Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ. - Иван Киреевский

Правда, у насъ теперь безпрестанно толкуютъ объ эмансипаціи, Кошелевъ, Хомяковъ и другіе. Но я ихъ мнѣнія не раздѣляю. Не потому, чтобы я считалъ хорошимъ и полезнымъ для Россіи оставить навсегда крѣпостное состояніе; не потому даже, чтобы я считалъ это возможнымъ; крѣпостное состояніе должно со временемъ уничтожиться, когда предварительно будутъ сдѣланы въ Государствѣ другія перемѣны, законность судовъ, независимость частныхъ лицъ отъ произвола чиновниковъ, и многія другія, которыхъ здѣсь исчислять не нужно; — но въ теперешнее время, я думаю, что такая всеобъемлющая перемѣна произведетъ только смуты, общее разстройство, быстрое развитіе безнравственности, и поставитъ отечество наше въ такое положеніе, отъ котораго сохрани его Богъ! — И что такое свобода безъ законности? — Зависимость отъ продажнаго чиновника, вмѣсто зависимости отъ помѣщика. — Но выгоды помѣщика больше или меньше связаны съ благосостояніемъ его крестьянъ; но, говоря вообще, помѣщики самые дурные имѣютъ больше совѣсти, чѣмъ чиновники; кромѣ совѣсти, въ нихъ есть, больше или меньше, чувство чести, которое мѣшаетъ имъ злоупотреблять свою власть; есть зависимость отъ мнѣнія другихъ, которая была причиною, что отношенія ихъ къ крестьянамъ каждый годъ улучшаются, и съ тѣхъ поръ уже какъ я помню, измѣнились совершенно. Чиновникъ же не связанъ ничѣмъ, кромѣ своей выгоды и другими чиновниками, тоже продажными. Ты знаешь сама, въ какомъ положеніи Государственные крестьяне, а если не знаешь, то спроси брата Петра, или священника Александра Петровича, или любаго сосѣда или купца, который знаетъ ихъ положеніе, и скажи послѣ того, стоитъ-ли это положеніе того, чтобы производить переворотъ въ Россіи?

Но это я говорю объ общемъ освобожденіи крестьянъ въ Россіи; что нисколько не мѣшаетъ частнымъ людямъ освобождать своихъ крестьянъ, если они думаютъ доставить имъ лучшее положеніе. Но подумай по совѣсти (не увлекаясь желаніемъ сдѣлать поступокъ, который люди могутъ хвалить; не увлекаясь самолюбивымъ удовольствіемъ сказать самой себѣ: я освободила крестьянъ своихъ, я поступила по совѣсти! когда въ самомъ дѣлѣ поступокъ твой будетъ носить громкое имя не измѣняя ничего на дѣлѣ), подумай: въ самомъ-ли дѣлѣ лучше будетъ твоимъ крестьянамъ заплатить за себя 100 т. и получить зато право называться свободными, подпавъ подъ власть чиновниковъ, чѣмъ не называясь свободными быть такими на дѣлѣ, и не платя 100 т. рублей (которыхъ у нихъ нѣтъ, и которыхъ добываніе ихъ непремѣнно запутаетъ), платить тебѣ ежегодно самый маленькій оброкъ, нисколько ихъ не стѣсняющій и не породившій въ нихъ никогда ни малѣйшей жалобы? — Подумай это по совѣсти и спроси сама себя въ глубинѣ сердца: не тщеславіе-ли передъ самой собою заставляетъ тебя желать измѣнить ихъ положеніе? — Если ты думаешь, что они этаго желаютъ, то ты ошибаешься: желать этаго можетъ быть могутъ нѣсколько человѣкъ, которые побогаче другихъ, но вообще ихъ это извѣстіе испугало. По крайней мѣрѣ я такъ слышалъ отъ нихъ же. Они говорятъ, что живутъ подъ твоимъ крыломъ какъ у Христа за пазухой, перемѣны всякой боятся и деньги за свой выкупъ платить очень затрудняются. Всего же болѣе боятся они того, чтобы ты ихъ не продала, потому, какъ они говорятъ, что сумму за ихъ выкупъ ты назначила такую малую, что тебѣ другіе помѣщики охотно дадутъ много больше, и тогда они могутъ попасть въ дурныя руки. Нѣкоторые помѣщики уже слышали тамъ о твоемъ намѣреніи, и хотятъ покупать ихъ у тебя, и думаютъ дать тебѣ больше 100 т., полагая, что ты дѣлаешь это нуждаясь въ деньгахъ. Изъ нихъ есть одинъ, особенно, котораго крестьяне боятся, какъ человѣка дурнаго и злаго. Но я увѣренъ, что ты не продашь ихъ, и потому объ этомъ не распространяюсь.

