Перегной - Алексей Рачунь

— Юрий, —   он протянул мне широкую ладонь.  На  двух  её пальцах отсутствовало по фаланге.

— Витя, — ответил я и хотел начать разговор о съеме жилья, но ВиктОр величественным жестом остановил меня, споро разлил по пластиковым стаканчикам водку, ободрал, кое—как, фольгу с плавленого сырка и сказал: сперва за знакомство.

Мы выпили, отломили каждый по угловатому, похожему на колотый лед кусочку сырка и молча закусили. Потом закурили.  ВиктОр, не спрашиваясь из моей пачки, а Юрыч с достоинством достал  дешевые папиросы.

Я молчал, Юрыч тоже, а ВиктОр задумчиво вертел в руках банку с бычками в томате.

— Бля, — разочарованно произнес он, — Юрыч, не в падлу, сходи домой за открывалкой.

— А зачем, — ответствовал Юрыч, — пошоркай крышкой об асфальт, там жесть тоненькая, потом надави, да поддень ногтем.

— Точно! — Сообразил Виктор.

Через мгновение в сумерках раздался противный скрежет. Я с изумлением пялился на подобные манипуляции. Юрыч в это время рассматривал меня исподтишка,  застенчиво, как переспелая гимназистка.

Облизывая с пальцев томатный сок появился Виктор.

— Ловкость рук! — Довольно заявил он. — Учитесь, сынки!

Юрыч усмехнулся и покосился на бутылку, словно стесняясь налить сам. Я стал разливать.

— Ну, между первой и второй наливай ещё одну — уже сыпал прибаутками ВиктОр, схватил свой стакан, запустил пальцы в бычки в томате, выудил рыбку и не чокаясь  выпил. Юрыч и я чокнулись между собой и тоже выпили. Виктор тут же схватил бутылку, разлил её по стаканам всю, наломал сыра, буркнул что—то типа «между третьей и второй перерывчик небольшой» и осушил стаканчик до дна. Юрыч, отбросив щелчком не затушенную папиросу тоже последовал его примеру, а выпив, по—гусарски тряхнул стаканом, показывая, что в нем нет ни капли. Он стремительно косел и в этот момент заработала Викторова дипломатия.

— Юрыч,  — забалаболил Виктор, выуживая у меня из пачки сигарету, а пачку пряча себе в карман, — вот Витька видишь?

— Вижу — согласился обмякающий Юрыч.

— Ты в хате один живешь?

— Один — опять согласился Юрыч.

— А пусти Витька к себе пожить?

Юрыч изумленно воззрился на меня, как будто  увидел в первый раз.

— Его?

— Ну да?

— А это Витек?

— Витек.

Юрыч  полез по карманам, что—то там долго искал, затягивая паузу, словно бы не хотел продолжать разговор и надеялся, что в эту паузу все о нем забудут и найдут другую тему.

— Да вы не подумайте, — начал я, — я же не бесплатно. Озвучьте цену вопроса.

— А ты мне не выкай — вдруг гордо вскинулся Юрыч — я тебе не начальник, поэл! Я кузнец, поэл, кость от кости рабочий класс и пролетариат, поэл!

— Понял,  понял. Может, выпьем?

— Анналивай! — Разухабисто согласился Юрыч.

Виктор уже сдирал зубами пробку с портвейна. Мы выпили и Виктор продолжил:

— Ну так как, Юрыч.

Юрыч, мотаясь по лавке вытянул руку, поводил в сумерках пальцем, нашел им меня и сказал:

— Пусть он скажет.

— Мне пожить бы у тебя, Юрыч, сколько за угол назначишь, заплачу.

— Свсь! — выцедил из себя Юрыч.

— Чего?

— Аусвайс! — Рявкнул Юрыч, как заправский гитлеровский постовой. — Документ кажи, что ты на мой жилплощади  не всякий там будешь.

Паспорт мне хотелось доставать меньше всего.

— Усы и хвост, вот мои документы…

Юрыч на секунду застыл с полуоткрытым ртом а потом расхохотался и полез, шатаясь ко мне через стол, выставив руку в позе армрестлера и пытаясь также захватить мою.  Ухватившись, он стал бороть мою руку, жилился, жилился, но, будучи сильно пьяным, не смог, и клонился всем телом за своей рукой и наконец, сложив на неё голову процедил: живи. Скока хошь живи. И заснул.

Нам с Виктором пришлось немало потрудиться, дабы оживить Юрыча и спросить, где у него ключи. Помутневшим взором Юрыч окинул нас и назидательно ответствовал, пересыпая речь бранью в том духе, что он де пролетарий, кузнец и ему от трудового народа скрывать нечего и квартира открыта, еще он выразил сомнение в наших человеческих качествах, обозвал нас блядьми и опять уснул за столом.

Я было хотел перетащить его в квартиру, на что ВиктОр возразил, сказав, что такому кремню как Юрыч только полезно поспать на свежем воздухе и он де, его покараулит.

Так началось мое житье у Юрыча.

Юрыч был человеком мрачным и не суетным. И еще застенчивым. Наутро после вселения я подступил  к нему с финансовыми вопросами. Долго пытал его о цене за снимаемый угол, но Юрыч отнекивался,  мычал и уводил в сторону глаза. Было видно, что разговор о плате неловок и непривычен для него.

Наконец мы сошлись на цене во «сколько не жалко».

Я понятия не имел о штыринских расценках, посему, боясь прослыть за жмота и барыгу, но сверившись со своими возможностями предложил три тысячи рублей за две недели.

Юрыч смутился, но обрадовался. Я выдал ему деньги и он тотчас испарился.

Вернулся он скоро, имея при себе бутылку водки и нехитрую закуску. Получив отказ составить компанию, он набулькал полстакана, выпил не закусывая и долго курил,  будто собираясь мыслями.  Наконец решился.

— Слушай, Вить,   забери ты у меня эти деньги, пропью ведь зараз, к утру не будет, а у тебя хоть в целости. Будешь мне давать, когда попрошу.

На том и порешили. Правда застенчивость Юрыча была такова, что его же собственные деньги он у меня просить стеснялся. И в дальнейшем я просто взял на себя обязанность покупать продукты, да оставлял ежедневно  на  облупленном как яйцо трюмо стольник   на расходы.

Юрыч был мужиком мастеровым, что называется золотые руки. Уже к вечеру первого дня, находясь  в изрядном подпитии, он на глаз, одним напильником соорудил мне своими изуродованными пальцами ключ от входных дверей. Теперь я мог покидать квартиру и появляться когда угодно и мы как—то сразу же перестали друг друга стеснять.

В трезвом состоянии Юрыч молчал, на вопросы отвечал односложно, а сам ни о чем не спрашивал. Про меня он не потрудился узнать ничего — ни откуда я появился, ни сколько мне лет, ни какова цель моего пребывания в райцентре. Отсутствию вопросов я был только рад, хотя самого меня они мучили до осатанения.

Мне нужна была информация. Я и сбежал—то только для того, чтобы в спокойной обстановке напитаться информацией извне, добыть ту, что была погребена под руинами обвалившегося от пьянства мозга, обработать и принять решение. На беду, в Штырине с информацией было туго. Телевизор у Юрыча имелся, но был сломан и заброшен за ненужностью.  Юрыч неплохо обходился  и без него.

Единственным источником информации была постоянно бубнившая на кухне проводная радиоточка. Но из нее, сквозь астматические хрипы динамика шло местное, районное  вещание. Этот доморощенный аналог легендарного «Сельского часа» владел информацией   о сборе посевных в Штыринском районе, аварии нефтепровода в нем же, и прочей чепухе. Заскорузлые новости разбавлялись концертами по заявкам селян. Все заявки начинались так — кашлянув, монотонный заунывный голос зачитывал письмо примерно следующего содержания: «Я фигею, дорогая редакция, пишет нам пятилетняя девочка Танечка, и просит поставить для своего деда, орденоносного комбайнера, следующую песню». Краевые новости в радиоточке появлялись крайне нерегулярно, повинуясь неведомой прихоти редактора,  федеральных же не было вовсе.

Попытка решить вопрос с помощью газет провалилась с ошеломительной быстротой — обойдя в поисках газет все два штыринских печатных киоска я обнаружил в них лишь «Штыринскую Искру», содержание которой было еще более убогим, чем баланда, льющаяся из радиоточки, газету скандвордов «Тёщин Язык», да отрывной календарь с удобно впечатанными рецептами домашних заготовок. Спрашивать о наличии других газет я даже не стал, чтобы опрометчиво не засветить себя как чужака.

Вволю истерзавшись сомнениями,  я  сволок в   починку старый  ламповый «Рекорд»  и,  к своему изумлению, получил его назад через час исправно работающим и ловящим  три федеральных канала. На мой вопрос о способе, каким этот мастодонт был возвращен к жизни ухмыляющийся приемщик  телеателье пояснил,  — а мы его пропылесосили. После чего выписал квитанцию на сто пятьдесят рублей, принял мои двести и, отчего—то позабыв про сдачу, гордо удалился в подсобку. Теперь у меня была информация.

Юрыч, под ночь вернувшись с рыбалки, нисколько не удивился, чего—то хмыкнул, и завалился спать.