Русская феминистка - Маша Царева

К концу первой недели любопытство сменилось отвращением. Это было неминуемо – три взрослые, совершенно разные бабы, круглосуточно запертые на одной небольшой территории. Хуже, чем тюремная камера. Мы начали тихо ненавидеть друг друга и, сохраняя внешнюю доброжелательность (впрочем, я-то предпочитала и вовсе отмалчиваться и сидеть с ноутбуком, отвернувшись к стене, а вот мои соседки иногда даже пытались сквозь зубы миролюбиво щебетать), жалили словом, точно ядовитые змеи. Каждой из нас казалось, что жизнь двух других – это ад как он есть.

– Вот ты родишь, а кто же будет тебя содержать? – нападала на меня Элеонора.

– Девочки, это было запланировано. Во-первых, я отложила деньги. Во-вторых, я неплохо зарабатываю и прекрасно планирую бюджет.

– А какой пример будет видеть перед глазами твой ребенок? – зло щурилась Фаина. – Без отца-то?

– Он будет видеть адекватного, крепко стоящего на ногах взрослого человека. В котором он сможет найти при одном желании – мягкость, а при другом – плечо. Это ничем не хуже тех семей, где отцы напиваются, или матери-вертихвостки бездумно просаживают деньги, или родители все время ссорятся, а малыш забивается под кухонный стол, чтобы взращивать там цветастый комплекс вины.

– Это тебе кажется, что у тебя отложено много денег, – не сдавалась Эля. – Ты просто пока не представляешь, что такое ребенок. А самой в форму после родов прийти? Это же и тренер личный потребуется, и косметолог ежедневно, массажи, обертывания, няни, гувернантки! Каждые три месяца ребенку полностью меняют гардероб. А сейчас детские вещи не дешевле взрослых.

– Я пять лет занималась тайцзы-цуань и уверена, что приду в форму без всяких массажисток. И поверь, если я говорю, что мой бюджет распланирован, это значит не то, что я что-то там условно прикинула, а то, что в моем ноуте есть экселевский файл со всеми учтенными мелочами.

– Но зачем тебе вообще это надо? – таращила глаза Фаина. – Ты же еще молодая, тридцать два года! Зачем рожать без отца? Неужели не могла пару лет подождать, пока появится мужик нормальный? И вроде не урод ты. Странная, конечно, но и не на таких охотники находятся.

– Ты еще не переселилась в новый век, Фая, – со вздохом отвечала я. – Охотники больше не нужны. Мамонты давно вымерли, а разделение труда имеет место быть разве что в деревнях, где хлеб добывают руками. И вот по городу бродят сотни фантомных охотников. А мне нужен партнер и друг. Кстати, моя беременность – это вовсе не точка в личной жизни. Не вижу, как малыш может помешать мне встретить этого самого друга-партнера в будущем.

– Эх, тридцать лет, ума нет, – махнула короткопалой рукой Фаина. – Да кому ж ты с приплодом будешь нужна-то такая?

Разумеется, соседки травили не только меня одну, но и друг друга. Вообще, из нас троих я была самая спокойная – если и вступала в безнадежный, тягучий, как расплавленная ириска, спор, то разве что от скуки. Не было во мне ни страсти правдоруба, ни миссионерского желания обратить всех в свою веру, ни болезненного азарта игрока.

Элеонора же и Фаина в иные моменты, казалось, готовы расцарапать друг другу лица, как дикие кошки. Эля (как обладательница нежной психики хронического инфантила) после таких разговоров даже пару раз выходила плакать в коридор, а потом возвращалась с очаровательно покрасневшим носиком, припухшими глазами и подрагивающей верхней губой. В такие моменты она была прекрасна как мультипликационная капризная принцесса. Разумеется, она была из тех, чья проявленная слабость требовала немедленного чужого плеча. Демонстративно отвернувшись к стене, она набирала номер своего Ивана Ивановича и шепотом начинала жаловаться на жизнь. Тот слушал молча – видимо, привык. Эля утверждала, что ему это даже нравится. «Он ко мне как к куколке относится, как к доченьке своей старшей. Его умиляет, что я такая ранимая!» Отчасти мне было даже жаль очевидности несовпадения наших с Элеонорой путей, было бы любопытно увидеть, что будет с ней в тридцать, сорок, когда амплуа симпатичного обиженного ребенка будет по объективным обстоятельствам трещать по швам…

Хотя, возможно, она поступит не как реформатор, а как приспособленец – модель отношений останется та же, просто ее «папочки» будут становиться все старше и старше. И в свои сорок она будет трагически морщить все еще хорошенький носик на усыпанном рыжими пигментными пятнами плече какого-нибудь восьмидесятилетнего коллекционера искусства, который будет относиться к ней как к нечаянному счастью и при наилучших обстоятельствах отпишет в ее пользу домик, например в Антибе, но может, просто банально сопьется – такое часто происходит с бывшими красавицами, которые стареют, так и не научившись взрослеть.

