Полярный круг - Юрий Рытхэу

Гойгой проснулся от нестерпимой боли на лице. Высокое горячее солнце ожгло намоченную соленой водой кожу на правой щеке. Боль была такая, что невозможно было рукой дотронуться до кожи. Гойгой отрезал кусок нерпичьего жира и приложил к лицу.

Легче было на душе, спокойствие и тишина, в которой отчетливо слышались звуки живой жизни: птичий гомон, пыхтенье китового фонтана, фырканье лезущего на льдину моржа, всплеск вынырнувшей из воды нерпы — все это было радостной, животворящей музыкой, которая вливалась в Гойгоя бодростью, уверенностью в возвращении на землю.

Подкрепившись нерпичьим жиром, Гойгой сначала огляделся, чтобы окончательно убедиться, что он одинок на льдине, а потом обошел свое временное обиталище. В нескольких шагах от убежища он нашел поблескивающую на солнце лужицу. Вода была почти совсем пресная. Он с наслаждением напился, вглядываясь в свое отражение. Да, Тин-Тин трудно будет узнать его — воспаленные красные глаза, едва проглядывающие сквозь опухшие веки, почерневшая кожа на лице со следами обморожений и сегодняшнего солнечного ожога…

Буря порядком искромсала льдину. Она теперь была втрое меньше той, перед бурей. А солнце обливало ее своими горячими лучами, потеплевшая вода точила изнутри. Надолго ее не хватит.

А берег далеко. Его видно, он синеет тонкой полоской на горизонте, высокие горы висят в воздухе голубыми непросвечивающими облаками, и птицы летят туда.

Хорошо быть птицей! Превратиться бы в нее, оттолкнуться сильными ногами от льдины и взмыть в воздух к облакам, а оттуда устремиться к берегу, к зеленой весенней земле.

Но унесенные в море не превращаются в птиц. Гойгой никогда об этом не слыхал. Если они и превращаются, то в тэрыкы.

А если использовать парус? От этой неожиданно возникшей мысли Гойгоя бросило в жар. Ведь льдина теперь настолько мала, что вполне может заменить байдару. А парус можно сделать из двух шкур — нерпичьей и лахтачьей. Для мачты вполне сгодятся посох и гарпун.

Окрыленный мыслью Гойгой тотчас принялся за работу.

Было так жарко, что он скинул с себя кухлянку, подставив голое тело жарким солнечным лучам.

Море было гладким, и ничто не предвещало ветра. Но голое тело улавливало легкое дуновение. Однако, к огорчению Гойгоя, оно исходило от берега, синеющего вдали.

Если это так, то льдина медленно удаляется от берега, уходит все дальше в неизвестность. Но почему в неизвестность? Разве не было рассказов, многократно слышанных им, о судьбах унесенных на льдинах? Надо помнить о них и не думать, что с тобой произойдет что-то другое, непохожее.

Несмотря на мрачные мысли, Гойгой соорудил мачту и натянул на нее две шкуры. Парус получился довольно большой, и, если бы ветер дул к берегу, можно было бы надеяться на пусть медленное, но все же продвижение.

Рядом с его льдиной появилась другая, небольшая. Гойгой встревоженно подбежал к краю и убедился, что это обломок его же льдины.

Он еще раз обследовал свое прибежище. На этот раз не просто размеры. Да, льдина состояла из смерзшихся обломков старого льда, и эти швы, которые теперь хорошо были видны на обесснеженной поверхности, легко могли разойтись при ударе о другую льдину. Ясный солнечный день разом померк: опасность теперь подстерегала Гойгоя с другой стороны. Так всегда будет, пока он не выберется на твердую землю. Или надо бороться за каждое мгновение жизни, или же смириться со своей участью и покорно ждать конца…

Наверное, многие так и поступали. Да и что можно сделать, когда ты одинок в окружении равнодушных природных сил?

Гойгой невольна кинул взгляд на отколовшуюся льдину и понял: течение довольно сильное, и похоже, что льдина дрейфует к земле.

Как же он мог забыть о морских течениях? Они не всегда совпадают с направлением ветра, а уж о силе их можно судить по зимним ледовым сжатиям, когда рушатся и превращаются в обломки огромные ледяные горы, когда толстые ледовые поля встают торчком и крошатся со страшным грохотом.

Раз льдина плывет к земле, надо отдаться течению, терпеливо ждать и беречь силы.

Гойгой проглотил кусок нерпичьего жира и, одевшись в кухлянку, прилег на льдину.

