Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор Васильевич "gavura"

Мне думалось, в ее неприятии стереотипов в одежде кроется неосознанный отказ смешаться с толпой. Я видел, как ей претит всеобщая серость.

‒ В нереализованных желаниях главная причина неудовлетворенности жизнью, а этого так легко избежать. Но продыху нет от тех, кто без этого прикидливого пуританства себя не мыслят. Сами почитай не живут и другим жить не дают, не знаю даже, откуда у них дети берутся... Да еще тужатся везде приклеивать идеологические ярлыки: любая бижутерия, красивая одежда, это наследие буржуазного мира или отрыжка мещанства, как хочешь, на выбор. Узкие или широкие брюки, джинсы, твист, все это тлетворное влияние Запада. Загнали всех в стойло из своих правил и запретов. Вокруг темно и тесно, как в могиле.

Отец с матерью пожинали плоды своей мичуринской системы воспитания, освободившись от удушающей опеки, птичка вырвалась из клетки и обратно ее уже не упрятать. В последнее время они махнули на нее рукой. Поздний ребенок, для них, пенсионеров, она была отрезанный ломоть, ‒ пропащая.

У Ли был родной брат, старше ее на двенадцать лет. Он служил парторгом в местном металлургическом НИИ и жил со своей женой и ребенком в одном из заводских общежитий. Ли отзывалась о нем с теплотой, но говорила, что он совершенно лишен воображения, хотя и очень положительный человек. Когда он встречал Ли на улице, то делал вид, что ее не знает. Она же всегда подходила и задирала его.

– Здравствуй, старший брат! Как успехи в соцсоревновании? Много тебе вынесли устных благодарностей? Или ты уже дослужился до Почетной грамоты и из скромности ничего об этом не говоришь? Знаешь новый лозунг? Запиши, пригодится для стенгазеты: «Сталевары, ваша сила – в плавках!» или еще, пиши, не стесняйся: «Перегоним в плавках Америку!» Скоро вы ее перегоните, в плавках?.. Да не переживай ты так, все равно мы их, если и не перегоним, то догоним и тогда уж точно забодаем, никуда им от наших рогов не деться. Ну, да что уж там, иди, готовь свою политинформацию. Или тебе доверили сделать целый доклад о международном положении? Иди уже, а то директор заругает. Коммунистический привет и наилучшие пожелания руководству!

Отпускала она наконец, упарившегося, бураком цветущего брата. Только изредка он лепетал в ответ что-то о сознательности и долге перед обществом, в котором мы живем.

– Хоть вы, молодой человек, повлияйте на мою сестру, – не выдержав насмешек Ли, с нотами отчаяния в голосе воззвал он как-то ко мне. – Объясните вы ей, что долг каждого здорового человека – работать. Нельзя жить, паразитируя на теле общества!

– Лидия, госпожа своих поступков, – внятно, словно глухому, ответил я. – Почему, кто-то смеет указывать, как ей жить? Никто не вправе посягать на чудо жизни другого человека.

Он ничего не сказал в ответ, только развел руками, раздосадовано хлопнул ими себя по бокам и быстро пошел в противоположную сторону.

– Ты ему хорошо ввалил, умри ‒ лучше не скажешь. Да вряд ли он поймет… – дрогнув голосом, Ли надолго замолчала.

– Как можно быть таким одноклеточным! – с негодованием вдруг вскричала она.

От неожиданности я шарахнулся от нее в сторону, едва не столкнувшись с прохожим.

– Быть таким слепым, не видеть весь этот обман вокруг, верить во всю эту брехню, да еще ее пропагандировать? Талдычит, как Ивасык Тэлэсык: «З молоду треба працювати, так воно кажуть…»[14] И это мой родной брат! Служит им, как будто не человек… ‒ а собака какая-то. Как он мог превратиться в такое сложноподчиненное существо?

Но Ли не могла долго переживать, расстроившись из-за чего-нибудь, уже через минуту она смеялась до колик, увидев смешно подстриженного пуделя: «Ой, не могу! Какая прелесть, у меня аж булки сжимаются…» Тут же забыв свои огорчения, она никогда о них не вспоминала. Наверно, так, путем вытеснения она боролась с болью? Не знаю. Ее порхающая легкость, неизменно благодушное настроение, беспечное отношение ко всем неурядицам, как к мелочам жизни, вначале так нравились мне. Но порой эти черты характера Ли граничили с безразличием и даже с черствостью, хотя я и гнал от себя подобные досадные мысли.

