В осаде - Вера Кетлинская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Новой сводки не слышали? Что в Керчи?
И тогда оживлённые лица становятся озабоченными, и кто-нибудь коротко отвечает:
— Пока отбиваются.
Пилот прошёл к самолёту и через плечо бросил своим пассажирам:
— Давайте, поехали.
В сумерках северной ночи под крылом открылась Ладога — тусклая гладь воды с блестящими на ней последними льдинами. На одной из льдин зоркие глаза Василия Васильевича разглядели скорченный труп бойца, упавшего вниз лицом. На другой промелькнули какие-то обломки — может быть, от разбитого грузовика или от самолёта.
Через полчаса Василий Васильевич ступил на сырую, мягкую землю и всем существом ощутил, что это не простая земля, а ленинградская, желанная, родная.
— Ну, как тут, в Ленинграде? — спросил он у встретившегося ему авиатехника.
— Ничего, — лениво ответил техник. — Киоски вот открывают.
— Какие киоски? — не понял Василий Васильевич.
— Обыкновенные. С водами и сиропами, как полагается приличному городу.
И техник подмигнул старому мастеру с таким задором, что Василий Васильевич понял — никакой лености в этом милом человеке нет, а просто недосуг ему рассказывать, да и трудно отвечать на слишком общий вопрос.
— А вы чего же, папаша, приехали? — спросил техник, косясь на седины Василия Васильевича.
— Для консультации, — проворчал старик. — Со своего завода на свой завод. Понимай, как знаешь.
— Очень понятно, — сказал техник и снова подмигнул.
Старенький автобус повёз пассажиров по бесконечной тёмной дороге в город. Василий Васильевич прижимался лицом к стеклу, но городская окраина, которою они ехали, тонула во мраке, и впереди тоже не проблескивало ни одного огонька, хоть именно там лежал громадный населённый и работающий город.
Пассажиров выгрузили на Литейном и предложили им ночевать в здании. Аэрофлота. Хождение по городу ночью без специальных пропусков было запрещено, но Василий Васильевич решил рискнуть.
Перекинув через плечо чемодан и посылку с гостинцами для сына, он уверенно зашагал по знакомым улицам. Всё казалось ему прежним, не изменившимся. Изредка попадались развалины, вырисовываясь острыми линиями на светлеющем небе. Василий Васильевич гневно осматривал их и старался запомнить улицу и номер дома.
Заметив патруль, он шёл к нему навстречу.
— Пропуска у меня нет, — говорил он, вытаскивая бумажник. — Может, вот эти бумажки подойдут…
Бойцы разглядывали его командировочные документы, понятливо улыбались:
— Домой?..
И он шёл дальше, внимательный, радостный. А небо над ним быстро светлело, и по-весеннему ранняя заря позолотила город. Теперь уже не только развалины, но каждую дыру в стене, каждую щербину от осколка видели глаза старого ленинградца, и было их так много, этих дыр и щербин, что Василий Васильевич перестал останавливаться и запоминать. Заговорило радио.
Ровный, сдержанный голос диктора читал утреннюю сводку:
«…на Харьковском направлении наши войска вели наступательные бои и, отбивая контратаки противника, продвигались вперёд».
— Так, — сказал Василий Васильевич, несколько встревоженный сообщением о контратаках, потому что подобное упоминание было первым с начала наступления на Харьковском направлении. «Значит, немцы подбросили туда силы и пытаются во что бы то ни стало остановить нас?..»
Тем же ровным голосом диктор продолжал читать сводку:
«В направлении Изюм — Барвенково завязались бои с перешедшими в наступление немецко-фашистскими войсками.
На Керченском полуострове продолжались бои в районе города Керчь…»
— Так, — со вздохом произнёс Василий Васильевич и зашагал дальше, бормоча себе под нос: — Ну, погодите, погодите! Дайте срок!
Он по-прежнему смотрел по сторонам, отмечая все раны на знакомых улицах, но мысли его унеслись далеко от родного города, на Урал. Подходил час, когда там, в посёлке, похожем на лагерь погорельцев, из всех бараков, землянок и вагонов выйдут рабочие, устремляясь к заводу. Рабочие войдут в цех и станут на свои места. Всё ли там подготовлено сегодня для бесперебойной работы конвейера? Не затёрло ли опять с термической обработкой? Справляется ли заместитель? Золотой он парень, но мягко-ват… Поправился ли начальник смены или всё ещё ходит с температурой, в двух фуфайках и кричит простуженным голосом?.. Эх, не напутали бы там, не сбили бы налаженного темпа…
С этими тревожными мыслями он подошёл к любимой площади и увидел триумфальную арку, увенчанную колесницей. Горячие кони рвались на запад, туда, где за утренней дымкой скрывалась линия фронта, туда, где за колючей проволокой таился враг… «Погоди, мы рванёмся! — пригрозил ему Василий Васильевич. — Не на конях рванёмся, а на могучих уральских танках… тысячи танков пошлём на тебя, проклятый. . много тысяч..»
