Семья Мускат - Исаак Башевис-Зингер

Оба сына вернулись в гостиную. Тамар вытерла глаза и сказала:

— Дядя Аса-Гешл, что ж ты не садишься? Чаю выпьешь?

— Нет, я должен идти. Я скоро вернусь.

— Куда ты? — недоумевала Дина. — Придет на минутку и тут же убегает. На улицу сейчас лучше не высовываться. В такое время всем вместе держаться надо.

— Говорю же, вернусь. У меня ведь теперь даже комнаты нет — жить негде.

— Оставайся! Уйдешь — вместо тебя у нас другие поселятся. Из разбомбленных домов все время люди приходят. В такие дни никого не выставишь. Жуткое время! Что нам делать? Куда податься? Прогневался на нас Господь! Проклял нас!

Тамар было стыдно, что мать все время рыдает и причитает. Лицо у девушки пошло красными пятнами. Менаше-Довид еще некоторое время потоптался в кухне и ушел. Аса-Гешл поцеловал Тамар и повторил:

— Я скоро вернусь.

Барбара — бледная от гнева, с горящими глазами — стояла посреди двора.

— А я уж решила, что больше ты не появишься.

— Это ж моя сестра!

— Послушай меня, Аса-Гешл. Я здесь оставаться не собираюсь. Уеду сегодня же. Скажи прямо: ты со мной или остаешься?

— Остаюсь.

— Это твое последнее слово?

— Да.

— Тогда прощай. И да поможет тебе Господь.

— Прощай, Барбара. И прости меня.

— Не вижу смысла оставаться под нацистами.

— Вся моя семья остается. Мне все равно. Хочу умереть.

Барбара прожгла его недобрым взглядом:

— Может, ты и прав, но я пока сдаваться не собираюсь. Куда ты сейчас?

— Хочу повидать Герца Яновера.

— Зачем? Ладно, я с тобой. Мне по дороге.

Свентоерская лежала в руинах: сорванные крыши, поваленные трубы, рухнувшие стены, висящие окна и балконы. У ограды Сада Красинских Аса-Гешл увидел Герца Яновера: волосы и бакенбарды седые, рубашка на груди расстегнута, бархатная куртка, на ногах сандалии. Как видно, он кого-то ждал; его темные глаза были устремлены в пространство. Аса-Гешл произнес его имя. Герц Яновер вздрогнул, повернулся и кинулся к Асе-Гешлу и Барбаре с распростертыми объятиями.

— «Не надеялся я видеть твое лице», — процитировал он из Библии[22].

— Почему ты стоишь здесь, на улице? Где Гина?

— Гина, ко всем прочим бедам, слегла с воспалением легких. Жду врача. Обещал быть. Должен был приехать уже пару часов назад. А ты… я уж решил, что тебе удалось бежать.

Герц Яновер разрыдался. Вынул желтый носовой платок и высморкался. Смутился, прячет глаза.

— Нет у меня больше сил, — извиняющимся голосом проговорил он. А потом, подумав с минуту, сказал по-польски: — Мессия грядет.

Аса-Гешл с изумлением посмотрел на него:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мессия — это смерть. В этом все дело.

Разделенный город

Варшава Исаака Башевиса Зингера

Свои газетные и журнальные статьи Исаак Башевис Зингер имел обыкновение подписывать псевдонимом И. Варшавский, подчеркивая тесную связь с городом, который он навсегда покинул в 1935 году. В те времена население Варшавы на треть состояло из евреев, но, когда писатель работал над романом «Семья Мускат» (конец сороковых годов), варшавская еврейская община, целая еврейская цивилизация уже была стерта нацистами с лица земли. В этом романе автор задумал возродить из небытия навсегда исчезнувший город, изобразить Варшаву в том, довоенном, первозданном виде. Это намерение было недвусмысленно выражено Зингером в беседе с литературным критиком Ирвингом Хау. На вопрос собеседника, справедливо ли утверждение, что Зингер писал «Семью Мускат», погрузив себя в некую искусственную или иллюзорную среду — «как если бы никаких ужасающих событий в истории еврейского народа последних десятилетий не происходило», — писатель ответил: «Именно так обстояло дело. Известный немецкий философ Ганс Файхингер написал книгу, озаглавленную «Философия „как если бы“», в которой утверждает, что все мы обычно ведем себя, следуя этому принципу. Каждый человек полагает, что его жизнь продолжится. Он живет так, как если бы ему не суждено умереть. Поэтому я не стал бы называть свой подход „искусственным“ — он вполне естествен и благотворен. Что бы ни случилось, следует продолжать жить — и писать».

Поскольку Зингер признал, что в основе его книги лежит сознательно поддерживаемая иллюзия, Ирвинг Хау сделал вывод, что автор романа пишет о коллизиях в мире благочестивых евреев и общинных традиций, как если бы этот мир не обратился в пепел. Однако это — лишь половина правды. Ведь осведомленность об истинной судьбе этого мира, о его полном уничтожении, воздействует не только на процесс создания романа, но и на его восприятие читателем. В художественную реконструкцию довоенной Варшавы вторгается трагическая ретроспектива. С особенной ясностью это проявилось в тексте, который был помещен на обложке дешевого издания романа с целью пробудить интерес покупателя к книге: «Перед вами кровавая семейная сага о жизни евреев в Варшавском гетто с начала века до наступления гитлеровского террора». При этом действие романа заканчивается ранней осенью 1939 года, то есть еще до выхода приказа, согласно которому Варшавское гетто было образовано. Таким образом, для продвижения книги на рынок издатель даже использует неточные временные ориентиры, надеясь усилить воздействие трагических обстоятельств истории, которые любой читатель неизбежно свяжет со страницами романа.

«Семья Мускат» — это семейная сага, созданная в традиции Джона Голсуорси или Томаса Манна. Роман изображает кризис традиционного еврейского уклада в Восточной Европе, описывая жизнь нескольких поколений семейства Мускатов — благочестивого патриарха Мешулама и его многочисленных потомков, для которых характерны различные способы и степени отхода от еврейской традиции: нравственные проступки, включая адюльтер и кражу, нарушение религиозных установлений, полный отказ от еврейского образа жизни — эмиграция в Америку, приверженность светскому сионизму и коммунистической идеологии, ассимиляция в польскую среду, переход в христианство. Кроме описания судьбы этого клана, автор с особым тщанием лепит образ Асы-Гешла, знатока Талмуда из провинции, которого в Варшаве ожидает типичное для того времени преображение из ревностного иудея в безбожника, причем каждому этапу этого преображения соответствует некий член семьи Мускатов, а постепенная трансформация Асы-Гешла в отъявленного нигилиста аналогична коллективной гибели всего семейства.

Роман рисует объемную картину еврейской Варшавы; его персонажи, эпизоды и сцены дают представление о жизни ультрарелигиозной общины, богемы и деловых кругов, о том, что происходит в частных домах и общественных местах. По существу, книга начинается дважды — один раз для истории семьи Мускатов, второй — для Асы-Гешла, причем в обоих случаях действие этих начальных эпизодов разворачивается на железнодорожном вокзале, когда герои приезжают в Варшаву. Сначала глава семейства Мешулам Мускат возвращается в город с курорта со своей новой — третьей по счету — женой и ее дочерью, которая впоследствии выйдет замуж за Асу-Гешла, а в следующей главе в столицу приезжает Аса, чтобы познать жизнь большого города. Мешулам умирает в середине романа, и его наследники строят козни друг другу, проматывая наследство и разрывая семейные узы. В конце романа Аса решает вернуться в Варшаву из деревни после оккупации Польши немцами, чем обрекает себя на гибель.

Покинув Польшу и уехав в США до Катастрофы, Зингер не испытал ужасов жизни в гетто. Он писал «Семью Мускат» в послевоенные годы, когда сообщения, фотографии и воспоминания очевидцев о Катастрофе захлестнули Запад. Зингер решил не отражать в романе тот период существования варшавского еврейства, которого не пережил на своем опыте, но варшавские события этого времени все же окрашивают страницы книги. Четвертого ноября 1939 года варшавским евреям дали три дня на переселение в зону, получившую название еврейского гетто. К осени 1940 года вдобавок к колючей проволоке вокруг этой зоны была выстроена стена, а с ноября 1941 года попытки выйти из гетто без дозволения карались смертью. Покинуть гетто могли только мертвые (тела вывозили для захоронения в общих могилах на кладбище за пределами гетто) и те евреи, которых направляли в лагерь смерти Треблинка — их число достигало двухсот семидесяти пяти тысяч. Все эти сведения становились известными как раз в то время, когда Зингер писал свой роман и публиковал его с продолжениями в еврейской газете «Форвертс».

На первых нескольких страницах глава семейства Мускатов Мешулам едет по улицам Варшавы начала века, когда Польша еще входит в состав Российской империи.

«Реб Мешуламу все здесь было давно и хорошо знакомо: и высокие здания с большими воротами, и магазины с ярко освещенными витринами, и русский полицейский, стоявший на трамвайных путях, и Саксонский сад с густой листвой, выбивающейся из-за высокой ограды. Среди листьев мерцали и гасли крошечные огоньки. В легком ветерке, подувшем из парка, слышался, казалось, шепот любовных парочек. У входа в парк застыли два жандарма с шашками, они следили за тем, чтобы ни один еврей в длинном лапсердаке или его жена не проникли в парк вдохнуть аромат свежего воздуха. В конце улицы располагалась биржа, реб Мешулам был одним из старейших ее членов».