По вечерам в такие дни водитель Ивана Ивановича приезжал с нарядным пакетом, в котором довольная Элеонора находила то браслетик с брильянтовой подвеской, то огромный шелковый платок, то жилет из молочно-белой норки. А однажды (и этот инцидент заставил меня то ли усомниться в адекватности щедрого дарителя, то ли признать его чувство юмора недооцененным) – блюдо из лиможского фарфора с портретом Уильяма Блейка. Эля вытаращилась на него как корова на ассенизатора с недоверчивым недоумением.

– Что это еще за хрень? Тарелка… – повертела его в руках. – Дорогая, наверное. Ладно, будем фрукты пока сюда класть.

– А ты что, любишь Уильяма Блейка? – удивилась я, но выражение ее лица и воспоследовавший уточняющий вопрос «кого-кого?» заставили меня умолкнуть.

Было видно невооруженным глазом, что Фаине поперек горла стоит невыносимая легкость бытия нашей самозваной принцессы. Сама она была представительницей middle class и до встречи с Элей считала свою финансовую жизнь сложившейся вполне удачно. Муж – тот самый, который ее поколачивал, был прорабом в небольшой фирмочке, занимающейся ремонтом квартир.

По словам Фаи, руки у него были золотые, его телефон передавался из уст в уста, и заказы сыпались один за другим. У них была собственная квартира – пусть в Дегунине, зато трешка. Фая с придыханием рассказывала о том, как они объединили кухню и столовую, и как очередные богатые клиенты подарили мужу обрезки дизайнерских шелковых обоев, и как он своими руками смастерил барную стойку, а в прошлый Новый год они собрались с силами и поставили душевую кабинку, похожую на космический корабль. Было видно, что эта страстная речь о dolce vita в Восточном Дегунине многократно отрепетирована, с тем же просветленным выражением лица она повторяла ее подругам, бывшим одноклассницам, соседкам по двору.

И все восхищенно внимали, и всем казалось, что живая, покрытая глянцевыми ультрамариновыми перьями ручная птица счастья сидит на Фаином полном веснушчатом плече. Еще Фая относилась к женщинам (я раньше думала, что это поколенческое, но потом все-таки решила, что, скорее, социальное), которые верят в три кита жизненной стабильности – квартиру, машину и шубу. Сама она идеально вписывалась в эту нехитрую формулу – их семья владела подержанным «опелем», а шуб у нее было даже две – из норковых кусочков и попроще, мутоновая. Стоит еще отметить, что наша Фаина была простой люберецкой девчонкой, окончившей девять классов, а потом отучившейся в ПТУ на швею и до замужества прозябавшей в каком-то подвальном ателье. Подружки ее были родом из юности, всем повезло куда меньше – самая удачливая работала частной швеей и могла позволить себе ужин в кофейне или каникулы в Черногории, зато ей с мужиками хронически не везло, поэтому и тут лидировала Фая.

И вдруг весь этот годами копившийся пафос хозяйки жизни вдребезги разбился о баночку крема какой-то пигалицы, младше ее на десять лет. Да, пожалуй, началось все с крема. В какой-то вечер Эля извлекла из косметички крошечную серебристую баночку, аккуратно достала лопаточкой крем и осторожными движениями вбила его в розовое после душа лицо, и вдруг Фаина, громко зевнув, попросила:

– Слушай, а дай твой кремчик попробовать! Пахнет так вкусно.

Личико Элеоноры перекосила гримаса, но, взяв себя в руки, она улыбнулась и ответила, что крем этот стоит две тысячи долларов, его делает вручную известный пластический хирург, и раз в месяц из Цюриха вип-почтой приходит очередная баночка, которую хватает ровно от и до.

Фаина сперва решила, что это злая шутка – у нее в голове не укладывалось, что на какой-то крем можно потратить сумму, которую они год копят на летний отпуск. Но поняв, что это вовсе даже и суровая правда, из которой следует простой логический вывод – ее собственная жизнь не настолько шоколадна, как ей думалось, она пришла в короткое состояние задумчивости, за которым последовало уныние. Фаина стала обращать внимание на другие детали.

Эля живет одна почти в стометровой квартире, и отдыхала она в бунгало на Мальдивах, и шуб у нее восемь, причем все норковые, и водитель приносит ей миниатюрные пирожные, вместо каждого из них запросто можно было бы купить целый торт «Птичье молоко». И о деньгах она рассуждает с какой-то раздражающей ленцой, и намедни рассказала, что на чай парикмахерше стыдно давать меньше пятидесяти долларов. Сама же Фая за такие деньги и стрижку с вечерней укладкой не стала бы делать. Притом ладно бы все это досталось ей изнуряющим честным трудом – вот иногда публикуют в журналах фотографии бизнес-леди, у которых глаза пустые, как у мертвых карпов, и за эту пустоту можно простить им соболя-жемчуга, и даже по-бабьи посочувствовать невыносимому ритму их сытой жизни. Или если бы все это было заработано священным материнством и поддержанием очага. Будь эта девчонка преданной тихой хозяюшкой, вытянувшей счастливый билет трудяжкой, Фаина бы поняла и пирожные, и крем. Но девчонка не проработала ни дня, да и еще неродившегося ребенка собирается спихнуть на гувернанток, чтобы самой вновь предаться сладчайшему гедонизму, желейной медузой плавать в этом незаслуженном счастье.