Осада, или Шахматы со смертью - Артуро Перес-Реверте

— Мортиры, ваша светлость.

Муха присаживается маршалу на нос.

— Мортиры?

— Точно так. И большего калибра, чем модели «Дедон», — четырнадцатидюймовые.

Виктор отмахнулся, сгоняя муху, — и в тот же миг из-под раззолоченного, вылощенного маршала вдруг проглянуло его казарменное, солдафонское нутро:

— Думать забудьте о своих мортирах драных! Слышите?

— Прекрасно слышу, ваша светлость.

— Если император сказал — «гаубицы», значит, будут гаубицы. И всё на этом!

Капитан Дефоссё поднимает руку. Но все же — позвольте еще два слова… Еще минутку… В этом случае он обязан осведомиться у его светлости, нужно ли, чтобы бомбы в Кадисе все же рвались, или довольно и того, если будут падать просто так. Он произносит это и умолкает в ожидании. Маршал после краткого раздумья, переглянувшись со своими генералами, отвечает, что не понял, куда клонит капитан. Дефоссё снова показывает на разостланный план и просит уточнить задачу. Что же все-таки требуется — причинить осажденному городу всамделишный ущерб или подорвать боевой дух защитников. Если второе, то безразлично, будут бомбы взрываться или нет. Ущерб будет относительный.

Маршал, совершенно очевидно сбитый с толку, почесывает нос там, где посидела муха.

— Что вы понимаете под «относительным ущербом»?

— Так называемая болванка, весом около восьмидесяти фунтов, может что-нибудь разрушить или сломать, причем — с сильным грохотом.

— Послушайте, капитан… — Виктор вроде бы даже унял досаду. — Я хотел бы сровнять этот проклятый полуостров с землей, а потом с моими гренадерами поднять его на штыки… Но раз уж это невозможно, то пусть хотя бы «Монитёр», не привирая ни слова, напечатает, что от нашего огня Кадис содрогается до основанья и ходит ходуном.

Дефоссё впервые за все это время улыбнулся. Нет, не ощерился во всю пасть, что было бы и неуместно и несовместимо с его чином. Но всего лишь раздвинул губы. Скромно и многообещающе.

— Я провел испытания десятифунтовой гаубицы, стреляющей особыми снарядами. Особыми, но на самом деле очень простыми — они без пороха и не взрываются. Ни запала, ни фитиля. Ядра двух видов — литые и начиненные свинцом. Могут представлять интерес в отношении дальности, если мне удастся решить одну дополнительную задачку.

— И каково же их действие?

— Крушат, ломают, рушат. Если повезет и они угодят в дом. Могут убить кого-нибудь или покалечить. Производят очень много шуму. Полагаю, что предельная дистанция может возрасти на сто — двести туазов.

— Каково поражающее действие?

— Никакого.

Маршал снова переглянулся с Лезюером, и тот кивком подтвердил все сказанное, хотя Дефоссё ли не знать: его начальник понятия не имеет, о чем идет речь. О последних испытаниях с «Фанфаном» известно лишь лейтенанту Бертольди.

— Ну хорошо. И то хлеб. Для газетной трескотни пока достаточно. Но и «классику» в небрежении не оставляйте. Работайте. Совершенствуйте гаубицы со снарядами зажигательными, разрывными, обычными, бомбами, гранатами, с запалами, без запалов и так далее. Полезно одну свечку поставить Христу, а другую — дьяволу.

Он поднялся. И выработанная годами службы привычка непроизвольно вздернула навытяжку остальных. На грохот стульев обернулся от окна генерал Рюффен.

— Да, и вот еще что… Разорвется или не разорвется, но если накроете часовню Сан-Фелипе-Нери, где сейчас заседает эта шайка, которая называет себя кортесами, — произведу в майоры. Слышите? Обещаю.

Генерал Лезюер слегка поморщился, и это не ускользнуло от маршальского внимания.

— В чем дело? — надменно осведомился он. — Есть возражения?

— Нет, какие же возражения, ваша светлость… Просто капитан Дефоссё уже дважды отказывался от повышения в чине.

С этими словами он посмотрел на предмет обсуждения со смешанным чувством зависти, подозрительности и досады. В мире профессиональных военных всякий, кто не стремится продвинуться по службе, неизбежно кажется человеком сомнительным. Немудрено: это идет вразрез с самым духом армейской касты, всякий член которой желает расти в чинах, получать кресты и, если повезет, — вслед за герцогом Беллюнским и генералом Лезюером грабить города, страны, народы и свозить трофеи в милую отчизну. А что они три десятилетия кряду добывали славу для республики, консульства, империи, глотали, не морщась, огонь и свинец, — никак не помеха тому, чтобы окончить свои дни в богатстве и, если получится, — в своей постели. Противоречия тут нет, зато есть еще одна причина косо смотреть на тех, кто, подобно капитану, желает маршировать под собственный барабан. Если бы не светлая голова Дефоссё, Лезюер давно бы отправил его гнить на редут, месить грязь на гибельных заболоченных берегах каналов, окружающих Исла-де-Леон.

