Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков - Георгий Андреевский

Но не все дворяне тогда разделяли точку зрения Петра Николаевича Трубецкого. Многие были категорически против всяких послаблений. Ими в том же 1905 году был составлен документ, озаглавленный как «Протест московского дворянства против ограничения самодержавной власти». В нём они укоряли сторонников конституционных преобразований в том, что, используя тяжёлый для страны момент (безуспешная война с Японией), они «пытаются исторгнуть у неё то, чего при других обстоятельствах от неё не надеются получить».

Далее авторы протеста приводили доводы в защиту самодержавной власти. Они, в частности, писали: «Мы твёрдо верим в жизненность самодержавия, как власти, выросшей на нашей народной почве и сродной нашему народу по духу и по основному своему началу… весь наш государственный строй покоится на вере народа в царя… Не будь её, суды и администрация, полиция и войско оказались бы бессильными. Веруя в царя, обращая к нему все свои надежды, народ безропотно несёт тяготу, возлагаемую на него государством, и беспрекословно подчиняется власти даже в тех случаях, когда её требования и веления представляются ему непонятными (имея в виду крестьянскую реформу 1861 года). Он терпеливо ждёт от царя осуществления своих неясных надежд на лучшее будущее».

Критикуя представительные учреждения, дворяне указывали на то, что представлять в них народ будут люди ему чуждые, а те общественные группы, в которых могла бы сосредоточиться политическая оппозиция, слишком ничтожны по своей численности и слишком отчуждены от остального населения, чтобы его представлять. «Представительные учреждения, — писали они, — никогда не получат в глазах народа и малой доли того авторитета, которым обладает самодержец. Народ увидит в этих учреждениях не что иное, как орудие, изобретённое высшими классами для того, чтобы захватить власть в свои руки и воспользоваться ею в своих видах. А если бы такая мысль закралась в умы тех миллионов, на плечах которых стоит русское царство, то последствия были бы неисчислимы и политическое крушение стало бы неминуемо. Когда народ узнает и поймёт, что его царь уже не царь, что им завладели „господа“, тогда не найдётся в России той силы, которая могла бы удержать его справедливый гнев и его негодование: всё будет сметено и надолго задержится здоровый рост и правильное развитие Русской земли».

Авторам верноподданнического документа вторили тогда и газеты, раскрывшие в своих статьях страх обеспеченных слоёв общества перед народом. «Нас ждёт не конституция, — писала одна из них, — а анархическая республика, тирания толпы и демагогов», а далее, не сомневаясь в солидности и глубине своих мыслей, газета продолжала: «Дума постановила: „Власть исполнительная да подчинится власти законодательной“. Мы внесли маленькую поправку, сказав: „Как власть исполнительная, так и власть законодательная да будет подчинена власти нравственной в лице помазанника Божия“».

Отнеся, не обременяя себя приведением доказательств оного, власти монарха к власти нравственной, газета, надо полагать, сочла достаточным назвать царя «помазанником Божиим». В этих двух словах, ничего кроме фантазии не содержащих, она видела надёжную защиту от всяких сомнений. Ведь слова эти вносили в души верноподданных российских граждан сладкое чувство правоты, освобождающее их от сомнений и поисков истины.

Дворяне, конечно, переоценивали нравственность помазанника и любовь к нему народа. Судили, наверное, по себе, забыв, что простой народ от царской власти имел гораздо меньше их самих, а то и вовсе ничего не имел, кроме неприятностей. И всё-таки рассуждения авторов дворянского манифеста для нас представляют живой интерес и звучат в некотором смысле даже современно.

«…Русское общество, — писали, в частности, дворяне, — по своему внутреннему состоянию неспособно к руководящей роли… Оно само переживает тяжёлый внутренний кризис… Над всем, веками сложившимся политическим строем, над верованиями и идеалами народа, над всем его бытом произносится строгий приговор и всё это беспощадно осуждается, как окончательно отжившее… общество наше в настоящее время не может создать что-либо жизнеспособное… Нет никакого сомнения, что если оно будет призвано к власти, то в нём получат преобладание самые крайние элементы и оно направит свои силы не на созидательную работу, а на политическую борьбу, конечной целью которой, может быть ещё не для всех ясной, будет крушение всего нашего государственного строя. Существует, правда, мнение, что представительные учреждения служат наилучшей школой для политического воспитания нашего общества. Пусть всё это верно… но ведь эта мера рекомендуется как целебное средство, которое должно будто бы спасти нас сейчас, немедленно. Если же общество наше должно ещё учиться, то, значит, в настоящую минуту оно не в состоянии… вывести наше отечество из его нынешнего трудного положения. А надо помнить, что курс обучения в политических учреждениях продолжается, по крайней мере, десятки лет, обходится народу недёшево и, в конце концов, приводит нередко к самым плачевным результатам. Лучшим предостережением может служить нам пример таких стран, как Франция, Австро-Венгрия, Испания… народное представительство там… занято бесплодной политической борьбой, в которой оно истощает свои силы. Эта борьба стала здесь уже сама по себе целью. Есть ли основание подвергать такому риску политическую будущность русского народа?» — вопрошали дворяне и шли всё дальше и дальше в своих требованиях о недопущении разномыслия в России.

