«От отца не отрекаюсь!» Запрещенные мемуары сына Вождя - Василий Сталин

Рекомендации Руденко остались без внимания[82]. В июле 46-го я был назначен командиром 1-го гвардейского истребительного авиационного корпуса. Ощущение было такое, будто я вернулся домой. Здесь я служил инспектором по технике пилотирования, командовал дивизией. Встретили меня, как родного. С первого же дня я с головой окунулся в дела. Первый этап обустройства на месте уже был пройден, но работы еще оставалось много. Во время одной из наших встреч отец сказал мне, что организаторские способности он ценит очень высоко. Выше может быть только преданность делу большевизма. «Руководить тем, что кто-то создал до тебя, не так уж и сложно. Самое сложное – организовывать самому», – были его слова. Я понял так, что назначение командующим корпуса – это мое испытание. Впервые в жизни мне доверили по-настоящему большое дело. Нельзя ударить в грязь лицом, надо показать, на что я способен. Отца волновало, хватает ли мне знаний. «Не думаешь пойти в академию?» – спросил он. Я ответил, что пока не думаю. Я прошел эту академию за время войны. Тем более что тогда мне были нужны другие знания, которыми я овладевал самостоятельно. Надо было разбираться в строительстве, в марках бетона, в других хозяйственных вопросах. Помню, как удивилась Катя, когда увидела на моем столе учебник по архитектурным конструкциям. «Зачем тебе фундаменты? – спросила она. – Ты что, решил сменить профессию? Это из-за ноги?» Нога у меня часто побаливала, и Кате казалось, что виной тому мое легкомысленное отношение. Не берегу, мол, ногу, переутомляюсь, ношу неудобные сапоги. Я ответил, что речь идет не о смене профессии, а о приобретении еще одной. В этом я брал пример с отца. Отец считал, что надо разбираться в том, чем руководишь. Иначе как можно принимать решения и отдавать приказы? Сам он знал столько, что все удивлялись. А если вдруг чего-то не знал, то прежде, чем принимать решение, изучал вопрос досконально. Не стану ссылаться на других, хотя от многих людей слышал, насколько поражены они разносторонними и глубокими знаниями отца. Скажу от своего имени. Мне не раз приходилось обсуждать с отцом вопросы, касавшиеся авиации. Мы разговаривали на равных. Можно было подумать, что отец полжизни провел за штурвалом, а другую половину – в конструкторском бюро. С Артемом[83] он точно так же разговаривал об артиллерии. Отец во всем разбирался – от строительства электростанций до атомной бомбы. Но в то же время ему не была присуща самонадеянность. Все вопросы он обсуждал с товарищами, если было нужно, просил дать консультацию. Сейчас пытаются представить так, будто бы он во все вмешивался и всем руководил, не имея понятия о предмете. Это совсем не так. Пусть лгуны дадут себе труд вспомнить, сколько совещаний по самым разным вопросам проводил отец. Да, за ним, как за Главным, оставалось последнее слово. Но прежде, чем это последнее слово было сказано, отец узнавал мнение других. Его можно было переубедить. Отец прислушивался к возражениям, если доводы были вескими. Он не был самодуром, как это пытаются представить сейчас. Успехи, которых достиг Советский Союз под руководством отца, подтверждают, что отец был талантливым, знающим, опытным, предусмотрительным руководителем. Самодуром был Николай Второй, который довел страну до края пропасти. Самодуром был Троцкий[84], который едва страну туда не столкнул. Для отца не было ругательного слова хуже, чем «троцкист».

За всеми делами я старался выкроить время для развития спорта. Спорт очень важен, тем более для военных, тем более для летчиков. Он помогает поддерживать хорошую физическую форму, тем самым являясь частью боевой подготовки. Кроме того, спорт несет в массы соревновательный дух. В хорошем смысле этого слова. Спорт побуждает к развитию и совершенствованию. Также он является хорошим способом проведения досуга. Лучше на стадионе посидеть, болея за любимую команду, чем торчать в душной пивной. Разве я мог тогда предположить, что мои старания по развитию спорта впоследствии будут названы «разбазариванием государственных средств на мероприятия, не имевшие необходимости для боевой подготовки подразделений»? Любовь к спорту я унаследовал от матери. Она очень любила физкультуру и спортивные игры, внушала нам с сестрой, что здоровый дух может быть только в здоровом теле, приучила делать зарядку. В Зубалове[85] мама устроила нам настоящую спортивную площадку, чтобы мы не отлынивали от занятий. Сама все придумала, сама начертила и следила за тем, чтобы все было сделано по ее плану. Каждый раз, думая о строительстве какого-нибудь спортивного объекта, я вспоминал нашу зубаловскую спортплощадку. Личный состав знал, что я сторонник занятий спортом, и старался соответствовать. От командира многое зависит. Не все, но многое. Люди двигаются в заданном тобой направлении. Я не только спортом занимался, я и учиться побуждал. Требование у меня было, чтобы все офицеры имели десять классов образования. Иначе нельзя. Авиация – передовой, технически сложный род войск. Неучам в авиации делать нечего. По этому поводу у меня был однажды разговор с Жуковым. Он поинтересовался, зачем я предъявляю к офицерам требования, не установленные ни инструкциями, ни приказами. Я объяснил свою точку зрения. Не надо, мол, кивать на войну – не успели. Война закончилась, будьте добры доучиться. А позже, уже в бытность командующим ВВС МО, я издал такой приказ.

В Германии я окончательно «созрел» как командир. Другого слова подобрать не могу. Переключился с военного режима на мирный, созидательный, набрался опыта, многому научился. С благодарностью и признательностью вспоминаю те годы. Это были годы окончательного взросления. Не надо понимать так, что до этого я считал себя мальчишкой. Все мальчишество было выбито из меня в первые же дни войны. Просто накопившийся опыт перерос в нечто новое, произошел скачок в моем развитии.