Он лежал на спине, глядя в бездонное небо, в котором, словно отраженные в нем льдинки, плыли легкие белые облака. Иногда он засыпал и, просыпаясь, но изменению направления солнечных лучей догадывался о том, что льдина снова повернулась, повинуясь течению. Приподнимаясь, он смотрел на синеющую полоску, на голубые, повисшие в воздухе горы, но изменений в их очертаниях не видел.

Гойгой решил пока не смотреть на берег… Если долго не смотреть, тогда только можно что-то заметить.

Перед его глазами было огромное небо, головокружительная высота, а в мыслях лишь берег и Тин-Тин…

Солнце ласкало его, едва заметное дуновение, легкое движение воздуха убаюкивало, время остановилось; льдина меняла свое положение по отношению к солнцу.

Страшный удар вырвал Гойгоя из полузабытья. Он вскочил на ноги: его льдина поднималась из воды! Словно какой-то великан схватил за край и пытался приподнять ее из воды. Гойгой оглянулся и увидел надвигающуюся на него ледяную гору. Край, соприкоснувшийся с ледяной горой, шел под нее, в воду.

В то же мгновение Гойгой почувствовал, что летит в море. Он выхватил нож, попытался с его помощью зацепиться за лед, но лезвие лишь царапнуло лед, скользнуло, еще мгновение — и, потеряв нож, Гойгой увидел перед собой бесконечную стену студеной воды, почувствовал, как, горько-соленая, она хлынула в его рот, ноздри…

После шторма Тин-Тин любила ранним утром выходить из яранги и спускаться к берегу. Стояли еще длинные дни, и солнце поднималось из воды, будто омытое, чистое.

Галька тяжело подавалась под ногами, скрипела, а издали навстречу уже неслись освежающие запахи моря.

Тин-Тин глубоко дышала, унимая волнение, усмиряя рыдания, готовые вырваться из глубины груди.

Кэу не спешил с Поминанием погибшего. Как-то на вопрос нетерпеливого Пины он сказал:

— У нас еще много дел: моржа надо заготовить на зиму, встретить гостей из тундры… Помянем с первым снегом.

Пины ничего не сказал, но Тин-Тин чувствовала, что тот недоволен. Он не скрывал своих намерений, и женщина понимала это по его взгляду.

На горизонте плавали льдины. Но с тех пор, как Тин-Тин нашла в чреве убитого умки камешек, собственноручно нашитый на малахай мужа, вера ее в возвращение Гойгоя поколебалась… Она еще раз слышала его голос, но думала: может, ей чудится?

Каждое утро Тин-Тин собирала на берегу съедобные водоросли, рачков, морские звезды, небольших рыбок. Набрав полный кожаный мешок, она не спешила возвращаться, садилась на прохладную гальку и подолгу смотрела на море.

Она старалась вспоминать прожитое вместе с Гойгоем, воссоздавала в памяти каждый совместно прожитый день. Она с огорчением замечала, что воспоминания тускнеют, уходят в глубину сознания и порой приходится прилагать усилие, чтобы еще раз заставить вздрогнуть и затрепетать сердце.

От моря тянуло зябкой сыростью, холодом и тоской.

Тин-Тин вынимала из-за пазухи прозрачный дырчатый камешек, прижимала к щеке и шептала:

Ветер унесется вдаль и не вернется,Листок осенний, желтый улетит.Льдина уплывет и вдали растает,Но тот, кто с живым сердцем, возвращается.Вернутся птицы на свои гнездовья,Моржи клыкастые и серые дельфины…Но почему тебе не возвратиться?

Сколько раз она оглянется, прежде чем поднимется к ярангам! Будто он зовет ее, окликает своим неповторимым голосом: Тин! Только он звал ее так. И это было как звон осколка пресного прозрачного льда, застывшей струн водопада, наросшей сосульки… Тин…

Кэу встречал молчаливым взглядом возвращающуюся с моря женщину и снова обращал взор в морские дали, выслеживая проходящих моржей, китов, касаток.

В тот день ожидали гостей из тундры.

Впервые Тин-Тин на какое-то мгновение забыла о Гойгое в радостном ожидании свидания со своими родителями, с оленями, с давно и навсегда покинутым детством. Она с утра была в хлопотах: ходила в тундру, собирала коренья и зелень, чтобы сдобрить угощение — моржовое мясо, нерпичий жир и китовую кожу-итгильгын — изысканнейшее лакомство на этом берегу.

Время от времени она смотрела на дальний берег лагуны, на зеленые холмы, стараясь увидеть там привычные и знакомые глазам оленьи стада, остроконечные верхушки кочевых яранг с торчащими концами жердей.

Она услышала мальчишеский крик и выглянула из яранги. На воду спускали байдару, перенесенную с морской стороны на лагунную.

А на зеленых, еще с утра пустынных тундровых холмах уже горели костры, и оленьи стада бродили у воды.