Другой вагон - Л. Утмыш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зазевался, переживая за соседа. Вдруг ко мне подскочил один из корешей, ткнул в щель «пером» в сплетение, в пищевод, вынул перо. Я согнулся: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Рот забился слюной. Сперло дыхание. Замер, чувствую жгучую боль, не сопротивляюсь. Отдышался, плавно разогнулся, кореш вонзает перо туда же, теперь глубже. Боль сильнее. Кричу по-бабски: «нее надоо».
Черт! Оказывается, в полусне я видел через окно, как Юрку привезли, как высыпали мужики во двор. Боль моя проснулась, от нее я опять вырубился. Во сне удар под дых поймал, за жизнь цепляюсь, жить хочу. Очнулся злым. Наяву я медленно умираю, а хочу — быстро. Не скорей, а именно сегодня, сейчас. Собак нерезаных за 500 рэ усыпляют, а нас, доходяг, ни за какие миллионы. Что за страна?! Сплошные гуманисты. И с родителями не повезло. Бегают, суетятся, лечат. Поэтому решил, хватит с меня: родился в муках, живу страдая. Дайте для баланса закончить вязать узор жизни без мучений.
— Вешайся, — врач неотложки предложил, — только веревку мылом хорошенько натри, чтобы не карябало, приятно умирать было.
Я вызвал Скорую. Неотложка безотказно приезжает ко мне, «выключают» и уезжают. Как мужика медика просил:
— «Выключи» совсем, коктельчик сделай. За сорок «штук», на карточке лежат.
— Сирота?
— А надо?
— Осиротись сперва. Троих загубить предлагаешь? Я пас. — Док стал нудно «кружить». — Я клятву давал, не по адресу. — И т. д. и т. п.
— Дунь на лампаду, пусть она погаснет, как человека прошу.
Не дунул. Не загасил. Не пожарник. Ни жалости, ни сочувствия. Внутри у меня, между прочим, всё пылает, горечь нутро разъедает, пища не проходит, обратно выползает, тело в конвульсиях трюки выделывает, в голове замыкание щелкает.
На этом разговорчик свернули. Док обезболил. Полегчало. Неотложка уехала.
Какая великолепная идея была! Родня так и так на Новый год собралась бы у нас. Заодно выпили бы за меня, как положено, не чокаясь.
«Вешайся». Спасибочки, подсказал, а то не знал. Почему бы и нет? Надумал удушиться в горизонтальном положении, подушкой вход кислороду перекрыть. Подушка свалится, я постараюсь, чтоб свалилась, родители подумают, во сне ушёл естественным образом. Принял душ, переоделся в недавно стиранное, улегся на диван. Тугую подушку обнял. У меня их две: мягкая под голову, тугая под мягкую. Накрыл рот. Давлю. Давлю от души. Руки отпускают хватку. Боролся изо всех сил, но подушка меня на лопатки положила. Чистая победа за подушкой. Уснул от усталости в обнимку с ней.
После короткого забытья очнулся, продолжил думать. Надумал всё-таки вешаться, травиться долго. Вышел на террасу, там у нас по совместительству кладовка. Капроновая бельевая веревка, протянутая через террасу, не пойдет. Оранжевого цвета, семафорит. Бросилась в глаза велосипедная цепь. Тоже не пойдет, шею натрет. Порылся в тумбочке с техническим хламом, нашел гладкий трос. Не царапается, о чем доктор предупреждал, соскользнет быстро. Брутальнее буду смотреться, чем, положим, буду висеть на электропроводке. Вытянусь, как следует. Вот только за что его зацепить? За люстру? Не выдержит, хотя люстра держится на надежном крюке. Неет, комнату гадить не буду.
Вышел опять на террасу, обследовал. Дед в свое время массивный крюк вмонтировал в потолок, чтобы меня в люльке вешать. Замотал изолентой узел на петле из троса, перекинул через крюк. Встал на табурет, надел петлю. Вдруг раздается ор: «Открой». Пошатнулся, повис, вишу. Крик громче доносится: «сдох, что ли?!» Вены надулись, воздуха не хватает, едкая кислота режет тело мелкими стеклышками, ноги дергаются. Скоро конец? Силы по-настоящему уходят. Впереди надо ещё что-то пережить, не знаю что, но пережить надо. Крик тем временем громче, мешает сосредоточиться, настрой улетучивается. Улетучился.
Пальцы судорожно протискиваться между шеей и тросом, царапаются. Крик длит мгновения ужаса. Сейчас, через миг, будет нечто. Умереть бы скорей. Крик не дает это сделать. Страх от смерти перешел в страх, что тот, кто кричит, увидев меня, начет дергать вниз. Тогда точно удавлюсь по его воле, не по своей.
Стал суетиться, раскачиваться. Раскачался, зацепился ногой за толстую трубу отопления, дед сам варил. Как только нога отыскала опору, приподнялся, ослабил ошейник, скинул через голову, грохнулся на пол. Тысяча игл вонзилась в мускулы. Больно. Страшно. Почудилось: умер, настолько был обесточен. Оказалось, не умер. Собрался с духом, крикнул: «Открыто».
Когда вешался, дверь не запирал, чтоб родители после шопинга смогли без проблем войти и увидеть картину маслом «Грачи прилетели». Только вместо грачей вороны слетели бы на меня. Не получилось задохнуться. Приказал себе встать, пройти в комнату, чтоб распластанное на полу в террасе тело, кто рвётся к нам, не узрел, петлю не заметил.
Только силы потратил впустую: надо было остаться на полу. Этот, неизвестный, голову бы не запрокидывал, наоборот, нагнулся. Кто потолки в чужом доме рассматривает? Хотя есть такая у меня тетка. Уж очень аккуратная, узрит паутину в самом дальнем угле, куда мы даже не смотрим. Не в глаза глядит, в потолок души, какие там скелеты висят.
Доплелся до дивана, плюхнулся. Лежу. Успел, пока гость разувался, пока повернул на кухню, мы чаще всего там пребываем, пока осторожно поворачивал ручку двери комнаты, где я пребываю. Входит Юрка. Я прикрыл глаза, восстанавливаю силы.
— Ты, ччё, лежишь? Устал, што ли? Дверь открыта. Вошёл, ниччё? — Я открыл глаза, Юрка приподнял, усадил. — Братан, медициной поделись. Дырки замазать, базар фильтровали. Мамкина не подходит, — объяснил он цель визита.
Я поплелся к аптечке, щедро снабдил соседа перевязочными принадлежностями. Катушку пластыря подарил. Юрка мнется, не уходит.
— Ты, это, как его. Надо бы за упокой души принять.
— Рановато за упокой. Сперва, вроде, причастие. — Неужели он видел возню с тросом? — Я не умер еще.
— Братан, ты не понял, за упокой моей души. Здесь, — бьёт в грудину, — залить нечем. Конвой смотрит.
