Анж Питу - Александр Дюма

Впрочем, немилость не распространялась на всю семью Шарни, и утром того самого дня, когда парижане вышли из Парижа и направились в Версаль, многие видели, как королева ласково беседует с молодым Жоржем де Шарни, средним из трех братьев, тем самым, который, не в пример Оливье, давал королеве в день взятия Бастилии столь воинственные советы.

И правда, около девяти утра, когда этот молодой офицер шел по галерее, желая сообщить ловчему, что король собирается на охоту, Мария-Антуанетта, выходя из часовни после мессы, заметила и окликнула его.

– Куда это вы так спешите, сударь? – спросила она.

– Как только я заметил ваше величество, я перестал спешить, – ответил Жорж, – напротив того, я остановился и смиренно ждал, надеясь, что ваше величество удостоит меня словом.

– Это не мешает вам, сударь, ответить, куда вы направляетесь.

– Ваше величество, – сказал Жорж, – я в свите короля: его величество уехал на охоту и поручил мне договориться с ловчим, куда собаки будут гнать дичь.

– Ах, король нынче снова на охоте? – удивилась королева, глядя на мрачные черные тучи, надвигающиеся со стороны Парижа. – Напрасно он поехал. Погода, можно сказать, зловещая, не правда ли, Андре?

– Да, ваше величество, – рассеянно ответила молодая женщина.

– А вы другого мнения, сударь?

– О нет, ваше величество, но королю так угодно.

– Да будет воля короля в лесах яко на дорогах, – пошутила королева со своей природной веселостью, которую не смогли победить ни сердечные невзгоды, ни политические события. – Дай ему Бог хотя бы это, – прибавила она тихо, обращаясь к Андре. Потом громко осведомилась у Жоржа:

– Вы не могли бы мне сказать, где охотится король?

– В Медонских лесах, ваше величество.

– Ну что ж, сопровождайте и берегите его. В это мгновение вошел граф де Шарни. Он мягко улыбнулся Андре и, покачав головой, осмелился сказать королеве:

– Этот совет мой брат будет помнить не только среди утех, но и среди опасностей.

Услышав знакомый голос, Мария-Антуанетта, стоявшая спиной к двери, вздрогнула и обернулась:

– Я бы очень удивилась, – заметила она с презрительной резкостью, – если бы эти слова сказал кто-нибудь, кроме графа Оливье де Шарни.

– Почему, ваше величество? – почтительно осведомился граф.

– Потому что вы пророчите несчастье, сударь. Андре увидела, что граф побледнел, и тоже побледнела.

Он молча поклонился, затем, взглянул на жену, которая казалась удивленной его бесстрастностью, и произнес:

– Я и вправду очень несчастлив, ибо разучился говорить с королевой, не оскорбляя ее.

Он подчеркнул слово «разучился», как опытный актер на театре подчеркивает важные слова.

Королева с ее тонким слухом не могла не уловить смысла, который вкладывал Шарни в это слово.

– Разучился? – живо переспросила она. – Что значит «разучился»?

– Я, кажется, вдобавок неудачно высказался, – простодушно произнес Шарни и вновь взглянул на Андре. На сей раз королева перехватила его взгляд. Теперь пришел ее черед побледнеть; сжав зубы от гнева, она сказала:

– Слова дурны, когда дурны намерения.

– Ухо враждебно, когда враждебна мысль. И высказав это не очень почтительное, но справедливое возражение, Шарни умолк.

– Я подожду с ответом, – сказала королева, – пока господин де Шарни не научится более умело вести спор.

– А я, – ответил Шарни, – подожду вступать в спор, пока у королевы не появится больше верных слуг.

Андре схватила мужа за руку и хотела вместе с ним удалиться.

Королева, понявшая желание Андре, удержала ее взглядом.

– Что все-таки хотел сказать ваш муж? – спросила Мария-Антуанетта.

– Он хотел сказать вашему величеству, что вчера ездил по приказу короля в Париж, и там происходит странное брожение.

– Опять? – удивилась королева. – По какому поводу? Парижане взяли Бастилию и разрушают ее. Что им еще нужно? Отвечайте же, господин де Шарни.

– Это правда, сударыня, – ответил граф, – они разрушают Бастилию, но они не могут есть камни, поэтому они говорят, что голодают.

– Говорят, что голодают! Голодают! – вскричала королева. – А мы-то тут при чем?

– Было время, ваше величество, – сказал Шарни, – когда королева первой сочувствовала горестям народа и облегчала их. Было время, когда она поднималась в мансарды бедняков, и молитвы бедняков поднимались из мансард к Богу.

– Да, – с горечью ответила королева, – и я была достойным образом вознаграждена за это сострадание к чужим горестям, не правда ли? Одно из самых больших моих несчастий произошло оттого, что я поднялась в такую вот мансарду.

– Разве оттого, что однажды ваше величество ошиблись, – сказал Шарни, – и осыпали милостями и благодеяниями недостойное создание, теперь надо мерить все человечество меркой этого подлеца? Ах, сударыня, сударыня, как народ любил вас в те времена!

Королева обожгла Шарни огненным взглядом.

– Все-таки, что произошло вчера в Париже? – спросила она. – Расскажите мне только о том, что вы видели своими глазами, сударь; я хочу быть уверена в правдивости ваших слов.

– Что я видел, ваше величество? Я видел, как одни люди столпились на набережных и напрасно ожидали, что привезут муку. Я видел, как другие люди выстроились в длинные очереди у дверей булочников и напрасно ожидали хлеба. Что я видел? Я видел голодный народ; мужья с грустью смотрели на жен, матери с грустью смотрели на детей. Что я видел? Я видел сжатые кулаки, которые грозят Версалю. Ах, ваше величество, ваше величество, я уже говорил вам об опасностях, которые вам угрожают, и я очень боюсь, что возможность первыми умереть за ваше величество, это счастье, о котором молим я и мой брат, представится нам очень скоро.

Королева, нервно поведя плечами, отвернулась от Шарни и подошла к окну, выходящему на мраморный двор.

Она прижалась пылающим, но бледным лбом к стеклу и тут же вздрогнула.

– Андре, – позвала она, – подойдите сюда, посмотрите, что это за всадник, он, верно, привез важные вести.

Андре подошла к окну, но тотчас побледнела и отшатнулась.

– Ах, ваше величество, – сказала она с укоризной. Шарни бросился к окну: он видел все, что произошло.

– Этот всадник, – сказал он, переводя взгляд с королевы на Андре, – доктор Жильбер.

– Ах, правда, – сказала королева так, что даже Андре не могла понять, позвала ли ее королева к окну из женской мести, которая иногда вдруг прорывалась у медной Марии-Антуанетты, или потому что ее глаза, ослабевшие от бессонных ночей и слез, уже не узнавали издали даже тех, кого очень ждали.