Из моей тридевятой страны - Елена Айзенштейн

Приобретатель вымыслов, Белла Ахмадулина «в беззащитном всеоружье» и после смерти стоит «на службе обожанья» природы, ее стихи ― бесценный дар любви и творчества, соцветий красоты, «любви великой маленькие плачи» – развивает умение ощущать «нежный вкус родимой речи», рождает чувство прекрасной приобщенности драгоценностям отечественной и мировой словесности.25

«По кличке Муза»

О стихотворении «Муха» Иосифа Бродского

Стихотворение Бродского «Муха» (1985) некоторые критики называют поэмой, настолько оно интересно, многомерно, насыщено философскими размышлениями автора. 26«Муха» посвящена Альфреду и Ирене Брендель. Альфред Брендель – талантливый австрийский пианист, один из лучших пианистов мира, Кавалер Ордена Британской Империи, долгое время дружил с Иосифом Бродским. Именно в доме Бренделя жил Бродский, когда узнал о присуждении Нобелевской премии. Музыкальность строфики «Мухи», таким образом, объясняется посвящением. Ее композиция (21 главка) могла тоже связываться с музыкой. Наиболее близкая фортепианная аналогия – тема с вариациями. Альфред Брендель исполнял сонаты и вариации Гайдна 27и все сонаты Бетховена (Бетховен – в числе его любимых авторов). На музыкальную параллель наталкивает неоднократное повторение Бродским мотива «пока ты пела и летала», принцип развития поэтической мысли: в первой главке звучит тема жизни и смерти, которая развивается на протяжении всего стихотворения. Возможно, такое построение стихотворения продиктовано не только музыкой, но и чужим текстом. В «Кабалле» священное число 22. В картах Таро 22 – число старших арканов. В кириллице 33 буквы, у иудеев – 22 буквы еврейского алфавита. В стихотворении Бродского о жизни и смерти – 21 – число жизни, 22, вероятно, – число бессмертия, которое находится за пределами текста, символ бесконечности. Среди интертекстуальных источников «Мухи» называют басни Крылова, «Осень» Пушкина, «Осень» Баратынского, «Муху» Блейка.28 Возможно, сюда следует добавить и стихи Э. Дикинсон («Как пробка пьяницу пьянит…», «Жужжала Муха в тишине…». 29По мнению А. Ранчина, воспринимая осень как бесплодное и предсмертное для поэта и поэзии время, в «Мухе» Бродский вступает в спор с Пушкиным – певцом творческой осени. Наконец, обреченной на гибель мухе подобен не человек вообще, а именно поэт, ощущающий приближение старости – своей «осени»: «Восьмидесятые связаны с наступлением кризиса во взглядах поэта. Мотивы раздражения и усталости все настойчивее звучат в его творчестве. На смену бабочке-Музе, крылья которой и после смерти поражают красотой и гармонией запечатленного в них узора, приходит обессиленная, полусонная муха. В стихотворениях этих лет просматриваются прямые параллели между мухой и Музой поэта <…>».30

На наш взгляд, «Муха» написана Бродским в качестве утверждения одной из главных мыслей, в которых он находил поддержку для творчества. Эта мысль выражена в формуле: «В сумме, души любое превосходят племя». Эти души – души любимых Бродским поэтов, тех, чьи стихи он вспоминал, когда писал свою «Муху». Вредоносность мухи соотносится с «вредностью» самого Бродского, вынужденного в 1972 году эмигрировать за границу, с бесполезностью искусства, враждебного казенщине, государственному, чиновничьему, обывательскому взгляду на жизнь. «Мушка» – часть огнестрельного оружия. Выражение «взять на мушку» обозначает прицел; беседа с мухой – ощущение прицела мушки жизни, но в отношении Бродского к мухе что-то от японцев и японской поэзии, умение увидеть поэзию в таком мелком, невзрачном и нездоровом существе:

Жить бы получше —И тебя позвал бы, мушка:«Отведай риса!»31

Бродский рисует жизнь мухи от апреля до осени, от начала ее жизни на кухне до ее грядущего умиранья, которое поэт видит далеким, потому что с умираньем мухи отождествляет свой уход из этого мира. Разговор с мухой – это беседа историка, «смерть для которого скучней, чем мука», с воображаемым вторым «я», которое не мешает ему думать.32

Упоминаемая в первой главке лучина («Лучина печку растопила») напоминает русскую «Лучинушку», которую Пушкин цитировал в стихотворении «В поле чистом серебрится… и возникшую на пушкинской почве «Лучину» Цветаевой, с ее возгласом к России: «‒ Россия моя, Россия, ‒/ Зачем так ярко горишь?» По-видимому, находившийся в США Бродский, тосковавший по родине, мог бы по-цветакликнуть: «‒ Россия моя, Россия, – / Зачем так ярко горишь?», тем более что в своем стихотворении Цветаева сравнивает русскую лучину с Эйфелевой башней, а Бродский видит свою муху родственницей ее подруги, взлетевшей на Эйфелеву. Бродский намеренно рисует пространство вокруг мухи неяркими, домашними и даже низкими эпитетами, воссоздавая многообразие и сложность жизни («ползешь по глади / замызганной плиты», «дух лежалый/ жилья, зеленых штор понурость. /Жизнь затянулась»).

Обращение к мухе «цокотуха» вызывает у читателя улыбку, напоминая о «Мухе-Цокотухе» К. И. Чуковского. Нет выросшего русского ребенка, который бы не любил «Муху-Цокотуху», и это сразу привязывает разговор о мухе к разговору о поэзии, потому что Бродский – ее сын. Сказка Чуковского, написанная в 1923 году и опубликованная под другим названием, поначалу была запрещена цензурой: во фразе «А жуки рогатые, – Мужики богатые» комиссия Государственного Учёного Совета увидела «сочувствие кулацким элементам деревни». Впервые под названием «Мухина свадьба» сказка была напечатана издательством «Радуга» в 1924 году с иллюстрациями В. Конашевича. Шестое издание сказки в 1927 году впервые вышло под современным названием. Бродский мог видеть соответствие между трудной судьбой своего творчества, на родине читавшегося в самиздате, и судьбой детской сказки. Семье Чуковского Бродский был обязан хлопотами, связанными с его досрочным освобождением. Кроме того, 26 октября 1965 года33, по рекомендации К. И. Чуковского и Б. Б. Бахтина, он был принят в профгруппу писателей при ЛО Союза писателей СССР, что позволило избежать в дальнейшем обвинения в тунеядстве. 34Лично с К. И. Чуковским Бродский познакомился 6 января 1966 года в Переделкине – это были первые месяцы после освобождения из ссылки в Норенской. «Жизнь затянулась», – 1985 год был для Бродского кризисным, драматичным, может быть, поэтому он обращается к теме детства, откуда берет начало сопоставление с «юнкерсом»:

Ах, цокотуха, потерявши юркость,ты выглядишь, как старый юнкерс,как черный кадр документальныйэпохи дальней.35

Родившийся в 1940 году Бродский, ребенок военного времени, из американской жизни вспоминает дальнюю эпоху детства и юности, воспринимая не только муху, – себя документальным кадром прошлого. В третьей главке:

Не ты ли заполночь там то и делонад люлькою моей гудела,гонимая в оконной рамепрожекторами?

Стародавнее «люлька» уводит к стихам поэтов-предшественников, в частности, к поэме Цветаевой «На красном коне»:

Не Муза, не МузаНад бедною люлькойМне пела, за ручку водила.Не Муза холодные руки мне грела,Горячие веки студила.Вихор ото лба отводила – не Муза,В большие поля уводила – не Муза.

Бродский намеренно почти повторяет ее напев. Цветаева писала свою поэму как посвящение Ахматовой, о чем Бродский, конечно, знал. Рисуя портрет не своей, а ахматовской Музы, ее косы, и бусы, и басни, вспоминая Ахматову, Цветаева утверждает, что писать стихи ей помогает совсем не Муза, а Гений, Всадник на красном коне, взвевающий в лазурное небо, делающий невесомыми цветаевские крылья. Бродский, с оглядкой на Цветаеву, сообщает, что ему писать помогает муха, жужжащая над его бедною люлькой, уводящая из жизни в окно поэзии, сознательно сводит Музу с высокого пьедестала, да и себя изображая весьма серыми, прозаическими, лишенными цветаевской романтики штрихами. Во второй половине 20-го века все стало тривиальнее, будничнее, мельче:

А нынче, милая, мой желтый ноготьбрюшко твое горазд потрогать,и ты не вздрагиваешь от испуга,жужжа, подруга.

Желтый ноготь поэта, брюшко мухи, и это в ответ на пушкинские стихи о Музе-возлюбленной, в ответ на пушкинское «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Вспоминает Бродский сразу всех муз русской поэзии, начиная от девы тайной, вручившей Александру Сергеевичу семиствольную цевницу, от некрасовской кнутом иссеченной музы-крестьянки, от цветаевской задумчивой Музы со смуглыми веками и обветренною рукою, до ахматовской, диктовавшей Данту «страницы ада». Страстная, со златокрылым пожаром в глазах подруга-Муза Цветаевой, смуглоногая Муза-сестра Ахматовой. И – скромная шестирукая муха Бродского в этом почетном ряду! Впрочем, сама ее шестирукость – символ многоталанности самого Бродского, его нынешних и грядущих поэтических дорог. По нашему предположению, к цветаевским стихам, к ее «Сахаре», уводит читателя образ четвертой главки. Цветаева писала о сахаре души. Бродский рисует неприглядную картину непоэтичного холостяцкого быта: