Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820 - Александр Александров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Луи и еще один слуга провели его в спальню и помогли раздеться. Княгиня не отходила от него.
Принесли халат, княгиня сама проследила, чтобы приготовили травяной настой. Села рядом на кровать и стала поить его с ложечки. От самой домашней атмосферы ему полегчало, тем более княгиня отослала всех слуг, велев им ложиться спать.
Выбрав момент, он притянул Авдотью к себе, княгиня не противилась.
— Ты зачем меня мучаешь? — спросил он, глядя сверху в ее глаза, но она ничего не ответила, а глаза закрыла.
Только через некоторое время она сказала сквозь прерывистое дыхание:
— Какой ты сильный, совсем не похож на мальчишку.
Он был горд, ибо давно мальчишкой себя не считал.
— У меня репутация, Александр, никому ни одного слова, — предупредила его княгиня, когда они отдыхали. — Я надеюсь на твою честь. Это священный уговор!
— О чем ты говоришь? — вскричал он.
— Я слишком хорошо знаю мужчин.
Утром, проснувшись, он не увидел рядом с собой княгини, зато услышал в прихожей визгливый голос Сергея Львовича, отчего на мгновение потерял понимание, где же он находится.
«Это еще что? Папаша зачем? У нее?» — удивился он, попытался пошевелиться и понял, что все тело совсем разбито, болезнь окончательно взяла над ним верх.
— Где наш больной? — Сергей Львович вошел в спальню вместе с княгиней. — Не знаю, как вас и благодарить, милая княгиня. Весь свет говорит о вашей доброте.
— Была поздняя ночь, ветер, Сергей Львович, и везти его по такой погоде было опасно. — Княгиня взглянула на Александра ласковым и вместе с тем отчужденным взглядом.
«Играет, — подумал он с удовлетворением в душе. — Она моя. Моя! Моя!»
— Еще раз благодарю вас, ваше сиятельство. Ваша доброта не знает границ, так же, как и ваша красота. — Отец поцеловал руку княгине. — Мы уже послали за доктором Лейтоном, — добавил он.
Никита, прибывший вместе с отцом, завернул Пушкина в плед, поднял на руки и понес в карету. От Никиты несло перегаром.
— Отверни морду, скотина, — попросил Александр слугу.
— Слушаюсь, Александр Сергеевич.
Укладывать в карету Александра ему помогал Луи, на прощание шепнувший ему:
— Выздоравливайте, Александр Сергеевич, и поехали отсюда к чертовой матери!
Пока Александра везли домой, он потерял сознание. Доктор нашел у него гнилую горячку. Семья была в отчаянье.
Выздоровление было сладостным. Он с нетерпением ожидал весны, хоть это время года наводило на него тоску и даже вредило его здоровью. Душный воздух и постоянно закрытые окна так надоели во время болезни, что весна являлась его воображению со всею поэтической прелестью.
В феврале первые восемь томов «Русской истории» Карамзина наконец вышли в свет. Он читал их в постели с жадностию и со вниманием.
Заходили друзья. Дельвиг, идя к нему, встретил на Невском Карамзина на прогулке. Он в темно-зеленом бекеше с бобровым воротником, в теплых темного цвета перчатках и с тростью в руке. С ним была старшая дочь, Софья Николаевна.
Говорили о Пушкине, желали ему скорейшего выздоровления. Карамзин с радостью сообщил, что его «История государства Российского» скончалась в 25 дней.
— Как скончалась? Такой успех! — не понял его барон.
Софья Карамзина рассмеялась.
— Батюшка имеет в виду, что весь тираж в три тысячи экземпляров распродан в 25 дней.
— Мы, конечно, еще не равняемся с Англией, — довольно улыбнулся Карамзин, — но и это уже успех! Наша публика почтила меня выше моего достоинства; мне остается только быть благодарным и смиренным. Но какое счастье быть свободным от типографщиков и переплетчиков. Жду не дождусь, чтобы снова взяться за перо.
И, раскланявшись с бароном, они двинулись по Невскому.
Рассказывая о встрече Пушкину, Дельвиг сообщил, что уже ходит по рукам записка Никиты Муравьева, которая начинается словами «История принадлежит народам».
Пушкин рассмеялся.
— Уел старика! — Он раскрыл посвятительное письмо. У Карамзина оно заканчивалось словами: «История народа принадлежит царю». — Но старика Карамзина можно понять. Кто освободил его от цензуры? Кто дал шестьдесят, кажется, тысяч на печатанье «Истории», да еще со всем доходом в его пользу? Кто дал пенсион для работы? Пожалуй, еще не такую гиль напишешь. Вольно же Муравьевым с их состоянием рассуждать. Какие еще новости?
— Есть кое-что от Лизаньки…
— Стерва! По ее милости я заболел и доктор Лейтон мучил меня ледяными ваннами.
— Ты несправедлив, друг мой! Ты должен благодарить Лизаньку, — сказал барон Дельвиг. — Она спасла тебя от новой венериной болезни. Потому она тебя и не приняла, чтобы не заразить.
— Да? Для меня это новость! А теперь-то Лизанька здорова?
— Теперь здорова. И снова принимает. Хотела бы тебя навестить, да не знает, как это сделать, чтобы не вызвать толков. Но ничего, мы что-нибудь придумаем. Забавненькое, — ухмыльнулся барон. — Ты уже способен принять женщину?
— Я способен принять сразу троих. Если бы ты знал, как мучительно болеть и целый день тереться хуем в простынях.
— Потерпи, мой милый!
Через несколько дней к Пушкину с визитом прибыл молодой царскосельский гусар. Пушкин сначала не узнал его, гусар был мал ростом, совсем юн, без пушка на щеках, но когда он снял кивер и улыбнулся, когда пухлые губы раскрыли ровный ряд жемчужных зубов, а собранные под кивер волосы упали на плечи, Александр задохнулся от счастья.
— Лизанька!
— Александр!
Она кинулась к нему, обняла, провела ладонью по бритой голове.
— Ты как каторжник.
— Я и есть каторжник. Без женщин, без вина…
В дверях появился улыбающийся Дельвиг.
— С твоего позволения, Александр, я пойду побеседую с твоими родственниками. Посмотрю на твоего маленького братца.
— Тося!
— Не надо слов. Приступай к делу! — И барон скрылся.
Лиза развязала и сорвала ментик, стала расстегивать доломан, под доломаном была батистовая рубашечка, а под ней просвечивала юная упругая грудь прелестницы. Александр, приподняв рубашку, стал покрывать ее поцелуями.
Однако труднее всего оказалось совладать с плотно натянутыми чакчирами, еле-еле они вдвоем содрали их с пышных бедер, стащили до сапог, но более терпеть не было силы.
— Дальше не снимай, я и так их еле-еле натянула!
Уложив Лизаньку животом на кровать, он так и взял ее в сапогах и со спущенными чакчирами на икрах, сжимая и разжимая в ладонях ее упругие белые ягодицы.
Потом она оделась, скромно присела рядом с постелью; они беседовали, по очереди курили трубку.
— Смотри! — Александр достал из-под подушки парик. — Скоро появлюсь в обществе. Хорош паричок?
Он надел его набекрень, Лиза неудержимо рассмеялась и была так прелестна, что Александр не выдержал, страсть возгорелась в нем, он кинулся к ней и чакчиры мигом снова слетели до сапог, и все повторилось снова.
Наутро он написал стихотворение, что бывало с ним теперь так редко.
Тебя ль я видел, милый друг?Или неверное то было сновиденье.Мечтанье смутное, и пламенный недугОбманом волновал мое воображенье?В минуты мрачные болезни роковойТы ль, дева нежная, стояла надо мнойВ одежде воина с неловкостью приятной?..Бессмертные! с каким волненьемЖеланья, жизни огнь по сердцу пробежал!Я закипел, затрепетал…
Явись, волшебница! пускай увижу вновьПод грозным кивером твои небесны очи,И плащ, и пояс боевой,И бранной обувью украшенные ноги…
Ножки у Лизаньки особенно были хороши. Ах, эти ножки!
Глава тринадцатая,
в которой Иван Петрович проводит расследование о женщине-гусаре, беседует с графом Корфом, который ее видел, и рассуждает о русском человеке, не умеющем вести диалог. — Осень 1875 года.
— Не медли, поспешай, прелестный воин мой,Приди, я жду тебя. Здоровья дар благойМне снова ниспослали боги,А с ним и сладкие тревогиЛюбви таинственной и шалости младой.
Иван Петрович Хитрово долго расследовал эту историю о посещении Пушкина переодетой в гусарский мундир женщиной. Прелестный воин, кто она была, для чего понадобился сей маскарад? Была ли это замужняя дама из общества, которой нужно было скрыть свое имя? Княгиня Ночная, как предположил кто-то? Глупость, княгиня была слишком известна, чтобы ехать к Пушкиным, да к тому же возраст не скроешь никаким мундиром и кивером. Ни про какие другие светские романы Пушкина в этот период толком не было известно. Учитывая, что маскарадного гусара могли увидеть родители Пушкина, дама должна была быть совершенно незнакома им, быть не их общества. Тогда кто? Верно, одна из прелестниц, чью любовь в своих стихах поэт то отвергал, то воспевал. Разгадка пришла, как это часто бывает, совершенно неожиданно. Помог граф Модест Андреевич Корф.