— Ладно. Желает, как я посмотрю, быть наособицу, сам по себе. И вероятно, глядит на нас, не гнушающихся делать карьеру, свысока, — промолвил Виктор.

Очередную напряженную паузу — а и в самом деле, что тут скажешь? — прервал его хохот.

— Ладно, капитан. Делайте свое дело и постарайтесь прошибить бомбой купол Сан-Фелипе. Мое обещание остается в силе. Чин вы не хотите — а чем же вас наградить в случае удачи?

— Четырнадцатидюймовой мортирой, ваша светлость.

— Убирайся отсюда! — гаркнул герой Маренго, указывая на дверь. — Прочь с глаз моих! Провались, мерзавец!

Рано поутру чучельник входит в парфюмерную лавку Фраскито Санлукара, что на улице Бендисьон-де-Дьос, возле Ментидеро. Здесь тесновато, полутемно и прохладно, окно глядит во внутренний дворик. В глубине на прилавке громоздятся ящики и коробки, часть — с прозрачными крышками, чтобы можно было разглядеть товар. Сосуды, флаконы, склянки. Изобильная пестрота красок, разнообразие ароматов, запах цветочных эссенций и душистых масел. Раскрашенный литографический портрет короля Фердинанда Седьмого на стене. Рядом — старый судовой барометр на узкой длинной подставке-колонке.

— Доброе утро, Фраскито.

Очкастый рыжеватый хозяин в сером рабочем халате больше похож на англичанина, чем на испанца. Все лицо и даже клинья залысин, врезающиеся с висков в кудреватые негустые волосы, — в густой россыпи веснушек.

— Доброе утро, дон Грегорио. Чем сегодня услужу вам?

Грегорио Фумигаль — так зовут чучельника — улыбается ему. Он здесь завсегдатай: в лавке Фраскито неизменно широчайший выбор наилучших в Кадисе товаров — от изысканных заграничных до самых ординарных, местного производства помад, притираний, бальзамов, туалетных мыл.

— Мне нужна краска для волос. И два фунта белого мыла — такого же, как я в прошлый раз у вас брал.

— Подошло, значит?

— Превосходно подошло. Вы оказались правы — шкуру отчищает просто чудесно.

— Я ведь говорил! Отчищает лучше, а расходуется меньше.

Появляются две молодые женщины.

— Я не тороплюсь, — говорит чучельник и отходит от прилавка, покуда хозяин обслуживает покупательниц. Простолюдинки из соседнего квартала — шерстяные полушалки, саржевые юбки, гребни в высоко взбитых волосах, корзинки на руке. Бойкие и бесцеремонные — истые жительницы Кадиса. Та, что помельче, — хорошенькая, белокожая, с изящными ручками. Грегорио Фумигаль наблюдает, как девицы перебирают выставленные на прилавке коробочки и мешочки.

— Завесь мне полфунтика вот этого желтенького, Фраскито.

— Это тебе не годится. Жирное слишком. Поверь мне, милая.

— И что ж с того, что жирное? Что за беда?

— Да вот то. Оно на свином сале. Будет от тебя хрюшкой нести… Давай я вот тебе лучше отмерю этого, на кунжутном масле. Прелесть что такое. Совсем другое дело.

— Ну да, и стоит небось втрое… Знаю я тебя.

Фраскито Санлукар принимает вид оскорбленной невинности:

— Разумеется, это немного подороже. Но ты заслуживаешь мыльца самого высшего качества. На красоте экономить не надо. Кстати, его же употребляет императрица Жозефина…

— Да и черт бы с ней! Не желаю мыться тем же, что эта лягушатница.

— Остынь, красавица. Ты не дослушала. И английская королева. И португальская инфанта Карлота. И еще графиня де…

— Ты кого угодно уговоришь, Фраскито.

— Так сколько, говоришь, тебе фунтов?..

Хозяин заворачивает коробочку. Когда покупку делают женщины, следует упаковать товар покрасивей, обернуть поярче — в цветную бумагу с названием лавки. Реклама заведению будет.

Грегорио Фумагаль, посторонившись, дает девицам пройти и смотрит им вслед.

— Извините, дон Грегорио, — говорит хозяин. — Спасибо за долготерпение.

— Что ж, война войной, а торговлишка, вижу, бойкая?

— Грех жаловаться. Покуда порт открыт, ни в чем недостатка нет. Даже французские товары прибывают… И слава богу, а то наш Кадис падок до всего заграничного, а испанские мыла пользуются неважной репутацией… Говорят, подмешивают туда черт знает что.