В 47-м я навсегда распрощался с Германией. Отбыл из Виттенберга[86] в Москву. Получил новое назначение.

Глава 6

Возвращение в Москву

Москва – мой родной город. Люблю Москву. Во время войны Москва сильно изменилась. Мало стало людей на улицах, маскировка изменила облик столицы, аэростаты в небе, кресты на окнах. После Победы я с огромной радостью наблюдал за тем, как Москва становилась прежней. Такой, какой я ее помнил. В каждый свой приезд, проезжая по знакомым улицам, я отмечал перемены. К моменту моего возвращения от военного облика уже ничего не осталось. Готовилась отмена карточной системы. В 1946 году это сделать не удалось из-за сильной засухи. Перенесли на 1947 год. Вместе с отменой карточной системы планировалось закрыть коммерческие магазины[87]. Отцу коммерческие магазины сильно не нравились. Я несколько раз слышал от него замечания насчет того, что это не по-советски. Открыть эти магазины уговорил Микоян, его идея была. Объяснялась их необходимость тем, что люди с высокими заработками должны иметь возможность купить себе что-то сверх карточной нормы. С одной стороны, верно, потому что это были наши советские люди, а не какие-то буржуи. С другой стороны, вся эта затея сильно напоминала о нэповских[88] временах и, по мнению отца, все же нарушала принципы социальной справедливости. «Получается, что деньги главнее порядка», – говорил отец. Под порядком он имел в виду карточную систему, нормы, которые государство установило для населения. Однажды я позволил себе сказать, что коммерческие рестораны можно было бы и оставить. Ресторан – это не магазин, а место, куда приходят культурно провести время. Почему бы людям со средствами не иметь возможность отдохнуть в более хороших условиях. «С этого все и начинается», – строго сказал отец. Дальше он свою мысль развивать не стал. Но я и так понял, что он хотел сказать. Сначала одно различие между людьми, потом другое, третье, а потом революция.

Новое назначение меня немного удивило. Я стал помощником командующего ВВС Московского военного округа генерал-лейтенанта Сбытова[89] по строевой части. Честно говоря, я считал себя способным на большее. И считал, что уже доказал это во время командования корпусом. У Сбытова в 57-й авиационной бригаде я когда-то начинал свою службу после окончания авиашколы. Правда, в то время я его совсем не знал, только видел издалека несколько раз. Теперь же представился случай познакомиться поближе. Сбытов произвел на меня хорошее впечатление. Он был строгим, но, как говорится, «душевным». Любил пошутить, не был буквоедом, хорошо разбирался в людях. Дело свое тоже хорошо знал, иначе бы не командовал авиацией самого главного округа страны. Меня Сбытов встретил хорошо. После официального представления состоялось знакомство с руководством ВВС в узком кругу. Понаслышке я знал всех, потому что авиационный мир тесен. Как шутят летчики, все мы вышли из Качинской школы. Но лично был знаком с немногими. Мне сразу показалось, что обстановка в Московском округе приятная. Так оно и было. От обстановки, отношений между офицерами, отношения между ними и командующим зависит многое. В первую очередь – настроение, с которым служишь. В дружеской обстановке служить приятно. Мне казалось, что нигде уже я не встречу такого сердечного братства, какое было у нас в 32-м полку. Но в Московском округе было примерно то же самое. Приятная неожиданность. Мне почему-то казалось, что здесь будет как-то натянуто, чересчур формалистично. Столичный округ, как-никак. А оказалось иначе. Во время разговора с новыми сослуживцами зашла речь о генерале Жарове[90], начальнике заказов вооружения, арестованном по авиационному делу. «Жарова давно надо было расстрелять! Совсем зарвался. Какой запрос ни пошлешь, на все один ответ: «Не имеем возможности из-за отсутствия такового». Надо приехать лично, кланяться, просить, унижаться», – сказал Сбытов. Мне приходилось слышать, что Жарова не любили. Я не сталкивался с ним лично и думал, что нелюбовь к нему вызвана тем, что он не летчик, а интендант. Еще генерал-майором он считался интендантской службы, а генерал-лейтенанта уже получил в авиации. Интендантов нигде не любят. Это традиция. Принято считать, что все они ловчилы и хапуги. Хотя мне встречалось много порядочных интендантов. Не от должности зависит на самом деле, а от человека. Но, как оказалось, Жарова не любили не за его «происхождение», а за его характер. Все сошлись на том, что порядок в авиации давно надо было навести. Я без всякой задней мысли поинтересовался у Сбытова, почему он не доложил о замашках Жарова руководству. «Дурака свалял, – честно признался Сбытов. – Да и времени не было кляузы разводить – война». Мне это показалось немного странным. Доложить времени не было, а регулярно ездить к Жарову и кланяться время было. Но я промолчал, тем более что товарищи вспомнили о том, с каким трудом «выбивали» когда-то у Жарова механизмы дистанционного управления для «пешек»[91], с «пешек» перешли на «тушки»[92], а дальше зашел обычный спор между истребителями и бомбардировщиками. Беззлобный, но с подковырками. Я шутил и смеялся вместе со всеми, а сам думал о том, что запросы, приходящие из войск, мало регистрировать в канцелярии. Надо еще и ставить на контроль. На настоящий контроль. То есть не просто проверять, не остался ли запрос без ответа, а смотреть, что именно ответили. Если отказали, то разобраться, почему отказали, правильно ли отказали. Может, даже отдельный учет отказов завести, чтобы никто никому не кланялся. Я понимал, почему приходилось кланяться. Знали, что интенданта от авиации прикрывает главком, вот и кланялись.