Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую - Тамара Лихоталь

Илья хоть и болело у него раненое плечо, садиться на ладью отказался — не хотел расставаться со своими ратниками. Степняки, как и ожидали этого, воспользовались представившимся случаем ещё раз пройтись разбоем по Русской земле. В Киев полк Муравленина плыл по Днепру, теперь же, двигаясь сухопутной дорогой, воины то и дело встречали разграбленные, сожжённые села. Кое-где было совсем пусто — то ли половцы захватили жителей и увели в плен, то ли те всё ещё продолжали прятаться где-то по лесам. В одном из сёл все же застали людей. Собственно говоря, села уже не было — только горки саманных кирпичей, из которых были сложены печи, возвышались на месте сгоревших изб. На чёрной плешине пепелища подобрали Илюшины ратники мальца, недвижно сидевшего над мёртвой сестрёнкой. От сельчан узнали: звать малого Михалкой. Отец его ушёл в ополчение, куда созывал жителей окрестных сел гонец витичевского воеводы. Собираясь в путь, наставлял сына-отрока: «Остаёшься в доме за старшего. На тебя покидаю и мать и сестру». Наказал, всё бросив, не мешкая, идти в крепость, что возвели недавно при монастырской обители под Витичевом. Туда собирались многие из их села, но потом раздумали — больно далеко. Надеялись, может, не дойдут до них степняки — всё же живут они не в приграничной полосе возле половецкого поля, а в глуби, чуть ли не под самым стольным.

Половецкое войско сюда и правда не дошло. Заскочил ненароком один отряд, видимо, в поисках коней и скота для пропитания своих воинов. Степняки торопились. Угнали стадо, прихватили коней да кое-кого из жителей уволокли. А село подожгли просто так. Уже покидая его. Во время пожара и погибли многие. Вот и у Михалки мать сгорела, сестрёнку он вытащил, да только она уже задохлась в дыму. Михалка и сам был как неживой. На мальчишьем его лице недетской безысходной тоской горели сухие глаза. Видно, виноватил себя, что не выполнил отцовского наказа, не уберёг мать с сестрой. Илья, услышав рассказ сельчан, велел ратникам прихватить парнишку с собой, не то пропадёт горемычная сирота. Жалея мальца, немолодой уже воин, сам отец семейства, отдал ему тегеляй — то ли был у него лишний, то ли раздобыл себе доспехи получше. А дерюжный тегеляй, думал, парнишке сгодится, не для боя, конечно, для тепла, он ведь шит во много слоёв. Достался Михалке и конь из запасных, не везти же было мальчишку впереди себя на конской холке. А оружие он добыл себе сам. И когда столкнулись ратники Муравленина со степняками, в их отряде оказалось одним воином больше. Ребячьи руки, закостенев от натуги, крепко держали тяжёлый лук. Послушно отволакивалась тугая тетива, и пущенные стрелы летели в цель.

— Даром, что малолетка и на вид невзора, — сказал после боя о Михалке ратник, отдавший ему тегеляй.

— Да, сердцем неистов! — приговорил Илья, подозвал парнишку, положил ему на плечо руку. Впервые за всё время лицо мальчишки как-то оживело, и смотрел он, не пряча, как раньше, взгляда, словно пролитая им половецкая кровь смыла с него вину. И дальше — в другой раз, и в третий, сколько ни случалось, бился рядом с ратниками Михалка, будто в том первом бою завоевал себе это право.

Узнав ли о том, что русское войско возвращается, или же просто пограбив все, что было возможно, половцы откатились назад, в свои степи. В последние дни ратники продвигались беспрепятственно, нигде не встречая степняков.

Уже на подходе к Витичеву Илья послал дозорных — не столько разведать, свободен ли путь, сколько известить игумена о приближении русской рати. Вызвался с дозорными и Михалка. Скакали без опаски, не таясь. Вокруг было спокойно. А на холме уже маячали белые монастырские стены — лишь спуститься в овраг, пересечь поросшую ивняком низину и подняться наверх. И тут с ходу будто влетели в волчье логово. Степняки насели на маленький отряд со всех сторон. Рубились нещадно, молча. Только чиркала сталь и слышалось тяжелое дыхание сражавшихся да еще порой предсмертный стон раненого. Уже были убиты двое воинов с пограничной заставы и прибившийся к полку Муравленина киевлянин. Уже свалился и тот немолодой ратник, который отдал Михалке свой тегеляй. Сложил, бы голову и Михалка. Но тут пришла нежданная помощь. Ни половцы, ни русские не поняли, откуда она взялась и кто такие эти воины в длинных чёрных одеяниях с дубинами, палицами, косами, вилами, врезавшиеся в гущу битвы. Один из них с мечом в руках свалил половчанина, занёсшего саблю над Михалкой.

Это были монахи во главе со своим игуменом. Из окошек бойниц они видели маленький отряд русских воинов, скакавший по дороге. Они-то знали, что в овраге залегли остатки половецких сил, столько времени безуспешно осаждавших монастырскую крепость. Взять монастырь приступом они так и не смогли, но вокруг похозяйничали вдоволь. Только вчера половецкое войско, сняв осаду, двинулось в степь, но ушли не все степняки. Оставили засаду, надеясь, быть может, что на радостях осажденные откроют ворота и напоследок удастся им взять хитростью крепость, которую они не могли взять силой. Но кого-кого, да только не Данилу Монаха могли ввести в обман половецкие хитрости. Он и сам решил проучить поганых степняков — напасть на них и ждал только ночи. Но когда его люди увидели, что русские ратники движутся прямо к половецкой засаде, пришлось Даниле спешно вооружить чем попало монахов и идти на помощь своим.

Вскоре прибыл пограничный полк Ильи Муравленина и остальное войско, которое шло под началом воеводы Борислава. Половцы сгинули, словно их и не было. Суздальцы тоже не появлялись. У них хватало дела в стольном.

Наверное, со времен Кия не случалось с городом страшней беды. Ни печенеги, ни половцы, ни поляки, некогда бравшие Киев на копьё, не причинили ему такого разорения, как свои, русские. Суздальцы забрали всё, что можно были найти в домах горожан и в купеческих лавках. Не посовестились даже отнять товары у прибывших на киевский торг иноземных гостей. Да что там говорить о гостях! Суздальские воины разграбили церкви, не пощадили святыню Руси — Софию. В пустом оскверненном храме потрясенная людским непотребством томилась божья матерь Оранта. Недавно, казалось киевлянам, она пыталась защитить их, отвратить от города беду. А теперь, воздев руки в бессильной скорби, озирает ободранные стены. Прямо на её глазах русские люди, христиане, срывали, выворачивали иконы, тащили золотые и серебряные сосуды, светильники, покрывала, кресты… И все это — обоз за обозом — увозили из прекрасной Софии, из стольного Киева.

Но что бы ни делалось в самом Киеве, земли Киевского княжества надо было защищать по-прежнему, И через несколько дней пограничный полк Ильи Муравленина двинулся дальше на юг — на заставу. Ушёл с пограничным полком и малолетка Михалка. Игумен Данила ласкал его, уговаривал остаться. Где, как не при монастыре, может найти защиту и пропитание сирота. Но Михалка не остался. Он считал себя сыном полка.