Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

Я слушал её с неподдельным интересом, и даже с некоторым восхищением: я представлял себе, какого зверя она приручила и главное — выдрессировала. Откуда в этих маленьких хрупких женщинах берётся такая сила?

— Ну а мне что остаётся? — Я протянул ей помятую пачку. — Коня в овраге доедать где-нибудь под Смоленском? Бежать больше некуда: обложили со всех сторон… Твою мать!

Она смотрела на меня выжидающе, водянистыми рыбьими глазами, пока я подносил к кончику сигареты трепетный огонёк, — он сорвался от дуновения ветра, и я с раздражением крутанул колёсико зажигалки… «Чёрт! Откуда несёт мокрой собакой? Кто там развалился в шезлонге? Кто читает нас как старую потрёпанную книгу? Кто там ехидно усмехается: на всякого мудреца довольно простоты, — и с упоением ожидает моей смерти?»

Она глубоко затянулась и выпустила дым мне прямо в лицо — я подхватил его открытым ртом и на несколько секунд задержал в лёгких. Это выглядело очень интимно — даже более, чем поцелуй.

— Как вы это делаете? — спросил я, выдыхая жиденький дымок. — Ведь в мире от женщин погибает мужиков больше, чем от водки. Даже непобедимая армия Ганнибала Барки была полностью деморализована итальянскими блудницами. После зимовки в Капуе доблестные африканцы совершенно утратили боевой дух.

Она загадочно улыбнулась, коготками царапнув мою руку.

— Ты же сам говорил, — припомнила она, — что все мы ведьмочки и чёрные душонки. В чём-то ты, безусловно, прав, но определение слишком категоричное. Просто женщины ближе к природе, чем мужчины.

— Всё ещё слышите завывание ветра в печной трубе и шорохи сверчка под половицей?

Я затушил окурок об гальку, помолчал несколько секунд и добавил:

— Эх, не зря вас жгли на кострах святой инквизиции. Не бывает дыма без огня. Как ты говорила? У всего есть причина и следствие?

Она поднялась с камня и начала прыгать на одной ноге, прикусив нижнюю губку. «Отсидела», — пролепетала она, оглядываясь по сторонам в поисках одежды; потом волочила за собой одеревеневшую конечность, ругалась матом и в ярком свете луны выглядела как цапля — была слишком худой, бледной и угловатой.

— Пошли ко мне в номер, — робко попросила она. — Хочу полежать с тобой на белых простынях. Хочу провести с тобой ночь и проснуться утром, если даже у нас ничего не будет.

— А зачем тебе такой урод? Или ты ещё надеешься меня раскочегарить?

— Даже не собираюсь. Я просто хочу, чтобы ты был рядом, хотя бы сегодня.

— Ты знаешь, я не лучший сосед по койке, — застенчиво пробормотал я, поднимаясь с камней и отряхивая джинсы.

— Почему?

— Я плохо сплю, шатаюсь как лунатик, курю беспрестанно… Не люблю, когда на меня складывают ноги и голову на плечо. Иногда у меня бывают кошмары, особенно с похмелья. Могу шептуна подпустить, а могу и обтрухаться. Нужен тебе такой пассажир?

— Знаешь, у тебя есть только один недостаток — это пиздобольство!

— Ладно, пошли к тебе в номер, — добродушно согласился я.

— А где твоя змеиная кожа? Где ты её сбросила? — спросил я, вглядываясь в очертания одинокого шезлонга; при этом я заметил, что он чуть развернулся в нашу сторону.

— Что? Какая кожа?

— Платье твоё где? Или ты голой пойдёшь в гостиницу?

Она стояла, расправив прямые плечи, отведя руки в стороны, и бессмысленно крутила головой. От прежней Анюты, самоуверенной, циничной, холёной, не осталось даже чёрточки бровей. На лице не было ни грамма косметики, только фиолетовые подводки потекли и засохли под глазами. Её бледные распухшие губы дрожали от холода. Она была довольно жалкой и некрасивой. Где-то на берегу валялось её вечернее платье, а волна зацепила дорогую туфельку и играла с нею, как кошка с дохлой мышкой.

Море смыло заманчивый урбанизированный флёр, поглотив и выбросив её в первозданном обличии Евы. Почему-то мне захотелось её поцеловать. Я подошёл к ней вразвалочку, вальяжно, и, сомкнув ладони на лице, раздвинул языком её солёные губы… В этот момент она замерла и перестала дрожать, — как мне показалось, даже перестала дышать, словно вся целиком растворилась в этом поцелуе. Потом обмякла в моих руках, а из глубины её чрева вырвался довольно низкий и протяжный звук.

Мы уходили с пляжа в обнимку. Я пел тоненьким фальцетом: «Засыпает синий Зурбаган, о-о-о-о, о-о-о-о, а за горизонтом ураган, о-о-о-о, о-о-о-о», — а Анюта смотрела на меня влюблёнными глазами.

— Я даже не думала, что ты умеешь петь, — сказала она.

— Ты что? Я прекрасно пою. Могу даже исполнить оперную арию. Кстати, у меня — неплохой тенор. — И я запел: «Смейся, паяц, над разбитой любовью», — Аня в этот момент смеялась от души.

— Как думаешь, накидают в шапку? — спросил я, прищуренным глазом поглядывая на шезлонг, и вновь тревога всколыхнула моё сердце; с этой точки я увидел уже без всяких сомнений, что в нём кто-то сидит: лунная дорожка расплескалась прямо за его спиной, обведя силуэт загадочного незнакомца светящимся курсивом.

Мы долго поднимались по разбитым, рассыпающимся ступеням к вершине каменного грота. Его тёмная зияющая пасть уже приготовилась нас поглотить, как в этот самый момент по трассе в сторону «Югры» пронеслось два мощных автомобиля, — я понял это по звуку запряжённых под капотом лошадей. Мощные столбы дальнего света, облизывая верхушки придорожных сосен, вычленили из темноты слоёный откос на повороте.

— Как думаешь, сколько ступенек на этой лестнице? — спросил я, присаживаясь на краешек последней ступени; икроножные мышцы ломило от подъёма, алкоголь совершенно улетучился из организма, и с неотвратимостью грядущего восхода наваливалось похмелье: сердце дико колотилось, язык высох, растрескался и прилип к нёбу, я весь покрылся холодным потом и опять появилось жуткое чувство безысходности.

— Я как-то не удосужилась посчитать, — ответила Аня, с глубоким вздохом падая рядом со мной.

— 78, — ответил я.

— Ты знаешь, Эдуард, в какой-то момент я подумала, что ты хочешь меня убить, — сказала Аня. — У тебя были такие страшные глаза, когда ты схватил меня за ногу.

— А я и хотел тебя убить.

— И что тебя остановило? — спросила она, протягивая руку к пачке сигарет.

Мы