Дорога без привалов - Олег Коряков

Николаю исполнилось восемь, когда семья переехала в Первоуральск, в поселок динасового завода. В сорок первом он закончил семь классов, и тут началась война. Отец ушел на фронт, оставив дома пятерых детей мал мала меньше. Впрочем, Николаю-то было уже шестнадцать, и уже два года он состоял в комсомоле. В сентябре вместо родной своей школы он пошел в школу ФЗО и через три месяца был выпущен из нее со свидетельством подручного вальцовщика. С этим свидетельством он и пришел в первый цех новотрубного завода.

Сейчас Николай Андреевич вспоминает, с какой радостью приняли его в цех. Еще бы! Пустели рабочие места, людей не хватало. К станкам и станам, на краны и к топкам печей становились худенькие, слабые подростки в 13–16 лет. Но и они сутками не уходили из цеха, работали по 18–20 часов.

Шел тысяча девятьсот сорок второй, страшный. Тяжкая смрадная лапа фашизма придавила весь запад страны. В блокаде немел Ленинград, уже к Волге и Кавказу рвались гитлеровские орды. Где-то там, на западе, воевал Колин отец.

А он, шестнадцатилетний вальцовщик Сухих, воевал здесь. Торопясь и вздрагивая, плыл по рольгангам и тяжко грохотал поток раскаленных гильз и труб, маятно и грозно передвигались над головой громадные мостовые краны. Среди непрерывно снующего горячего металла, в жаре и громыханье, Коля чувствовал себя как в бою. Но все время помнил и верил, что ждет его бой настоящий, смертный — глаза в глаза с фашистами.

К ним у него был и личный счет: пришла казенная бумажка-похоронка — извещение о геройской гибели отца под Ленинградом.

Коле исполнилось семнадцать, и он подал заявление в летное училище. Но стать летчиком ему не довелось. Труженики Урала решили на свои кровные создать танковый корпус и в боевых машинах отправить на рать лучших своих сынов. Кипами ложились листки заявлений на горкомовские столы. Легло и заявление комсомольца Сухих.

Брали не всех: кому-то надо было оставаться в арсенале. Николая взяли. Вместе с ним в танкисты ушли 184 первоуральца. Вернулись с войны тринадцать.

С новотрубного в корпус было принято тридцать пять, с фронта пришли лишь два Николая — Бажуков и Сухих.

2

Николая Бажукова он и сейчас называет братом.

Не только потому, что родились они в один и тот же майский день, не только потому, что дружили и дружат, а потому, что дружба у них особая — кровная: вместе служили и вместе проливали кровь в танковой разведке.

… Весной сорок четвертого один из батальонов уральских танкистов был направлен в 89-ю отдельную танковую бригаду на Прибалтийский фронт. Позади была жестокая битва на Орловско-Курской дуге, позади было много боев, проверялась стойкость уральской брони и уральского характера, и жалко было уходить от боевых товарищей. Ребята утешали:

— Ничего, и там немцам покажете, чего стоят уральцы!

И они показывали.

Лето сорок четвертого катилось по земле, как танк, — стремительно, бессонно и победно. Календарь заменила карта: считали не столько дни, сколько освобожденные города и веси: Великие Луки, Городок, Полоцк, Бешенковичи…

Я обратил внимание, что, когда Николай Андреевич рассказывает о былых боях, он вспоминает не только; лихость танковых атак, хитроумность засад и кинжальную стремительность обходов — в памяти его обязательно встают люди.

В Бешенковичах, небольшом городке на Западной Двине, окопались большие силы фашистского войска. Бой был короткий, но упорный и жестокий. Командиру орудия Сухих и его заряжающему Мише из Перми пришлось поработать много. Городок взяли через несколько часов, вырвались на берег реки — надо было немедленно занять плацдарм на другом. Отобрали добровольцев из разведчиков-пехотинцев.

— Эти двадцать пять героев, — рассказывает Сухих, — пошли, можно сказать, на смерть. Я не знаю их имен, но не забуду парней никогда. Ночью сопротивление немцев сломили, плацдарм расширили, и утром эти ребята вышли из боя. Только не двадцать пять, а одиннадцать — побитые, израненные, в крови… Насмерть стояли. И выстояли!..

