Гайдзин - Джеймс Клавелл

— В чем дело?

— Я… мне показалось, я услышал какие-то крики.

Бебкотт напряг слух, но все как будто было тихо.

— Давайте дальше про маньчжуров.

— Ну, э-э… это восстание тайпинов. По слухам, за последние несколько лет были убиты или умерли от голода свыше десяти миллионов крестьян. Однако в Пекине все спокойно — конечно, сожжение и разграбление Летнего дворца британскими и французскими войсками два года назад по приказу лорда Элджина как воздаяние за зверства тоже явилось для маньчжуров уроком, который они не скоро забудут. Теперь они знают, что убийство британских подданных уже не сойдет им с рук. Наверное, сэр Уильям и здесь отдаст такой же приказ. Об ответных мерах.

— Если бы мы знали, против кого эти ответные меры проводить, уже давно бы начали. Но против кого? Нельзя же обстреливать Эдо из орудий только потому, что несколько неизвестных убийц…

Их прервали сердитые голоса за дверью: грубоватый английский сержанта и чей-то гортанный японский, споря, перекрывали друг друга. Затем дверь в операционную распахнулась, и они увидели самурая, а позади него ещё двоих, которые грозно смотрели на сержанта, наполовину вытащив мечи из ножен. Два гренадера с ружьями на изготовку стояли в проходе. Четвертый самурай, старше остальных годами, вошёл в комнату. Тайрер вжался спиной в стену, холодея от ужаса и заново переживая смерть Кентербери.

— Киндзиру! — проревел Бебкотт, и все замерли. Какое-то мгновение казалось, что старший из самураев, теперь окончательно взбешенный, выхватит меч и бросится на него. Но тут Бебкотт круто повернулся к ним: скальпель в огромном кулаке, забрызганные кровью руки и фартук — гигантская демоническая фигура. — Киндзиру! — снова приказал он и ткнул скальпелем в сторону двери. — Убирайтесь! Дэтэ. Дэтэ… додзо. — Он окинул их всех яростным взглядом, потом повернулся к ним спиной и продолжил шить и промокать рану. — Сержант, проводите их в приемную — вежливо!

— Есть, сэр. — Помогая себе жестами, сержант пригласил самураев следовать за ним; те сердито затараторили между собой. — Додзо, — сказал он, пробормотав: — Ну, пошли, пеньки поганые. — Он снова поманил их. Старший самурай повелительно махнул рукой остальным и степенно двинулся за сержантом. Те тут же поклонились и поспешили следом.

Бебкотт неуклюже вытер каплю пота с подбородка тыльной стороной ладони и вернулся к работе; голова ныла, спину и шею сильно ломило.

— Киндзиру означает «запрещено», «нельзя», — сказал он, заставив голос звучать спокойно, хотя сердце бешено колотилось в груди, как бывало с ним всякий раз, когда рядом находились самураи с обнаженными или даже наполовину обнаженными мечами, а у него в руках не было ни пистолета, ни ружья со взведенным курком. Слишком много раз его вызывали врачевать тела, над которыми поработал самурайский меч, вызывали как к европейцам, так и к ним самим — распри и поединки между самураями в Иокогаме, Канагаве и соседних селениях никогда не прекращались. — Додзо означает «пожалуйста», дэтэ — «выйдите». Когда разговариваешь с японцами, очень важно почаще повторять «пожалуйста» и «спасибо». «Спасибо» — это домо. Всегда говорите эти слова, даже если вы кричите на них. — Он посмотрел на Тайрера, который так и остался стоять у стены, дрожа всем телом. — В шкафу есть виски.

— Я… со мной все в порядке.

— Нет, не в порядке. Вы все ещё в шоке. Плесните себе побольше. Пейте маленькими глотками. Как только я закончу, я дам вам чего-нибудь, чтобы вас больше не тошнило. Вам-не-о-чем-бес-покоиться! Понятно?

Тайрер кивнул. По его лицу вдруг побежали слезы, которые он не мог остановить, и, едва отойдя от стены, он обнаружил, что с трудом переставляет ноги.

— Что… Что это со… мной? — всхлипнул он.

— Просто шок, не переживайте. Это пройдет. На войне это нормальное явление, а мы здесь на войне. Я скоро закончу. Потом мы разберемся с этими сукиными детьми.

— А как… как вы будете с ними разбираться?

— Не знаю. — В голосе доктора появилась натянутость. Он промокнул кровь с раны свежим квадратиком белой ткани из быстро убывающей стопки — шить оставалось ещё много. — Полагаю, как обычно. Буду размахивать руками и кричать им, что наш посланник устроит им кровавую баню. Попробую выяснить, кто на вас напал. Они, разумеется, заявят, что знать ничего не знают о случившемся, что, вероятно, будет правдой — у меня такое чувство, что они вообще никогда ничего ни о чем не знают. Они не похожи ни на один другой народ, с которым мне приходилось встречаться. Уж не знаю, что это: глупы ли они, как пробки, или умны и скрытны до степени гениальности. Мы оказываемся не в состоянии проникнуть в их общество — наши китайцы тоже, — у нас нет союзников в их среде; сколько мы ни стараемся, мы не можем подкупить никого из них, чтобы он помогал нам. Мы даже не можем говорить с ними напрямую. Мы все так беспомощны. Ну как, вам лучше?

Тайрер выпил немного виски. Перед этим он, сгорая от стыда, вытер слезы, ополоснул рот и окатил голову водой.

— Не то чтобы очень… но спасибо. Я в порядке. Как там Струан?

Бебкотт ответил не сразу.

— Не знаю. Наверняка никогда ничего нельзя сказать до самого конца. — Он вновь услышал шаги за дверью, и сердце глухо стукнуло у него в груди. Тайрер побледнел. В дверь постучали. Она немедленно открылась.

— Господи Иисусе, — выдохнул Джейми Макфей, приковавшись взглядом к залитому кровью операционному столу и огромной зияющей ране в боку Струана. — С ним все будет в порядке?

— Привет, Джейми, — сказал Бебкотт. — Вы слышали о…

— Да, мы как раз едем с Токайдо, заглянули сюда наугад, разыскивая мистера Струана. Дмитрий остался снаружи. С вами все в порядке, мистер Тайрер? Эти ублюдки разрубили старину Кентербери на дюжину кусков и оставили их воронью… — Тайрер опять метнулся к тазу. Макфей обеспокоенно переминался с ноги на ногу у порога. — Ради Создателя, Джордж, мистер Струан поправится?

— Я не знаю! — вспылил Бебкотт, без конца ломавший голову над тем, почему некоторые пациенты остаются жить, а другие, с ранениями более легкими, умирают, почему одни раны нагнаиваются, а другие заживают. Чувство полного бессилия перед непостижимостью, непредсказуемостью исхода выплеснулось наружу с потоком злобных слов. — Он потерял пинты крови, я ушил ему перерубленную кишку, три рассечения, остались ещё три вены и две мышцы, рана закрыта, и один Господь знает, сколько гадости попало туда из воздуха, чтобы инфицировать её, если именно это и является причиной осложнений или гангрены. Я не знаю! Чёрт меня подери, не знаю! А теперь выметайтесь отсюда к чертовой матери. Займитесь этими четырьмя пакостниками-бакуфу и узнайте, чьих это рук дело, клянусь Богом.