Часом позднее он сидел в кабинете директора, деловито обсуждая, что нужно делать, и когда Владимир Иванович, хитро прищурясь, спросил его:
— Как, Василий Васильевич, не ругаете меня, что поехали?
Василий Васильевич только руками развёл:
— Толк вышел, так жалеть не приходится.
— Долго у нас пробудете?
Ещё на Урале, узнав о командировке, старый Кораблёв старался выговорить себе срок побольше. В дороге он даже мечтал — остаться бы в Ленинграде совсем. Но, поговорив с Владимиром Ивановичем и разобравшись в том, что блокадные условия не позволят развернуться широко, сравнив масштабы производства здесь и на Урале, он сурово отказался от своей мечты.
— Долго не могу, — ответил он. — Да и не нужно. Вы мне дайте под начало моего Григория и ещё пяток знающих людей, я их проинструктирую, сами сумеют. — Он помолчал и признался: — Боязно мне, Владимир Иванович, как бы там темп не снизили… А на фронте-то, видите, как оборачивается…
Потом он пошёл по заводу, то и дело останавливаясь, как вкопанный, перед страшными разрушениями. Из иных полуразрушенных цехов нёсся задорный звон и скрежет металла, шипение работающих резцов, стук молотов, голоса. Василий Васильевич устремлялся туда и разыскивал среди незнакомых женщин и подростков знакомых «стариков» — и с ними забывал о горечи этого свидания с еле дышащим заводом, потому что «старики» верили, что всё восстановится, вернётся.
Он вздрогнул от радостного удивления, увидав в пролёте сборочного цеха знакомые фигуры Курбатова и Солодухина. Всё таким же иронически спокойным выглядел Курбатов, так же рыхло и массивно было подвижное тело Солодухина, так же съезжали на кончик носа его очки — но, самое главное, старые приятели всё так же спорили, и совсем по-прежнему, петушком налетал на Курбатова Солодухин.
— Будто я и не уезжал, — сказал Василий Васильевич, подходя к ним.
После первых объятий и расспросов Курбатов пожаловался, любовно косясь на Солодухина:
— Всю душу выел мне толстопузый. Прямо сладу нет.
А Солодухин виновато и нежно пробурчал:
— Ладно, не жалуйся, Василий Васильевич знает, что ты за птица.
— В ваши споры мешаться, что мужа с женою судить, — отмахнулся Василий Васильевич. — Сам же и виноват окажешься… Сын мой здесь?
— Господи, дураки мы! — вскричал Солодухин и рысью побежал по цеху, крича во весь голос: — Гриша! Ко-раб-лёв!
— Пойдём к нему, — предложил Курбатов.
Они застали Григория за разборкой мотора. Помогал ему круглолицый паренёк лет пятнадцати-шестнадцати, и старый Кораблёв с одного взгляда определил, что паренёк работает толково, со сноровкой. А Гриша осунулся, пожелтел, постарел, розовый бугристый рубец, пересекавший его лоб, странно изменил его.
— Отец! — изумлённо вымолвил Григорий, поднимаясь.
Паренёк тоже почтительно поднялся и сказал, деликатно отводя глаза.
— Здравствуйте, Василий Васильевич.
Его робкое приветствие помогло Василию Васильевичу справиться с собою.
— Ну, здравствуй, мастер, — сказал старик. — Ты чей такой, что знаешь меня?
— Кто же вас не знает…
— Аверьянова сынишка, — объяснил Григорий. — Помощник у меня, правая рука.
— А-а, то-то я смотрю, сноровка у тебя. В отца значит. Зовут как?
— Александр.
— Выходит, Александр Николаевич. Ну, ну, работай, Николая Егорыча Аверьянова сын должен в первоклассные мастера выйти.
Он повернулся к Григорию и почувствовал, как мучительная отцовская жалость слезами подступает к глазам.
— Эк тебя скрутило, Гриша. Половина осталась… Пойдём куда-нибудь поговорим, или не можешь?
— Идите. Григорий Васильич, я сделаю, — сказал Сашок.
— Сделает, — с гордостью подтвердил Григорий. — Если так пойдёт, я его скоро бригадиром поставлю. Королём мотористов будет!
Отец и сын прошли в пустую конторку и сели рядышком на скамью. Многое хотелось им рассказать друг другу и о многом расспросить, но в эти первые минуты свидания всё смешалось в голове и всё казалось не тем самым главным, о чём следует поведать. Потом Василий Васильевич сказал:
