Федер - Фредерик Стендаль

Делангль заметил, что его сестра готова расплакаться, — потому-то он и добавил последнюю фразу.

— Не говори ни слова никому, кроме Буассо, — продолжал он, — ты будешь два раза в неделю ездить в Париж и брать там уроки истории. Я найду учительницу, которая расскажет тебе все, что произошло за последние сто лет. Это главное, что надо знать в обществе: там часто делают намеки на события недавнего прошлого. Чтобы выбросить из головы монастырские глупости, никогда не ложись спать, не прочитав одного-двух писем этого самого Вольтера или же Дидро, который отнюдь не был повешен, как Картуш и Мандрен.

И, невольно рассмеявшись, Делангль простился с сестрой.

Весь вечер Валентина пребывала в глубокой задумчивости. В благородном монастыре *** ум ее старательно притупляли чтением одобренных газетой «Quotidienne» учебников, в которых Наполеон именовался господином де Буонапарте. Пожалуй, нам не поверят, но, право же, она оказалась бы в очень затруднительном положении, если бы ее спросили, не был ли когда-то этот маркиз де Буонапарте генералом Людовика XVIII[20].

К счастью, одна из монахинь, происходившая из незнатной бедной семьи и не искупавшая этого несчастья никаким лицемерием, а потому окруженная презрением всех остальных, пожалела, а следовательно, и полюбила юную Валентину.

Она замечала, как ум Валентины притупляли с тем большим старанием, что в монастыре постоянно твердили о ее приданом, которое, по словам монахинь, доходило до шести миллионов. Какое торжество для религии, если такая богатая девушка откажется от мира и пожертвует свои миллионы на постройку монастырей! Г-жа Жерлá, та самая бедная монахиня и к тому же дочь мельника, о чем было известно всему монастырю, каждый понедельник заставляла Валентину переписывать одну главу из «Филотеи» св. Франциска Сальского[21], а на следующий день молодая девушка должна была пересказать эту главу бедной монахине так, словно последняя не имела понятия, о чем говорилось в книге. По четвергам Валентина переписывала главу из «Подражания Христу»[22], которую должна была таким же образом пересказать на другой день. И монахиня, которую жизнь, полная несчастий, научила понимать истинный смысл слов, не допускала в изложении молодой девушки ни одного неясного выражения, ни одного слова, которое не отражало бы в точности мысль или чувство ученицы. Как монахиня, так и ученица подверглись бы строгому наказанию, если бы настоятельница заметила этот способ ведения занятий. Что строже всего запрещается в благонамеренных монастырях — это личные привязанности: они могут придать душам некоторую энергию.

До взрыва смеха, раздавшегося на званом обеде и особенно неприятного для Валентины из-за того значения, какое, по-видимому, придавал ему Делангль, молодая женщина, слыша в обществе разговоры о фактах или об идеях, которые в монастыре вызвали бы ужас, а здесь считались общепринятыми, полагала, что надо поставить себе за правило никогда не думать об этих вещах, чтобы, вращаясь в обществе, сохранить свою веру.

Могут, пожалуй, счесть, что мы слишком подробно распространяемся о смешных сторонах нашей эпохи, которые через несколько лет могут показаться неправдоподобными, но факт тот, что из всех найденных Деланглем учительниц истории ни одна не согласилась обучать этой науке по книгам, не получившим одобрения «Quotidienne».

— У нас в скором времени не осталось бы ни одной ученицы, — ответили ему эти учительницы, — даже самая наша нравственность могла бы подвергнуться нападкам, если бы стало известно, что мы пользуемся не теми учебниками, по которым ведутся занятия в монастырях Сердца Иисусова.

Наконец Делангль разыскал старого ирландского священника, почтенного отца Иеки[23], и тот взялся рассказать г-же Буассо обо всем, что произошло в Европе начиная с 1700 года.

Без всякого злого умысла, исключительно по грубости своей натуры, г-н Буассо несколько раз в течение вечера намекал на взрыв хохота, которым было встречено замечание о Дидро и Гольбахе, как о людях, разделивших участь Картуша и Мандрена. Буассо испытывал тем больший ужас перед этой ошибкой, что он постоянно опасался, как бы самому не ошибиться подобным же образом. Ведь не прошло и двух лет с тех пор, как он узнал о существовании этих причудливых имен — Дидро и Гольбах. Страх его особенно увеличивало то обстоятельство, что во время обеда, на котором исторические познания его жены натолкнулись на столь злосчастный подводный камень, он был убежден, что «Опыт о нравах» принадлежит Роллену[24]. Надо ли говорить, что на следующий же день он заказал в Париже шестьсот томов с золотым обрезом и выразил непременное желание отвезти в Вирофле, в собственной карете, великолепное издание сочинений Вольтера? Переплет каждого тома обошелся ему в двадцать франков. Дома он тотчас водворил на своем письменном столе, посреди коммерческой переписки, первый том «Опыта о нравах» и раскрыл его на странице сто пятидесятой.