По их мнению, представителям народа в российском парламенте нельзя было предоставлять не то что решающего, но и совещательного голоса. «Мы полагаем, — писали они с полной уверенностью в собственной правоте, — что представительные учреждения с совещательным характером, сами по себе не противоречащие принципу самодержавия, при настоящих условиях окажутся столь же опасными, как и учреждения чисто конституционные. При современном состоянии нашего общества никакое представительное собрание не удовольствуется правом высказывать своё мнение. Если это мнение ни для кого не будет обязательно, оно неизбежно будет стремиться к расширению своих прав, и это создаст почву для постоянных столкновений с правительством, а, в конце концов, эти столкновения неминуемо перейдут в сознательную политическую борьбу. Общество, конечно, не останется безучастным зрителем, и смута вспыхнет с новой силою».

Дворян с их страхом перед народом понять можно. Слишком уж долго ехали они у него на шее под песенку «Боже, царя храни».

И всё-таки в чём-то они были правы, например, в том, что в будущей представительной власти большинство составят выходцы из имущих слоёв, среди которых будут крутиться «представители общества» и их приятели, видевшие в народе источник своего безбедного существования и одновременно угрозу этому существованию. Сама же деятельность российского парламента, чуждого простым людям, ничего, кроме болтовни, не даст.

Сопротивляясь установлению парламентаризма в России, дворяне особенно напирали на его несвоевременность, объясняемую поражением в войне с Японией и тяжёлым в связи с этим положением в стране. Впрочем, и до поражения дворяне идею представительной власти в стране не поддерживали. И всё-таки, как ни противились монархисты политическим преобразованиям в стране, время перемен наступило.

В октябре 1905 года в Москве разразилась забастовка. Началась она на Казанской железной дороге. Потом остановились поезда на других дорогах. Вскоре забастовали водопровод, бойни, канализация. Перестала работать почта, стали закрываться аптеки, магазины. Люди сидели без света и воды. Подорожали продукты. 17 октября царь, наконец, даровал народу России свой манифест, а её народу — «свободы». Однако манифест этот никого не успокоил. Наоборот, люди, получив возможность высказывать своё мнение по поводу существующих в стране порядков, высказались вполне определённо. Смысл этих высказываний можно выразить одним словом: «Долой!» Царь, узнав о положении дел в Москве и опасаясь того, что народ потребует от него ответа за то, как он нашкодил 9 января, назначил в ноябре генерал-губернатором Москвы генерал-адъютанта Ф. В. Дубасова. Ознакомившись с положением дел в древней столице, генерал в одной из своих докладных записок царю писал: «…Почитаю священным долгом всеподданнейше повергнуть на милостивое благовоззрение Вашего Величества сведения о настоящем положении Московского генерал-губернаторства. Прежде всего, я не могу скрыть того впечатления, которое на меня произвела современная Москва… прежде богатое, просвещённое дворянство, несколько либеральное, но беззаветно преданное Царю и Отечеству, дававшее общее направление жизни Москвы, окончательно исчезло и заменилось смешанною по происхождению и совершенно невоспитанною „интеллигенциею“. Состоя из лиц самых разнообразных профессий, различных национальностей и разного общественного положения, эта „интеллигенция“ не имеет ни серьёзных общих интересов, ни стремлений, ни даже нравственной связи между отдельными лицами, её составляющими. Не сдерживаемые ни семейными, ни национальными, ни даже профессиональными традициями, эти лица стараются лишь удовлетворить своё тщеславие и ищут только популярности, не разбирая средств к её достижению. Таким стремлением к популярности сумели воспользоваться члены противуправительственной партии, и под их руководством „интеллигенты“ проводят самые крайние идеи, стремясь только ради популярности, иногда даже сознательно, разрушать те начала, на которых зиждется их собственное благосостояние, такою интеллигенциею переполнены земские, городские и многие правительственные учреждения и в её среде встречаются многие представители древних дворянских родов, занимающие видное положение, которые проводят крайние мнения опять-таки ради популярности. Стремление к популярности заразило и московское купечество, большая часть коего, в лице его современных представителей, перестала заниматься своим коммерческим делом, предалась политике и в Государственной Думе, где раньше купцы играли первенствующую роль, они вынуждены уступать место своим руководителям — профессорам и адвокатам, стремление коих часто идёт вразрез с интересами купечества. Забота о популярных „идеях“, но не о деле, настолько поглотила внимание всего общества, что такие события первостепенной важности, как учреждение Государственной Думы и заключение мира с Японией, не произвели в Москве никакого впечатления… направление жизни Московского общества создало самую благоприятную почву для противуправительственной пропаганды, принявшей за последнее время весьма широкие размеры во всех слоях населения, борьба с нею стала чрезвычайно затруднительной и требует особого напряжения деятельности представителей полицейской и административной власти…»