Къ этому прибавлю еще, что я зналъ нѣкоторыхъ отмѣнно почтенныхъ людей, между ними назову К. Ѳ. Муравьеву, которые также хотѣли заключить съ своими крестьянами условіе, по которому они имѣли бы право выкупаться въ свободные хлѣбопашцы; но разобравъ дѣло вблизи и посовѣтовавшись съ людьми знающими, хотя и сдѣлали они многія для того предварительныя дѣйствія, и употребили много хлопотъ, и крестьяне были согласны и правительство позволило, но однако они убѣдились, что это условіе будетъ во вредъ обѣимъ сторонамъ, и оставили дѣло по прежнему.

Въ дополненіе этаго я еще скажу тебѣ, что правительство теперь вольныхъ хлѣбопашцевъ уничтожаетъ и обращаетъ ихъ въ Государственные крестьяне. Вчера еще слышалъ я, что огромное Демидовское имѣніе (кажется 6 т. душъ), которое было вольными хлѣбопашцами, теперь обращено въ Государственныхъ крестьянъ подъ общее управленіе окружныхъ чиновниковъ. — Каково будетъ твоимъ крестьянамъ, заплативши тебѣ 100 т. вдругъ очутиться подъ властію чиновника, который заставитъ ихъ платить двойной оброкъ противъ того, который они платятъ тебѣ? Потому что, казенный оброкъ вмѣстѣ съ окладомъ на жалованіе чиновникамъ или управляющимъ болѣе 8 р. серебромъ съ души, тогда какъ тебѣ они платятъ около 4 р. сер. Съ души. — Но сколько еще сходитъ съ Государственныхъ крестьянъ незаконныхъ поборовъ, и сколько несправедливостей отъ пьяныхъ и полномочныхъ писарей, отъ волостныхъ, отъ окружныхъ и пр.!! — Сколько соблазновъ къ беззаконному дѣйствованію посредствомъ подкуповъ! — Какая опасность отъ откупщиковъ, которые могутъ поставить у нихъ кабаки, харчевни, противъ ихъ воли дать имъ соблазнъ и пр. Возьми еще и то въ соображеніе, что выплачивая тебѣ откупную сумму они непремѣнно войдутъ въ зависимость ростовщиковъ, которые высасываютъ обыкновенно всю нравственную кровь у крестьянъ; а ты сама, между тѣмъ, получая ихъ выкупъ не вдругъ, а по срокамъ, непремѣнно истратишь деньги по мѣрѣ ихъ полученія и потомъ останешься безъ ничего, и не будешь въ состояніи быть полезною никому, сдѣлавъ еще вредъ мужикамъ.—

Вотъ мое мнѣніе. Обсуди его безъ страсти и пристрастія. Если же, разсудивъ, ты останешься при своемъ намѣреніи, то прошу написать ко мнѣ, и я тотчасъ же поѣду къ знающимъ это людямъ и пришлю тебѣ форму условія и пр.

