Мы из блюза - Дмитрий Игоревич Сорокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Изумительно, — покачала головой девушка. — А ещё? Прошу вас, играйте же ещё!
И я сыграл ещё. «Полонез» Чижа вызвал бурный восторг, «Город золотой» Надин забраковала, вынеся вердикт, что гнилой поповщиной отдаёт. А вот «Снаружи всех измерений» Летова возымела нешуточный успех, и пришлось рассказывать, что это мой знакомый футурист из Омска. Под занавес рискнул сыграть сочиненную с тем же другом песню:
Эй, подруга, не дури! Мы же съели центнер соли,
и шептали «раз, два, три», вальс танцуя ночью в поле…
Ты, давай, не уходи: всё равно твой путь по кругу,
и магнитом, что в груди, нас опять прижмёт друг к другу…
Эй, родная, чёрт возьми, мы с тобой — одна монета.
Наша песня, ты пойми, до конца еще не спета.
Я заполню всю Москву шалашами и мостами,
и насыплю вновь листву, чтоб шуршала под ногами…
Мы с тобой — как два крыла высоко летящей птицы.
Мы — та сказка, что могла даже Гофману присниться.
Я узнал тебя тогда не по модным по обновам,
а по маленьким шагам в такт чуть слышной босса-новы…[6]
— А что такое «босса-нова»? — спросила Надя.
— Стиль такой музыкальный, в Бразилии появился, — тут же ответил я, опять забыв уточнить, что возникнет он только через полвека.
— Как же это всё свежо! Как же это всё прекрасно! А вы же напишете мне ноты, правда же?
— Обязательно напишу. Но в награду потребую… — я сделал драматическую паузу, но, видимо, в моём взгляде что-то такое распутинское было: на лице Нади стали появляться тени нехороших мыслей. — …потребую чашку чаю!
— Ох, простите меня, ради Бога, — схватилась Надя за голову. — Совершенно забыла об элементарном гостеприимстве!
— Не беда. Давайте нотную бумагу и карандаш, я вам основу песен накидаю и тексты, а остальную аранжировку для пианино сделаете уже сама. Вы умница, у вас непременно получится хорошо.
На самом деле, я бы предпочел, чтобы она заваривала чай бесконечно долго — мне требовалось успокоиться. Очень милая, совершенно очаровательная девушка затронула какие-то пресловутые струны в моей душе, а в распутинском организме вызвала натуральный гормональный шторм. А Надя, как назло, строила мне глазки и улыбалась загадочно и томно… Поэтому, чтобы унять многогрешные помыслы и железобетонный стояк в штанах, я сосредоточился на нотах и расписал партитуры максимально подробно.
Я собой доволен: не сорвался, хотя с каждой минутой чудная девушка Надя волновала меня всё сильнее. Но справился. Мы славно выпили чаю с печеньем «Юбилейное» (оказывается, его уж три года как выпускают, как раз с юбилея царствующего Дома), потом я сыграл Наде «Жил-да был Черный кот за углом», «Где-то на белом свете» — и ожидаемо был принужден записывать ноты… Короче, прошло еще добрых два часа, прежде чем мне удалось откланяться.
Главным чудом этого бесконечного дня стало то, что керосин я всё же не забыл раздобыть. Что интересно, со слов бабушки я помнил, что от клопов он помогает отменно, но как именно его использовать — никогда не знал за ненадобностью. У Нади спросить постеснялся, само собой. Логически помыслив, натёр всё тело керосином, и, безжалостно благоухая, лёг спать.
Глава 5
Юсупов-блюз
После нечаянного знакомства Надя засиделась заполночь: пока не подобрала и не выучила все-все песни, что любезно оставил ей этот в высшей степени таинственный господин Коровьев, девушка не ложилась. И ожидаемо проспала все на свете: приехавшие из Куоккалы, где который год снимали дачу, родители разбудили засоню.
— С днем рождения, Надюша! — обняла ее мама.
— Ой, мамочка… Смешно сказать, я совсем забыла об этом! Здравствуй, родная моя! Спасибо! Ох, вечером же гости придут, а у меня ничего не готово!
В это же самое время зрелый, но далеко не старый ещё мужчина, которому выпало проходить по Гороховой третьего дня и услышать престранные частушки, которые под балалайку исполнял «святой старец» Гришка Распутин, сидел в комнате доходного дома Пестржецкого на Тверской и в который раз пытался воссоздать необычную ритмику случайно услышанной песни. С ним все эти дни происходило творческое томление: незамысловатые, грубые слова частушек внезапно пленили его своею простотой, и все то возвышенное и местами даже напыщенное, что писал он прежде, казалось ему теперь шелухою, не заслуживающей вовсе ничего. Звали мученика слова Вадим Гарднер. Через месяц ему предстояло надолго уехать в Англию по служебным делам, и теперь представлялось исключительно важным успеть за оставшееся время найти и освоить новый поэтический язык. А язык давался тяжело: ни Вечности, ни Сиянию Духа, ни древним славянским богам в нем, определенно, места не было. Но, кажется, наконец что-то начало получаться. Стоило только вспомнить печальную песню, которую отец-американец пел ему в детстве. Он помнил ее смутно, пару-тройку слов и общее настроение. Но дело уверенно пошло.
Гадала цыганка мне раз по руке —
С тех пор пронеслось много лет —
Сказала: «Пройдёшь ты всю жизнь налегке,
А сгинешь там, где рассвет».
С ножом и «бульдогом» дальше
Я шёл, и бывал жесток.
И деньги текли сквозь пальцы,
И я не глядел на восток.
Но сколько веревке ни виться —
Отыщут конец и во тьме.
И вот арестован я и осужден
И дни коротаю в тюрьме.
Будь проклята, ведьма, вовеки:
Судьба! И спасения нет —
На здании старом тюремном
С торца нарисован рассвет…
Обязательно надо показать кому-нибудь. Может, Чуковскому? Говорят, он ныне в Петрограде…
Из воспоминаний князя Феликса Юсупова
Накануне среди дня встретил я депутата Думы Владимира Пуришкевича, и был он весьма не в себе. Я позволил поинтересоваться, что послужило причиной такого нервного состояния, и поначалу Владимир Митрофанович выдавил одно-единственное слово: «Распутин». Да, этот кошмар России способен вывести из себя кого угодно. За годы отирания у престола он совершенно развалил государственное управление, а в последние месяцы к тому шло, что под влиянием этого дремучего чудовища Отечество будет сдано тевтону.
В этом 1916 году, когда дела на фронте шли все хуже, а царь слабел от наркотических зелий, которыми ежедневно опаивали его
