Свет мой, зеркальце, скажи… - Александра Стрельникова

Нет, я, конечно, не сомневалась, что «шила в мешке не утаить». И что, вероятнее всего, начальница поделится «производственными новостями» с близкими ей дамами. К тому же, срочно нужно было искать замену: сразу уже двух человек вместо меня – многостаночницы. Но одно я знала точно: до телетайпной эти производственные «вести» не дойдут. Главная редактор – умная женщина. Она сказала «под женским секретом» только тем, кому это можно было сказать. Ну, а что там вякнула маленькая и злая Роза – ничего, переживу и это…

Заявление было написано, и с сегодняшнего дня здесь для меня начинался обратный отсчет. Вот так.

«Человек предполагает, а бог располагает» – учила меня неотвратимой мудрости жизнь.

О чем там я мечтала в профессиональном плане? Ах, да, конечно же, быть корреспондентом отделения ТАСС. А теперь? Поскорее бы ноги отсюда унести… И перемена должности меня уже не привлекла бы. Я бы всё равно не смогла здесь больше находиться ни в какой должности. Уж слишком обостренно ощущала я себя «причиной» во всей этой истории с вытекающими последствиями. И «причина» эта должна была самоустраниться…

Что-то, словно, одеревенело во мне. Я и дорабатывала оставшиеся дни на каком-то автоматизме, так до конца и не сумев сбросить оцепенение того страшного субботнего дня.

А в отделении уже чувствовалось предновогоднее оживление. Особенно, когда начальник телетайпной – он же и завхоз – принес красивую и пушистую сосну, от которой сразу пахнуло ароматом леса и детским ожиданием чуда. Новогоднюю елку устанавливали всегда в большой комнате корреспондентов. Там же отмечались все праздники и юбилеи.

Дверь в «редакторскую» шумно распахнулась, и в комнату влетели две молоденьких телетайпистки.

– Вот никак не можем определиться, какой главный приз будет в нашей новогодней лотерее. Может быть, сообща что-нибудь придумаем…

– А какой у нас был в прошлом году? – заторможенно спросила я, поднимая голову от листа ватмана, на который наклеивала яркие вырезки из открыток, готовя праздничный номер стенгазеты.

– Стеклянная кастрюля, – улыбнулась та девчушка, что когда-то помогала мне подчитывать текст вместо корректора.

– Кастрюля, – в задумчивости произнесла я. – Ну, на этот раз давайте что-нибудь поизящней придумаем. Красивую вазу, что ли… Да вы в магазин придете, сами сообразите по обстановке.

– А ты не заболела случайно, Саша? Ты грустная какая-то, – спросила вдруг эта же девушка. (Очень наблюдательная, надо сказать, девушка).

– Да всё нормально, девчонки. Бухгалтер уже выделила вам нужную сумму для покупок по линии профсоюза? – тут же «перевела» я «стрелку».

– Ужас. С таким видом дала, как-будто из своего кармана…

– Она и зарплату всем выдает точно с таким же видом, неужели не замечали? – усмехнулась я.

Девчонки засмеялись.

– А можно стенгазету посмотреть? – полюбопытствовали они.

– Я не закончила еще. Остались последние штрихи. Вот возвратитесь из магазина, она уже будет висеть на стенде. Тогда и посмотрите.

Молодежь с радостью помчалась в центральный универмаг.

А я из красной бумаги вырезала буквы и цифры и приклеила на самом верху листа ватмана. И получилось новогоднее поздравление. Затем навырезала еще из золотистой фольги много-много звездочек и снежинок, разбросав их по всему листу и аккуратно закрепив клеем. Всё. Газета была готова.

Я шумно вздохнула, понимая, что это – мой последний комсомольский привет этому дому. И не только комсомольский. А, вообще, прощальный. Прощальный привет. И еще я вдруг подумала о том, что этот яркий клочок бумаги точно провисит здесь до старого нового года… Но меня здесь уже не будет. Никогда.

Говорят, запоминается последнее. И мне кажется, что я должна помнить тот последний мой рабочий день, который совпадал, к тому же, еще со всей этой предновогодней кутерьмой. Но поразительно: память почему-то начисто стерла его.

А, ведь, я в этот день заходила в «приемную», чтобы забрать у секретарши свою «трудовую книжку». Или, возможно, соблюдая некую конспирацию, она даже сама принесла мне этот документ в «редакторскую». И уж точно, эта желтоглазая коброчка что-то «прошипела» мне напоследок. Наверняка, я еще заходила и в кабинет главной редакторши, чтобы попрощаться с ней.

Но, ведь, помимо этого, был еще и праздничный новогодний вечер, который всегда устраивался между двумя сменами с вкусными тортами и чаем, яблоками и мандаринами. И на том вечере должно было быть шумно и весело. Так всё и происходило, я уверена. И разыгрывалась еще, как всегда, новогодняя лотерея. И в эту лотерею обязательно выигрывали все: какую-нибудь чашку, расческу, записную книжку, авторучку и прочую подобную мелочь…

И, конечно же, я тоже что-то выиграла в тот день. Но совершенно не помню – что. Да, ладно, какая-то лотерея. Я себя совершенно не помню на том вечере. А, ведь, я там была. Ела, пила, разговаривала, вероятно, даже с кем-то шутила. Я не помню на том вечере и того молодого человека, из-за которого вынуждена была уволиться. А ведь, он, вне всякого сомнения, там обязательно присутствовал. Я ничего не помню.

Почему память стерла этот день? Я так не хотела, с таким нежеланием отрабатывала эти положенные две недели после подачи заявления. С таким трудом себя пересиливала, входя в подъезд, в котором сжималось мое сердце, и поднималась по стоптанным ступеням на третий этаж. И загибала пальцы, считая дни, когда же всё это закончится…

Моя душа рвалась прочь из этого дома, из этого места. Настолько рвалась, что, наверное, произошел некий самообман или самогипноз. День, за которым наступало, наконец, избавление, мое внутреннее «я», очевидно, уже не хотело брать в расчет. Очевидно, так просто легче мне было добыть, досуществовать этот, ставший невыносимым срок. Того дня, как бы, уже не существовало в природе. Поэтому он и был, как-бы уже заведомо, вычеркнут из жизни. А потом – и начисто стерт из памяти. Другого объяснения этому феномену я не нахожу. Даже сегодня.

Тогда моя душа рвалась прочь оттуда. Душа… Очень тонкая материя, за которой мое сознание всё время опаздывало. «Свой тайный смысл» доверяли ей «предметы», до постижения которых я еще не доросла в силу своей молодости. Она уже тогда чувствовала то, что сегодня я понимаю с такой очевидностью: что-то ужасное однажды произошло в том доме на улице Сумской…

Какая-то жуткая драма, страшная трагедия там разыгралась… В том подъезде, а, возможно, даже в одной из комнат той коммуналки, которые были переделаны под наши рабочие кабинеты.

(Абсолютно в этом уверена, и никто не сможет переубедить меня в обратном. Тем более, сегодня).

Может, в пьяном угаре здесь ревнивый муж бегал по длинному коридору за своей женой с топором? А, может, здесь не поладили два собутыльника, и пролилась кровь? Как бы там ни было, это место впитало в себя нехорошую, агрессивную энергетику, став местом зла. И это место начало мстить ничего не подозревавшим людям, приходившим сюда на работу. А где тонко, там и рвется…

Они были такие разные, на первый взгляд, эти два человека: зрелого возраста высокопоставленный начальник, схватившийся за рапиру у себя дома, и юноша, вдруг, без всякой надобности, ставший точить нож на рабочем месте…

Журналистский мир тесен. И хотя я не была лично знакома с осужденным главным редактором, но я встречала его ранее, знала его фамилию. Это был высокий худощавый сорокалетний мужчина нервно-холерического склада, с тонкими чертами лица, с чуть подрагивающими ноздрями носа с горбинкой… Весьма запоминающийся типаж.

В том молодом человеке тоже всегда угадывалась некоторая нервозность. Почему? Мы не можем знать чужих мыслей и чужих комплексов… В улыбке юноши иногда сквозила истеричность, а во взгляде – дерзость вперемешку с отчаянностью. Импульс нервности в нем присутствовал постоянно – это было так очевидно.

А говорят, что «снаряд в одну и ту же воронку дважды не попадает». Оказывается, еще как попадает! Рискну здесь высказать предположение: возможно, ничего бы подобного с этими, такими разными мужчинами, не произошло, если бы они не оказались в том «злопамятном» месте. Где тонко, там и рвется…

Что до меня во всей этой истории, то вполне очевидно, что и я оказалось тоже «не в то время и не в том месте». Сейчас, умная, увы, «задним умом» понимаю: уходить оттуда надо было сразу же, как только с юношей произошел тот нехороший случай. А я задержалась там еще на четыре месяца. Не удивительно, что это место странным образом начало мстить и мне, словно, выталкивая меня оттуда…

Я не знаю, какие истории происходили или – не происходили там еще после моего ухода. Но мне кажется весьма знаменательным тот факт, что однажды это учреждение, вообще, перестало существовать. Оно умерло, исчезло, «вытолкав» всех работавших там окончательно и бесповоротно.

Правда, случилось это уже тогда, когда большой страны не стало. И, конечно, телетайпы могли бы умолкнуть и в каком-то другом месте, где бы ни располагалась на тот момент контора местного отделения ТАСС. Но весьма символичным представляется то, что однажды они замолчали именно там, по тому адресу дома, расположенного в начале улицы Сумской. Словно, злая память того места тоже приложила к этому «свою руку», поставив окончательный и мстительный росчерк в истории существования этого заведения…