1919 - Игорь Николаев

— То есть, победить мы не можем? — уточнил Гош.

— Нет, война проиграна, — откровенно произнес Кёнен. Произнес и отстраненно удивился, как легко у него вырвались эти три слова. После почти пяти лет адского противоборства, когда сама мысль о поражении была столь же невозможна, как отрицание естественных физических законов, ему вдруг оказалось так легко признаться. — Превосходство противников полное, как по технике, так и по людям. Кроме того, у них есть техника, которой у нас просто нет, или есть в единичных образцах.

— Танки? — уточнил барон.

— Не только. Но в первую очередь — да, танки. А танки… Вместе с тяжелыми орудиями это ключ к взлому укрепленного фронта. Мы научились бороться и с теми и с другими, но танков становится слишком много. И мы уже не можем, не успеваем делать хоть какое-то пристойное количество танков.

Словно судорога пробежала по лицу Гоша. Барон сдвинул брови и сардонически спросил:

— А как же «нелепая фантазия и шарлатанство»?

Надо же, политик был осведомлен о знаменитом «Танки — это нелепая фантазия и шарлатанство… Вскоре здоровая душа доброго немца успокаивается, и он легко борется с глупой машиной».

— Наверное, так и следовало сказать, прямо — «бойтесь, добрые немцы, ибо у них есть танки, а у нас их так мало, что можно считать, нет вообще», — с неуступающей язвительностью вставил Людендорф. От долгого молчания его горло пересохло и слова отдались глухим карканьем.

— Да, — глубокомысленно согласился барон и не понятно было, действительно ли это искренне согласие или же тонкая издевка. — Так и в самом деле не годится.

— Вильгельм требует от нас наступать и побеждать, — Кёнен решил, что теперь самое время перейти к сокровенной сути вопроса.

— Его можно понять, — подхватил Гош. — Вы обещали, что вот-вот молниеносно сокрушите французов и вернетесь домой. С той поры минуло пять лет, а вы по-прежнему готовитесь их сокрушить, только враги становятся все сильнее и сильнее. «Больше врагов — больше чести», да? Неудивительно, что наш любимый кайзер в конечном итоге перестал отличать реальность от иллюзии.

Собеседники обменялись улыбками, фальшивыми и неискренними как дешевые маски из папье-маше.

— Это так, — продолжил Кёнен. — Но теперь мы уже совершенно определенно не сможем никого сокрушить. Ни молниеносно, ни растягивая это удовольствие.

Гош качнул головой в понимающем жесте, на мгновение став похожим на китайского болванчика.

— В течение ближайших недель Антанта начнет общее наступление, — Кёнен выдавал государственные секреты высшего уровня, но теперь отступать было уже некуда. Он коротко и предельно сухо описывал ситуацию, а Гош так же предельно внимательно слушал. — Мы не знаем точного места, но предположительно это произойдет на участке от Антверпена до Льежа. Еще до конца этого месяца. Мы не в состоянии наступать, мы не состоянии победить на поле боя, но мы можем остановить это наступление с большими, неприемлемыми для противника потерями. С нашими силами, удачей и … верой в чудо. Нам нужно продержаться эту кампанию, и наши враги рухнут под гнетом собственных проблем, быстрее нас.

— Вы научились игнорировать танковые орудия? — спросил барон.

— Нет, мы насыщаем войска специальным оружием, включая Tank und Flieger — тринадцатимиллиметровые пулеметы с бронебойными патронами, автозенитные батареи, пушки Беккера, машин-пистолеты. Плюс новая тактика… Это хоть в какой-то степени нивелирует вражеское превосходство в танках, авиации и пехоте.

— И аэропланы-«боевики»? — Гош проявил неожиданную осведомленность.

— Да. Но это наше чудо-оружие, последний козырь в рукаве о котором, как стоит надеяться, Антанта не знает.

— Учитывая, что Антанта господствует в воздухе, это «чудо-оружие» может и не подействовать…

— Надо постараться, чтобы оно подействовало. Потому что особого выбора у нас нет.

Гош помолчал, посверкивая глазками. Все так же, в ровном убаюкивающем ритме стучали колеса, но даже думать о сне для них было бы непозволительной роскошью. Людендорф дважды порывался что-то сказать, но оба раза останавливался.

Что вы хотите… — начал барон и немедленно поправился. — Что вы предлагаете?

Кёнен вдохнул побольше воздуха, так, будто запретное слово могло само собой вылететь на выдохе, подобно щепке, увлекаемой приливом. Он долго, не один день и даже не одну неделю думал над этим словом, примеряя на языке как горькую, но спасительную пилюлю. И все равно произнести его оказалось тяжело, почти невозможно.

Но он собрался с силами, и запретное слово прозвучало, повиснув в воздухе звоном похоронного колокола.

— Капитуляция.

— Разумеется, только после успешной обороны, — немедленно, без паузы уточнил политик. — Почетный мир перед лицом общего краха всего цивилизованного мира под тяжестью военных невзгод. Ну, или не совсем почетный, но все же мир на приемлемых условиях.

— Безусловно.

— Отбить последнее усилие — и тогда, если правильно разыграть карты, Антанте придется признать владение захваченным… — задумчиво произнес барон. — Не всем, конечно, от чего-то придется отказаться… Бельгия… Колонии… Но можно немного, самую малость откусить от австрийцев. Побольше от русских, за них все равно никто не вступится. Дела у наших оппонентов, конечно, лучше чем у нас, но не намного. Определенно, если пустить в ход немного хорошего блефа, откроется простор для интересных комбинаций и переговоров…

Политик немного помолчал, беззвучно шевеля губами, словно проговаривая условия будущих договоров.

— Что же… — Гош покрутил пальцами, словно наматывая невидимую нить. — Остался непроясненным главный вопрос… Просто мира будет недостаточно. Если у вас все получится, в этой войне не будет проигравшего, но будут вполне понятные победители. Неизбежна искупительная жертва — тот, кто ответит за все и выкупит наше будущее. Кто же станет козлом отпущения?

— Это же очевидно, — снова неожиданно вступил в беседу Людендорф. — Это человек, который своей недальновидностью вверг страну и цивилизованный мир в хаос.

Гош улыбнулся. При его тонких губах улыбка вышла очень неприятной — словно взмах острейшего канцелярского ножа вспорол лист бумаги, оставляя узкую прорезь с идеально ровными краями. В этой улыбке Кёнен прочел многое, чего предпочел бы не заметить. В первую очередь — невыразимое презрение к генералам, которые обещали кайзеру великие победы, солнце славы немецкого оружия, Великую Германскую империю от Атлантики и до самых русских границ, которые, конечно же, переместятся много восточнее, богатейшие колонии в Африке, в Азии, в Америке… И все это — быстро, в ходе череды молниеносных операций рассекающих неповоротливые туши вражеских армий подобно ударам хирургического ланцета.