Воспоминания. Том 2. Московский университет. Земство и Московская дума - Борис Николаевич Чичерин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Напечатание письма и ответа последовало уже после заседания Думы, на котором происходила баллотировка. Собралось великое множество гласных и публики; возбуждение было большое. Аксенов говорил мне, что вся эта толпа пришла, чтобы забаллотировать Корфа. Открывши заседание, я, сидя, что было замечено, спокойно объявил, что барон Корф снимает свою кандидатуру и вкратце рассказал причины. Нервное напряжение собрания разом отошло. Муромцев хотел говорить. Я сказал, что, по моему мнению, этот вопрос не подлежит обсуждению, а впрочем, как угодно собранию. Я поставил вопрос на голоса; прения были отклонены. Вместо Корфа был выбран учитель гимназии Лебедев, человек отличный, тихий, скромный, но вовсе не выдающийся педагог. Радикалы сорвали сердце в язвительной статейке, которая осталась без ответа.
Возбуждение массы сделалось для меня понятным, когда я после узнал о тех интригах, которые велись за кулисами. Еще до появления статьи Корфа приехал в Москву Победоносцев. Он пригласил меня шествовать с ним вместе на крестном ходе 12 октября, который совершается ежегодно в память освобождения Москвы от французов. Идя с ним рядом, я в разговоре между прочим сказал: «А вы знаете, что мы для училищной части приглашаем барона Корфа». Он, подумав немного, отвечал: «Я бы Корфа не взял». «Что же вы против него имеете?» спросил я. Он уклонился от ответа. Вскоре мы вошли в собор и разговор прекратился. И что же я узнал впоследствии? Победоносцев писал самые настойчивые письма епископу Амвросию, Аксенову и Найденову, убеждая их действовать на всех честных людей и всеми силами восставать против кандидатуры Корфа, которая, по его словам, составляла позор для Москвы[162]. Амвросий действительно собирал купцов и читал им письмо Победоносцева, которое, однако, надобно сказать, производило на многих слушателей скорее дурное впечатление. Вмешательство обер-прокурора в думскую кандидатуру гласные считали неприличным. Меня он, очевидно, не причислял к разряду честных людей, а потому и не старался меня убедить. Любопытнее всего, что он сам лично мне во всем этом признался, когда я стал упрекать его в таком образе действия.
Так кончилось это дело, которое было одним из наиболее бурных эпизодов моей общественной службы. Из этого можно видеть, как бережно и осторожно надобно было относиться к настроению Думы. Будучи новым человеком, я не успел еще приобрести надлежащего авторитета, а Управа издавна внушала к себе недоверие. За нею зорко следили; каждое лыко ставилось в строку. Были гласные, особенно из третьего разряда, которые старались всюду совать свой нос и отыскать какой-нибудь недосмотр. И под этим публичным и мелочным контролем приходилось вести обширное и сложное хозяйство, неся за него полную ответственность. Если текущие мелкие дела ведались Управою, то все сколько-нибудь крупные дела сосредоточивались в руках головы. Надобно было все изучить и всему дать направление. Мостовые, железноконные дороги, газовое и электрическое освещение, по которым приходилось заключать новые контракты, водопроводы, которые требовалось значительно расширить, планы канализации, свалки нечистот, составлявшие больное место городского хозяйства, пожарный обоз, который надобно было ремонтировать, больницы, школы, поддержание многочисленных городских строений и возведение новых, расквартирование наполняющих столицу войск и содержание казарм, наконец рекрутский набор, который поглощал целый месяц, все это требовало бдительного внимания, а нередко и быстрых распоряжений. К этому присоединялась необходимость знакомиться с делопроизводством Управы, ревизовать отделения. Для человека, совершенно незнакомого со всеми этими отраслями, это был целый новый мир практических дел, внезапно обрушившийся на голову. Я ежедневно в десять часов утра отправлялся в Управу В доме графа Шереметьева, на Воздвиженке, который в то время нанимался городским управлением, у головы не было даже отдельного кабинета[163]. Ему предоставлен был только маленький столик в углу залы, где заседала Управа, под образами как называли это место. Сюда с самого утра стекались всякого рода просители и деловые люди. Обыкновенно я сидел тут до двух или трех часов, если не было объездов и осмотров, что случалось довольно часто. Вечером, кроме еженедельных, а при обсуждении сметы и более частых заседаний Думы, бывали комиссии, в которых надобно было присутствовать, или домашние совещания о разных делах. Мне лично приходилось пересматривать все представляемые Управою доклады. Раза два случилось даже писать доклады самому, что для городского головы было делом неслыханным. Подготовление сметы всегда происходило под моим председательством. Наконец, много времени поглощалось разными официальными представлениями и торжествами. Приходилось даже по пустейшим делам заседать в сословном суде, этом нелепейшем из произведений реакции. Одним словом, дела было по горло. Однако я этим вовсе не тяготился. После кабинетных занятий я находил даже удовольствие в этих бесконечно разнообразных столкновениях с новыми людьми и с новыми отношениями. В первый раз мне приходилось стоять во главе крупного общественного управления и вести его по собственной мысли и под собственною ответственностью. Административная школа была отличная. К сожалению, она оказалась для меня совершенно бесполезною, ибо дальнейшего приложения она не имела.
Первая существенная задача состояла в приведении в порядок городских финансов. Смета на 1882 год, составленная еще прежнею Управою, простиралась до 6164000 рублей, при чем оказывалось 1 200000 рублей дефицита, которые предполагалось покрыть из так называемого запасного капитала, более или менее фиктивной суммы, никогда не обретавшейся в наличности, и состоявшей в недоимках и обороте. Правда, в этот громадный недочет входили экстраординарные расходы, которые в правильном хозяйстве не могли быть отнесены на текущие доходы, как то: 38000 рублей на постройку Ново-Устинского моста и 53000 на постройку Мало-Устинского моста. Были и другие постройки, часть которых вовсе не была безотлагательна. Сверх того можно было надеяться и на более или менее значительную экономию при ремонте зданий. Издавна смета вообще и эта в особенности несколько вздувалась, из опасения, чтобы правительство не вздумало налагать на город новые расходы. Но все же финансовое положение было таково, что оно требовало чрезвычайных мер. Финансовая комиссия, рассматривавшая смету, остановилась на двух. Во-первых, она предлагала превратить долг Государственному казначейству в 1 600 000 рублей из краткосрочного в долгосрочный. Этот долг произошел, главным образом, вследствие возложения на город расходов на устройство площади и постройку набережной около храма Христа Спасителя. Во-вторых, комиссия предлагала заключить долгосрочный заем в 1 000 000 рублей.
При обсуждении сметы в Думе, первое, на что я напирал, это было возможное сокращение расходов. Я изложил собранию свой
