От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дорофеев пока не решил, скажет ли Смелянскому, что нашёл дело, но ему самому было любопытно, чем закончилась история боксера. Нашло четвёртое его следы, или так и пропал Малышка где-то между Старобельском и Киевом?
Зима сорок второго года в Старобельске… Какое всё-таки давнее, древнее воспоминание, сколько всего с тех пор произошло.
С апреля сорок третьего в деле появился только один новый документ — листок бумаги размером с раскрытый портсигар. Ни грифа секретности, ни порядкового номера на нём не было. С трудом разбирая незнакомые почерки, Дорофеев прочитал:
т. Хаст
При осуществлении мероприятий по Киеву учтите дело «Доктора». Надо проверить мероприятие, проведённое 1 управлением. По-моему, «Малышка» как еврей погиб.
6.4.43 Решетов
Дорофеев не помнил, какую должность в 4-м занимал Хаст, какую Решетов — теперь это было неважно.
На распоряжении, поверх него, по углам листка, шла переписка:
т. Онищук.
Переговорите со мной.
12.4. Подпись неразборчиво.
Дать задание «Искре» установить, проживает ли в Киеве «И(ванов)», с тем, чтобы убедиться, жив ли он, а из этого заключить о судьбе «Малышки».
15.8.43 г. Без подписи.
т. Приймак
Напишите дополнительное задание «Искре» на установку «И(ванова)». Других заданий по этому делу не давать.
Без даты, без подписи.
Ответ на вопрос Смелянского Дорофеев нашёл, но встречаться с помощником Ковпака не спешил — сложные дела с налёта не делаются, это надо понимать. Только в январе сорок пятого года он передал Смелянскому — результат есть. Строго говоря, старший лейтенант не имел права разглашать материалы совсекретного дела, но листок был без грифа, да и вообще… Он, конечно, человек маленький, а всё же растёт, карьеру делает. Пусть помощник Ковпака будет ему должен, а если понадобится, если что, то и самому Ковпаку можно будет напомнить об этой услуге. Маленькие люди тоже иногда становятся большими.
— Агент «Малышка» считается погибшим как еврей, — фразой из переписки сообщил он Смелянскому.
— Какой агент? — не расслышал Смелянский, и Дорофеев покраснел от злости на себя, нельзя было называть псевдоним.
— Боксёр ваш, Гольдинов, — быстро поправился он. — Погиб как еврей.
— Ну а детали какие-то известны? Где он погиб хотя бы?
Дорофеев мог, конечно, сказать, что в НКГБ просто ничего не знают, потому что не слишком старались выяснить обстоятельства гибели агента, но зачем?
— Дело совсекретное. К сказанному ничего добавить не могу.
Так отвечают настоящие разведчики, знающие себе цену.
6.
Старенькая почтальонша вызвала Феликсу в сени и протянула корешок повестки для подписи. Пальцы словно окоченели и едва держали химический карандаш, Феликса даже удивилась, не такие уж стояли холода. Февраль растекался по двору чернильными лужами, зимние морозы миновали, и пальцы немели не от холода. Феликсе велели явиться к Ковпаку. Что они там выяснили? Раз вызывают, значит, что-то уже знают.
На входе сержант НКВД проверил повестку и паспорт. В приёмной дежурил лейтенант, до того похожий на сержанта, что казалось — поменяй им погоны, и одного от другого не отличишь.
— Вам на четыре, — строго посмотрел он. — Ждите.
Феликса и собиралась на четыре, но как-то само вышло, что пришла на сорок минут раньше. Она опустилась на край свободного стула, но сидеть на месте не могла, уже через минуту вскочила.
— В коридоре подожду, — сказала дежурному и прикрыла за собой дверь. Не было у нее сил терпеливо дожидаться вызова в звенящей тишине приёмной.
В серовато-жёлтом сумраке коридора топтались несколько человек из других приёмных и других очередей. Один из них, высокий согбенный старик с обвисшими усами, стоял, опершись обеими руками на палку, глядя перед собой, не замечая окружающих, не обращая ни на кого внимания. В мутном свете коридорных плафонов разглядеть черты его лица было сложно, но Феликса узнала старика, даже не узнала, а угадала, до того сильно изменился он с их последней встречи.
— Здравствуйте, — как когда-то в Молотове, она встала перед ним. Тогда тоже тянулась бесконечная очередь в казённом коридоре. — Вы ведь Ребрик? Вы меня помните?
Ребрик поднял на нее неузнающий взгляд, но мгновение спустя его лицо дрогнуло.
— Мы знакомы. Да-да, конечно…
— Вы давно вернулись? Как Миша? Вы нашли сына? — спросила Феликса и тут же поняла, что именно эти вопросы задавать было нельзя.
— Вы его помните? Правда? — Ребрик ухватился за рукав телогрейки и потянул Феликсу на себя. — А зачем, скажите, вы его помните? Их всех убили летом сорок первого, в конце июля. Я ещё ждал их в Киеве, откладывал отъезд, думал, вот-вот вернутся, а они все, и Миша, и жена, и её родители уже лежали в яме, в лесу, за Шепетовкой. Им сказали приготовиться к эвакуации, а вместо этого убили. Я там был прошлой осенью — уже никто ничего не помнит. Не хотят, им это неудобно помнить. Они говорят о победах и о героях, и будто не было никогда тысяч убитых тем летом. И здесь то же самое, все спешат забыть. А вы зачем помните? Забывайте скорее…
Никогда прежде Феликса об этом не думала, а ведь с Ильёй все оборачивалось в точности так же. Её заявления лежали месяцами, и ничего не происходило — дела не открывались, милиция не искала свидетелей. Она стучала в глухую стену, глухую и непреодолимую.
— Помните, в Молотове вы дали мне деньги? Сто рублей.
Она начала расстёгивать внутренний карман телогрейки, но Ребрик её остановил.
— Вы ходите в церковь?
— Нет. В какую? — удивилась Феликса.
— Пойдите в любую. И поставьте на эти деньги… Закажите… Не знаю, как там у вас…
За спиной хлопнула дверь приёмной.
— Терещенко! — громко позвал Смелянский. — Где Терещенко?
— Я иду, — отозвалась Феликса, но с места не двинулась. — Сейчас.
Она обняла Ребрика, и тот даже не прижался — привалился, повис, костлявый, на ней. В эту минуту только она могла почувствовать, как глубоко его несчастье.
— Я всё сделаю, — пообещала Феликса.
7.
Сдвинув на нос очки, лысоватый старик, едва заметный за казённым столом с громоздким письменным прибором, разглядывал Феликсу. Она не сразу узнала Ковпака — его рисовали и фотографировали без очков, а лысину деликатно прикрывали папахой. Только седенькая борода клином у живого Ковпака была в точности такой, как у официального. На татарина похож, решила Феликса, подходя к столу. В тюбетейке точно за татарина приняла бы.
— От шо ты ко мне ходишь, — пробурчал Ковпак так, словно не он вызвал Феликсу повесткой, а она тут сутками обивала пороги. — У меня в подчинении только Семён. Кто будет искать твоего мужа? Некому… Ну, вот, Семён пошёл к тем, кто дал