В отличие от меня, Ли совсем не раздражала человеческая стадность. С утра до ночи она находилась в окружении своих бесчисленных приятелей и знакомых. Их притягивала к ней ее приветливость, бойкость ума и необыкновенная способность к сопереживанию всех их радостей и житейских невзгод. Подобно ненасытному многоголовому паразиту они питались ее жизненной силой, на дерьмо переводили ее время. По тому, какими усталыми становились ее глаза и, как сильно бледнело лицо, можно было догадаться, насколько это общение утомляет ее. Она расплескивала, растрачивала себя на своих знакомцев. В каждом из них она находила что-то интересное, по меньшей мере, занимательное.

Узнав ее лучше, у меня сложилось впечатление, что она не выносит одиночества и боится его. Серым ненастным днем, возвращаясь с занятий, я случайно встретил Ли на проспекте одну и был поражен печальным выражением ее лица. В какой же восторг она пришла, увидев меня! Однако рассудок подсказывал мне, что если бы это был не я, а любой из ее знакомых, она бы обрадовалась ничуть не меньше, лишь бы не оставаться одной, в тишине.

Тишина страшна своею беспощадностью, она неумолимо ставит человека лицом к лицу перед самим собой, безжалостным зеркалом показывая ему, ‒ кто он есть. Человек, лишенный духовного мира, оставшись наедине с собой, становится жертвой одуряющей скуки.

Глава 5

На площади перед «Чебуречной» промышляли цыганки.

Многих из них Ли знала по имени и часто со смехом рассказывала об их проделках. Мне нравилась ее детская непосредственность и умение удивляться и радоваться всему происходящему вокруг. Хотя у меня и вызывала недоумение та легкость, с которой цыганки входят в доверие к незнакомым людям, выманивая у них иной раз последние деньги. Под их чары попадают в основном женщины, спешащие наперед узнать, что будет дальше в их жизни. Мужчин предсказания гадалок не интересуют, они уверены, что сами творят свою судьбу. На много реже встречаются те, кто с помощью цыганок пытаются повлиять на чужую долю, изменить ее, а в некоторых случаях, ‒ «испортить».

Цыганки без лишних слов хватали за руки проходящих мимо девчонок, магнетизируя их своими гнилыми вишнями глаз. И многие останавливались, завороженные каскадом откровений, обрушенных на их неискушенный разум.

– Постой, чайори![15] Сейчас красавица, все-все тебе расскажу. Тебя зовут Люда, да?

– Нет, Тоня…

– Вот видишь, Тоня… ‒ так я и знала! Ты не замужем, все про тебя знаю. Хочешь увидеть своего будущего мужа? Да? Я тебя, Тоня, почему остановила? Так случилось, тебе повезло, он сейчас рядом, здесь твой будущий муж. Судьба твоя такая, он рядом здесь ходит и не знает еще про тебя, а суждено ему быть твоим мужем. Погоди, сейчас я тебе его покажу, твоего суженого. Я знаю, что он здесь, но кто он пока не вижу. Сейчас проверим твою судьбу, как она тебя жалует. Смотри, сейчас она сама подведет его к тебе и покажет. Потерпи, один, всего один волос у тебя из головы вырву. Вот так, видишь? А теперь заверни, сама заверни его в десять рублей. Нет десяти? Ну, ничего, давай пять… И пяти нету?! А вот же, смотри, три есть. Давай, их сюда, не бойся, я сейчас их тебе верну. Давай, я сама заверну в них твой волос, его надо будет вот так, завернутым носить в кармане. А теперь тихонько, только не торопись, а то спугнешь, тихонечко оглянись через вот это плечо, сразу его увидишь, он сейчас сам к тебе подойдет и заговорит…

И пока та, с замиранием сердца оглядывается, цыганка шмыг в толпу и след ее простыл. Только растерянная девчонка стоит со слезами на глазах.

Наша жизнь – замысловатый узор, где случайное, пересекается с неизбежным. Жизнь без любви, унылое прозябание без счастья и доли. В любви, и только в ней, сосредоточена высшая радость жизни. Каждый человек ждет и ищет свою любовь, и каждый достоин её, ибо каждый из нас неповторим в своей необыкновенности. И каждый из нас одинок и беззащитен в этом беспощадном сверкающем мире. Сознание того, что тебя никто не любит, унижает человека. И нет такого человека, который бы не хотел встретить свою пару, только с нею он станет единым целым. Без своей пары человек инвалид, страдающий от своей непарности, и ловят его на этом святом чувстве лишь те, для которых оно ничего не значит.