История с одним мальцом - Юрий Цветков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Алло. Начальник, — сказал он негромко и с расстановкой, как будто только для нас двоих. Но вот его все почему-то услышали, подняли головы, и оказалось, что все они тоже не упустили ничего из того, что я до сих пор делал, только не отрывались до времени от работы.
Черт меня дернул влезть в это дело. Сидел бы себе тихо, и провались они все со своим многососковым умывальником. Вот дурная манера вечно высунуться!
Главное, что они пристали ко мне с этой глупой кличкой — Начальник, Начальник. А когда я попробовал огрызаться, какой-то остряк тут же переделал ее в Чайник. С ними совершенно невозможно было разговаривать по-человечески — в ответ они только скалили зубы и твердили свое: «Чайник, Чайник». На эту дурь я решил совсем не реагировать. И действительно, кличка была настолько нелепая, неподходящая ко мне, что один из моих соседей по огромной двадцатипятиместной палатке, услыхав ее, недоуменно поинтересовался:
— А чего вы его так зовете?
Ему тут же с удовольствием вполголоса якобы, но так, чтобы я слышал, все объяснили.
Самая-то дичь была в том, что я приехал сюда с одним твердым намерением — не высовываться, сидеть тихо, не привлекать к себе, по возможности, внимания, замереть и не двигаться, чтобы я всех видел, а меня не видел бы никто. И вот — с самого первого дня так влипнуть! Ну, уж дальше — дудки, решил я про себя. Чтобы я еще вылез со своим мнением! Буду делать то, что скажут, и как все. Я ходил спокойный, на провокации не поддавался, и даже кличка Чайник из-за своей крайности меня не трогала. Я лично не принимал ее на свой счет, поэтому меня очень удивляла ее стойкость и популярность.
Но кличку получил не только я. Понемногу все знакомились, и клички раздавались направо и налево. Одного дородного молодого мужчину окрестили Замом после того, как он имел неосторожность рассказать о себе, что он всю жизнь ходил в замах: в армии — замкомвзвода, на работе — заместитель бригадира, в институте — зампрофгруппорга… Соседа моего по койке и сверстника прозвали Герасимом, после того, как один из насмешников, присмотревшись к нему, сказал:
— А что это у тебя взгляд такой тяжелый, мрачный и тоска в нем, как у Герасима? Муму убил?
Герасим и впрямь был человеком немногословным и сосредоточенным. После того, как и его начали дразнить, он частенько стал обращаться ко мне с разговорами вполголоса, как бы отгораживая нас тем самым от остальных. Оказалось, что он был не замкнутым и даже хотел общаться, но только для того, чтобы изложить свою точку зрения. У него на все была своя точка зрения, и очень устоявшаяся. Говорить с ним было ужасно скучно.
Следом за его койкой стояла койка курчавого Игорька — голова у него была вся в кудряшках, как у девушки. Игорьком, а не Игорем его звали не потому, что он был маленький, — наоборот, роста он был высокого, а потому, что он был совсем безобидный малый, хотя несколько странный: немного вялый и апатичный, казалось, что он был занят только собой — какими-то мелкими удобствами и удовольствиями. Но к нему почему-то все лезли. Самое главное в нем было то, что людей он не судил и к суждениям других, например, обо мне или о Герасиме, был равнодушен. Когда все травили кого-нибудь, он не замечал этого и мог запросто подойти к человеку, которого все презирали или игнорировали, и попросить у него нож, например, или сигарету. Поэтому он не бойкотировал нас с Герасимом, как все остальные. Особенно радовался этому Герасим.
В первые дни особой любовью большой группы «школьников» пользовался красивый, ухоженный мальчик с непривычной фамилией Мягель. Был он из Прибалтики и даже москвичей поражал необыкновенной воспитанностью и свежестью отложного воротничка тонкой рубашки. У него была любящая великосветская мама, которая присылала ему в посылках шоколадные конфеты и дорогостоящие безделушки: ножички, брелоки, зажигалку — все это он с удовольствием показывал ребятам и говорил:
— Вот, мама прислала.
Его сверстники были еще настолько детьми, что стеснялись произносить слово «мама». Он щедро угощал всех и конфетами, и копчеными колбасками, и присланными мамой хорошими заграничными сигаретами, а одному скромному мальчику, который не решался подсесть в общую кучу обожателей на кровать, а сидел чуть поодаль на свободной койке, прислушиваясь к разговору, — этому мальчику он взял и подарил ножичек — просто так. Сказал:
— Возьми, пожалуйста. Мама прислала мне другой — наверное, забыла.
И тот был несказанно тронут такой широтой души красивых людей.
Заметив мой взгляд из угла, Мягель подумал, что я тоже хочу дружить, но только не смею, и угостил меня конфетой. Но я односложно отказался. Отходя, он посмотрел на меня с удивлением и некоторым даже испугом. «Ну, мальчик, если тебя так легко испугать, то плохи твои дела», — подумал я.
— А вот это мне подарила моя жена, — говорил Мягель, вынимая из чемодана аккуратный, как игрушка несессер.
— Жена?.. Ты — женат?..
— Да.
Сначала они все остолбенели.
Многие мечтали еще только о первой любви. Женитьба была чем-то далеким и страшноватым. А тут — ровесник и уже женат и ничего, не боится, только улыбается. Они смотрели на него, открыв рты, пытаясь представить его в роли мужа и разглядеть, чем он отличается от них теперь? Какими они сами будут, когда будут женаты?
Потом сквозь оцепенение прорвался счастливый восторг: они подумали, что раз так, то они и сами в шаге от женитьбы… Окружив его плотным кольцом, они забрасывали его вопросами, вели с ним разговоры об этом, разглядывали фотокарточки жены. Из тесного их кружка, из-за затылков, маячивших в страхе пропустить хоть слово, то и дело наперебой слышалось:
— Ну, а как?.. А что?..
Потом вопросы иссякали, но им еще не хотелось отходить, было небольшое молчание, потом кому-нибудь удавалось выдумать новый вопрос, и он спрашивал:
— А как?.. И все подхватывали с облегчением: — Да, а как?..
Самое потрясающее, что женат он был на четверокурснице. Ну, тут его вообще все
