Прекрасная толстушка. Книга 2 - Юрий Перов

Потом Марик стал сетовать на свою одинокую жизнь, на то, что даже в Североморске трудно найти достойную девушку.

— Если и есть стоящие, то они давно разобраны, — сказал он, со значением глядя мне в глаза. — Ты же сама знаешь, что хорошенькие и умненькие сами по себе до нас не доплывают, их расхватывают по пути… А к нашему острову, как говорится, если что и прибьет, то не дерьмо, так щепку…

— А ты бы привез себе жену с юга, — смеясь, предложила я. — Там невест — пруд пруди.

— Если б нашел такую, как ты, то ни на секунду не задумывался бы… — глаза его затуманились. — Ты же знаешь, что ты мне всегда нравилась…

— Да ладно тебе, — отмахнулась я. — Мы же с тобой друзья…

Однажды в Полярном на какой-то вечеринке, не обращая внимания на Родиона и на остальных гостей, крепко поддавший Марик вдруг начал признаваться мне в любви: «Я такую ждал всю жизнь, — кричал он, — и буду ждать! Что бы ни случилось — знай, что я тебя жду…» Его быстренько увели дюжие офицеры и даже собирались поколотить, «чтоб не каркал», и не сделали это только из уважения к нему как к специалисту.

Присутствующие на вечеринке дамы знали Марика как выдающегося ходока, и поэтому его пьяное признание (а известно — что у трезвого на уме, то у пьяного на языке) произвело большое впечатление…

— А чему мешает наша дружба? — спросил он, положив руку мне на плечо.

— Ну, ладно, ладно… — Я осторожно сняла его руку с плеча и поднялась, — так хорошо говорили… Не стоит перескакивать в другую тональность…

Я подошла к раковине, куда сгрузила всю грязную посуду от нашего ужина, и начала ее мыть.

Он неслышно приблизился и обнял меня сзади, прижимаясь всем телом.

— Чувствуешь, как я хочу тебя? — жарко прошептал он, касаясь моей шеи губами. Я дернулась, словно ко мне прикоснулись горящей сигаретой. Он еще крепче прижался, припирая меня к раковине с грязной посудой. Одна его рука скользнула в вырез моей кофточки и стала нежно сжимать и обшаривать грудь, нащупывая сосок… Горячая волна пробежала у меня от груди вниз…

— Пожалуйста, отпусти меня… — почему-то хриплым шепотом попросила я.

Очевидно, он неправильно истолковал мой шепот и впился в мою шею горячими губами.

На какое-то мгновение я словно потеряла сознание, провалившись в какую-то блаженную нирвану. Очевидно, нечто подобное испытывают курильщики опиума, сделав первую хорошую затяжку после очень долгого перерыва. Ведь у меня почти десять лет никого не было…

Очнулась я, когда он, развернув меня к себе лицом, целовал в губы… Я легко оттолкнула его.

— Не заставляй меня жалеть о том, что я тебя пригласила, — сказала я, злясь на себя больше, чем на него.

— Но почему? Я тебе не нравлюсь?

— Да, не нравишься.

— Почему?

— Потому что пытаешься быть скотиной. Родион твой товарищ…

— Был, был мой товарищ! — горячо перебил меня Марк. — Был у меня замечательный друг Родя Зарубин. Мы с ним славно выпивали, пели песни под гитару, философствовали, говорили о литературе, о музыке, играли в преферанс по три копейки за вист, ходили по девочкам задолго до тебя, но его больше нет. Я страшно переживал и переживаю этот горестный факт, но изменить я его не могу. Его нет! А то существо, которое на него уже и внешне, наверное, мало похоже, меня даже не помнит. Я его просто не интересую, если его хоть что-то интересует… И не надо меня презирать за эти слова. Это правда, с которой ты не хочешь считаться. Не ужели ты думаешь, что если отвернуться от правды, то она исчезнет?

— Только не надо под самый примитивный кобеляж подводить философскую базу, — сказала я.

— Но ты не нужна ему ни как женщина, ни как жена! По думай сама, кто ты при нем.

— Но он мне нужен как муж. И он останется моим мужем до самого конца… Если я с тобой или еще с кем пересплю, то превращусь в простую сиделку при нем, и моя жизнь станет адом…

— Слушай… — в глубокой растерянности сказал Марк. — Ты хочешь сказать, что с тех самых пор ты ни-ни?..

Я смущенно кивнула.

— Выходит, что ты уже десять лет живешь без мужика? Как же ты смогла?

— Да вот смогла… — Я чуть ли не виновато пожала плечами.

— Но это же черт знает что! — воскликнул Марик. — Господь так оснастил тебя для жизни и любви, а ты себя закопала. Это же грех! Читала притчу о закопанном таланте?

— А что делать? — вздохнула я. — Из двух грехов этот мне показался меньшим…

— Я не знал, что ты сумасшедшая, а то и близко бы не по дошел… — попытался пошутить Марик. — И все-таки я не понимаю, как ты это выдержала?

Что я могла ему ответить? Я и сама не знала — как… Поначалу, когда жизнь Роди висела на волоске, и потом, когда я каждый день надеялась, что завтра, ну в крайнем случае послезавтра Родя, назло всем пророкам в белых халатах, поднимется, мне, естественно, было ни до чего, но когда надежды умерли…

Сколько раз по ночам лукавый мне нашептывал: «Ну, что ты мучаешься? Разве от этого ему станет хуже? Ты не сделаешь ему больно, потому что он ничего не почувствует. У него давно уже нет этих чувств. Для него слова „честь“, „гордость“, „достоинство“ — такой же пустой звук, как слово „экзистенциализм“ для грудного младенца. Ты любишь его — ну и люби нормальной материнской любовью. Он сыт, сух, поспал хорошо — ты и довольна. Вот твои материнские радости. Но ведь матери не перестают быть женщинами… Сколько любви, ласки, нежности ты сжигаешь внутри себя совершенно впустую… Еще несколько лет, и тебе самой уже будет ничего не нужно… Не проклянешь ли ты его за это?»

«Но он дал мне счастье, сделал меня полноценной женщиной, поймал меня буквально на лету в моем падении на самое дно», — отвечала я лукавому.

«А разве твое самоотверженное служение ему не есть уже достаточная расплата за это? Почему ты должна отказываться от того, что ему недоступно и совершено не нужно?»

И я уже почти склонялась согласиться с ним, но как представляла себе кучу вранья и грязи, которая непременно будет сопутствовать даже самой легкой интрижке, то с омерзением содрогалась и успокаивалась на какое-то время.

Но над снами я была не властна… Порой мне снилось такое, что я потом целый день краснела и поеживалась… Наутро после такого сна я обычно чувствовала значительное облегчение и легкую боль в мышцах… Предохранительный клапан срабатывал, не спросясь у меня…

От этого последнего удара в 1980 году Родион так и не оправился. Он уже практически не разговаривал, не мыл посуду и не подметал, так как правая рука у него работала теперь значительно хуже, а левая по-прежнему не двигалась совсем. Он теперь с большим трудом доходил до туалета…