Еще одно считаю тебѣ не лишнимъ сказать: Если ты боишься, что послѣ твоей смерти положеніе крестьянъ твоихъ измѣнится, то ты можешь сдѣлать какое хочешь завѣщаніе и положить его для вѣрности въ Опекунскій Совѣтъ, такъ, что крестьяне твои во всякомъ случаѣ и несмотря ни на какихъ наслѣдниковъ будутъ послѣ тебя или обязанными на такихъ или другихъ условіяхъ, или совершенно свободными, смотря по тому, какъ ты сочтешь за лучшее. — Но для этаго хорошо бы было, чтобы завѣщаніе твое сдѣлано было въ тайнѣ, чтобы не возбудить у крестьянъ мыслей, которыя могутъ быть имъ вредны прежде времени. — А покуда ты жива продолжай управлять ими какъ дѣлала до сихъ поръ, бери съ нихъ легкій оброкъ, дай имъ свободу управлять собою, не предай ихъ въ обиду чиновниковъ, и они будутъ благословлять тебя такъ всегда, какъ теперь благословляютъ.

Обнимаю тебя. Твой братъ И. Кирѣевскій.

(Приписка П. В. Кирѣевскаго).

Я было хотѣлъ также писать къ тебѣ нынче объ этомъ дѣлѣ, но братъ прочелъ мнѣ свое письмо и такъ какъ я съ этимъ мнѣніемъ совершенно согласенъ, какъ я уже и говорилъ тебѣ прежде, то и не считаю уже нужнымъ повторять тоже. Пуще всего желаю, чтобы ты обдумала это какъ можно больше, и не спѣшила.

Крѣпко тебя обнимаю. Мы всѣ, слава Богу, здоровы.

10 марта.

Твой братъ Петръ К.

(Опять рукою И. В.)

Написавши это письмо, я отдалъ его Кошелеву, и при томъ разсказалъ, въ какомъ положеніи твои крестьяне находятся. Онъ сказалъ мнѣ, что хотя онъ и эманципаторъ ex officio, однако тебѣ ни какъ не посовѣтуетъ освобождать, а оставить какъ есть. Потомъ онъ написалъ прилагаемое письмо, въ которомъ совсѣмъ его немного запуталъ, я думаю отъ желанія проповѣдовать свою любимую тему. Послѣ того я его видѣлъ, и онъ тоже говоритъ, что тебѣ никакъ не слѣдуетъ и нѣтъ причины эманципировать, и что ты сдѣлаешь этимъ только вредъ, а не пользу твоимъ крестьянамъ. А въ письмѣ его это не такъ ясно.

Обнимаю тебя еще разъ.

(МОСКОВСКИМЪ ДРУЗЬЯМЪ)[49].

(Мартъ—апрѣль 1847 г.).

28-го Марта[50] въ день 700 лѣтія Москвы, не смотря на ужасную дорогу, не смотря на нѣкоторыя домашнія обстоятельства, которыя требовали моего присутствія дома, я отправился черезъ всю Москву на Дѣвичье поле къ М. П. Погодину, потому что зналъ, что у него собираются въ этотъ день нѣкоторые изъ моихъ друзей, люди, соединенные между собою, кромѣ многихъ разнородныхъ отношеній, еще особенно общею имъ всѣмъ любовью къ Москвѣ, съ именемъ которой смыкается болѣе или менѣе образъ мыслей каждаго изъ насъ, представляя съ этой стороны преимущественно точку взаимнаго сочувствія. Я надѣялся, что когда такіе люди соберутся вмѣстѣ во имя Москвы, и безъ того соединяющей ихъ мысли, то самое это обстоятельство оживитъ въ нихъ сознаніе ихъ взаимнаго сочувствія. Сознаніе это, думалъ я, возбудитъ въ нихъ потребность отдать себѣ отчетъ въ томъ, чтò именно есть общаго между всѣми и каждымъ; узнать, чтò остается еще разногласнаго, искать средства разрѣшить это разногласіе и наконецъ понять возможность сочувствія болѣе полнаго, болѣе живого, болѣе живительнаго и плодоноснаго. Я ожидалъ много отъ этого дня. По камнямъ и грязи, въ саняхъ, шагомъ, тащился я полтора часа, довольно мучительно подпрыгивая на толчкахъ и ухабахъ. Но чѣмъ труднѣе было путешествіе, тѣмъ болѣе утѣшался я мыслію, что люди, которые рѣшатся на такой трудъ, вѣроятно, сдѣлаютъ это не безъ цѣли.