Упреки мужа произвели переворот в душе Валентины. Каждый вечер, перед тем как потушить свечи, она читала теперь не одно и не два письма Вольтера, а по двести или по триста страниц сразу. Сказать правду, многое было ей совершенно непонятно. Она пожаловалась на это Федеру, и он принес ей «Словарь этикета»[25] и «Мемуары Данжо»[26] в переложении г-жи де Жанлис[27]. Кроткая Валентина стала восторженной поклонницей произведений черствой г-жи де Жанлис; они нравились ей своими недостатками. Она нуждалась не в переживаниях, а в твердых, опирающихся на факты сведениях.

Тяжеловесная веселость Буассо, искусство его повара, его старания всегда иметь первые фрукты и овощи сезона, замечательная красота его жены — все это создало у людей привычку приезжать обедать в Вирофле сразу после биржи. Тайное и могущественное очарование этого дома заключалось для многочисленных денежных тузов, его посещавших, в том, что здесь ничто не могло задеть их самолюбие. Буассо и в особенности Делангль имели репутацию людей, преуспевающих в искусстве купить какую-либо вещь там, где она дешева, и быстро перебросить ее туда, где она дороже. Но, если не считать великого искусства наживать деньги, невежество Буассо было так велико, что ничье самолюбие не могло быть уязвлено в его обществе.

Что касается Валентины, то она остерегалась говорить при гостях о том прекрасном, что она каждый день находила в своих книгах: ведь эти люди, чью грубость она начинала уже понимать, могли поднять ее на смех. Благодаря основательному изучению в монастырские годы «Филотеи» и «Подражания» она теперь с восторгом прочла и поняла некоторые места из «Принцессы Клевской»[28], из «Марианны»[29] Мариво и из «Новой Элоизы»[30]. Все эти книги горделиво красовались среди томов с золотым обрезом, ежедневно прибывавших в Вирофле из Парижа.

Живя среди богачей, Валентина пришла к следующей мысли, замечательной по своей коммерческой справедливости: «Мы ежедневно платим восемьдесят или сто франков за ложу в театре, чтобы получить удовольствие, которое нередко бывает перемешано со скукой и длится час или два. Между тем, читая прекрасные книги, купленные мужем, я испытываю истинное наслаждение, и кому же я обязана им, как не доброй монахине, госпоже Жерлá? Ведь это она заставила меня изучать в монастыре великолепное «Подражание Христу» и прелестную «Филотею» св. Франциска Сальского, вместо того чтобы систематически притуплять мой ум». На следующий же день после того, как эта мысль пришла ей в голову, Валентина, воспользовавшись тем, что ее муж посылал одного из своих служащих с корреспонденцией в Бордо, попросила у брата сто наполеондоров и поручила служащему вызвать в монастырскую приемную добрую монахиню, чтобы вручить ей этот подарок: он должен был помочь ей снискать в монастыре некоторое уважение.

Месяц, в течение которого Валентина набиралась познаний, оказался для нее восхитительным и составил целую эпоху в ее жизни. Она без всякого стеснения делилась с Федером всеми мыслями, возникавшими у нее после чтения книг, столь очаровательных для женщины ее лет: «Принцессы Клевской», «Новой Элоизы», «Задига»[31]. Она ненавидела иронию, она с восторженным сочувствием относилась ко всякому выражению нежных чувств. Можно себе представить душевное состояние Федера, на котором лежала обязанность разъяснять подобные вещи этому чистому сердцу. Он каждую минуту готов был выдать себя, и ему приходилось делать над собой невероятные усилия, чтобы не сказать Валентине о своей любви. Каждый день давал ему случай восхищаться ее поразительным умом.

Быть может, читатель помнит, что в конце «Новой Элоизы» Сен-Пре приезжает в Париж и рассказывает своей подруге о том впечатлении, какое произвел на него этот большой город. Валентина составила себе о Париже совершенно иное представление. Федер восхищался точностью и остроумием выводов, которые она сумела извлечь из небольшой суммы фактов, попавших в поле ее зрения. Даже самые ее заблуждения обладали каким-то особенным очарованием. Так, например, она не могла поверить, что большинство женщин, проезжающих в красивых колясках под тенью деревьев Булонского леса, томятся скукой. Ведь она, Валентина, никогда почти не отправлялась в Булонский лес без Федера, ехавшего верхом в нескольких шагах от ее экипажа.