из двустволокотдавали тебе салют.
Я стою на твоей могиле,вспоминаю во тьме дрожа,как чижей мы с тобой любили,как любили тебя, чижа.
Беспримерного счастья радивсех девчат твоего села,наших девушек в Ленинграде,гибель тяжкую приняла.
Молодая, простая, знаешь?Я скажу тебе, не тая,что улыбка у них такая ж,как когда-то была твоя.
1936
Дети
Припоминаю лес, кустарник,незабываемый досель,увеселенья дней базарных —гармонию и карусель.
Как ворот у рубахи вышит —звездою, гладью и крестом,как кони пляшут, кони пышути злятся на лугу пустом.
Мы бегали с бумажным змеем,и учит плавать нас река,ещё бессильная рука,и ничего мы не умеем.
Ещё страшны пути земные,лицо холодное луны,ещё для нас часы стенныевеликой мудрости полны.
Ещё веселье и забава,и сенокос, и бороньба,но всё же в голову запало,что вот — у каждого судьба.
Что будет впереди, как в сказке, —один индейцем, а другой —пиратом в шёлковой повязке,с простреленной в бою ногой.
Так мы растём. Но по-иномудругие годы говорят:лет восемнадцати из домууходим, смелые, подряд.
И вот уже под Петербургомлюбуйся тучею сырой,довольствуйся одним окуркомзаместо ужина порой.
Глотай туман зелёный с дымоми торопись ко сну скорей,и радуйся таким любимымпосылкам наших матерей.
А дни идут. Уже не дети,прошли три лета, три зимы,уже по-новому на светевоспринимаем вещи мы.
Позабываем бор сосновый,реку и золото осин,и скоро десятифунтовыйу самого родится сын.
Он подрастёт, горяч и звонок,но где-то есть при свете дня,кто говорит, что «мой ребёнок»про бородатого меня.
Я их письмом не побалуюпро непонятное своё.Вот так и ходит вкруговуюмоё большое бытиё.
Измерен весь земной участок,и я, волнуясь и скорбя,уверен, что и мне не частонапишет сын мой про себя.
1936
Память
По улице Перовской иду я с папироской,пальто надел внакидку, несу домой халву;стоит погода — прелесть, стоит погода — роскошь,и свой весенний город я вижу наяву.
Тесна моя рубаха, и расстегнул я ворот,и знаю, безусловно, что жизнь не тяжела —тебя я позабуду, но не забуду город,огромный и зелёный, в котором ты жила.
Испытанная память, она моя по праву, —я долго буду помнить речные катера,сады, Елагин остров и Невскую заставу,и белыми ночами прогулки до утра.
Мне жить ещё полвека, — ведь песня не допета,я многое увижу, но помню с давних порпрофессоров любимых и университетахолодный и весёлый, уютный коридор.
Проснулся город, гулок, летят трамваи с треском…И мне, — не лгу, поверьте, — как родственник, знакоми каждый переулок, и каждый дом на Невском,Московский, Володарский и Выборгский райком.
А девушки… Законы для парня молодогонаписаны любовью, особенно весной, —гулять в саду Нардома, знакомиться — готово…ношу их телефоны я в книжке записной.
Мы, может, постареем и будем стариками,на смену нам — другие, и мир другой звенит,но будем помнить город, в котором каждый камень,любой кусок железа навеки знаменит.
1936
«Всё уйдёт. Четыреста четыре»
Всё уйдёт. Четыреста четыреумных человеческих головв этом грязном и весёлом мирепесен, поцелуев и столов.Ахнут в жижу чёрную могилы,в том числе, наверно, буду я.Ничего, ни радости, ни силы,и прощай, красивая моя.
. . .
Сочиняйте разные мотивы,всё равно недолго до могилы.
1935 (?)
«Вы меня теперь не трожте»
Вы меня теперь не трожте —мне не петь, не плясать —мне осталось только локтикусать.Было весело и пьяно,а теперь я не такой,за четыре океанаулетел мой покой.Шепчут листья на берёзах:— Нехороший ты, хмельной…Я иду домой — тверёзыхобхожу стороной.Пиво горькое на солодезатопило мой покой…Все хорошие, весёлые —один я плохой.
1935 (?)
Сын
Только голос вечером услышал,молодой, весёлый, золотой,ошалелый, выбежал — не вышел —побежал за песенкой за той.Тосковать, любимая, не стану —до чего кокетливая ты,босоногая, по сарафанукрасным нарисованы цветы.Я и сам одетый был фасонно:галифе парадные, ремни,я начистил сапоги до звона,новые, шевровые они.Ну, гуляли… Ну, поговорили, —по реке темнее и темней, —и уху на первое варилимы из краснопёрых окуней.Я от вас, товарищей, не скрою:нет вкусней по родине по всейжаренных в сметане — на второе —неуклюжих, пышных карасей.Я тогда у этого привалаподарил на платье кумачу.И на третье так поцеловала —никаких компотов не хочу.Остальное молодым известно,это было ночью, на реке,птицы говорили интереснона своём забавном языке.Скоро он заплачет, милый, звонко,падая в пушистую траву.Будет он похожий на сомёнка,я его Семёном назову.Попрошу чужим не прикасаться,побраню его и похвалю,выращу здорового красавца,в лётчики его определю.Постарею, может, поседею,упаду в тяжёлый, вечный сон,но надежду всё-таки имею,что меня не позабудет он.
1935