А танкисты рвались вперед. За Бешенковичами им сообщили, что по параллельной дороге движется крупное вражеское соединение. Танкисты обошли его и ударили с тыла. Был бой, и было много трофеев. Но главное, что обрадовало безмерно, — в этом бою они освободили большую группу советских подростков.

— Девчонки и мальчишки по четырнадцать-шестнадцать лет, голодные, в рванье, босые или в парусиновых ботинках на деревянной подошве, они просто с ума сошли от радости. Ревели в голос, просили оружие бить фашистов. Их немцы гоняли с собой, чтобы рыть окопы. Это наших-то пацанов!

Что он думал, глядя на них? Вспоминал грохочущую полутьму ночного цеха в далеком родном Первоуральске и вот таких же малых у станков и станов и себя? Или своих меньших — Вовку, Мишу, Раю, оставшихся дома?..

Танкисты рвались вперед. Лепель, Молодечно, Вилейка… Городок этот прилепился на реке Вилии — той самой, на которой стоит и древний Вильнюс, столица Литвы. Они взяли и Вильнюс…

Один бой на литовской земле Николай вспоминает особенно часто. Три машины их танковой разведки с саперами на броне вышли «пощупать» железную дорогу. Откуда ни возьмись, одна-одинешенька в поле девчонка.

— Вы русские? — спросила она на чистом русском языке.

— Мы русские, а ты вот кто?

— Мне нужно главного командира.

— Зачем он тебе?

— Я связная, — сказала она и, не дожидаясь «главного командира», поведала, что на ближней станции стоит бронепоезд, а в городке много фрицев с машинами и пушками.

Разведчиков уже догоняли танки первого батальона. Было принято решение сделать у полотна дороги засаду.

Машины замаскировали в кустарнике. И тут показался бронепоезд. Танкисты решили дать ему бой, отрезав при этом отход. Два сапера, прихватив мину и гранаты, скрытно побежали к полотну дороги.

Началась огневая дуэль между бронепоездом и танками. Саперы тем временем заложили в тылу поезда под рельсы мину, но взорвать ее не успели: бронепоезд начал отходить. Уйдет?.. Ведь уйдет! И тут танкисты увидели, как сержант-сапер, властно отогнав напарника, с расстояния в пять-шесть метров бросил в мину гранату.

Самого его разнесло в клочья. Бронепоезд остановился. Пушки танкистов ударили по нему. Загорелся паровоз, вагон… скоро пылал весь броневой состав. Выскакивающих из него фашистов вбивали в землю пулеметы.

— Я не забуду этого сержанта… Опять вот — имени не знаю, а забыть — не могу. И девчоночку эту… Когда мы хватились, ее и след простыл. Кто такая? Связная? Партизан мы там не встречали. Пришла из городка? Это же двадцать пять или тридцать километров, через фашистские заслоны, а ей лет одиннадцать или двенадцать, не больше. Мы лет десять назад даже к писателю Смирнову Сергею Сергеевичу обращались, да разве найдешь ее теперь, эту замечательную девчоночку?!.

Потом был Шяуляй. А за Шяуляем — последний бой Николая Сухих.

До Риги оставалось километров сто двадцать пять. Они не спали трое суток и уснули мертвецки. Была ночь. Но пришел командир батальона и разбудил три экипажа разведки. И обоих Николаев, конечно, разбудил. Надо было разведать путь и переправу через речку впереди.

Бажуков шел на первой машине. Сухих — на третьей. Местность была холмистой, двигаться следовало осторожно. Последний перед речкой холм решили обогнуть по лощине возле леса. В полукилометре справа показался домик. Танк Бажукова двинулся к нему. Все было спокойно. За первым танком пошли остальные.

Вдруг первый дернулся и вспыхнул. Ударили пушки. Справа в лесу заработали минометы. Засада!

Командир разведки, находившийся в третьей машине, выпрыгнул, чтобы лучше уяснить обстановку. Командование оставшимися танками на время принял Николай Сухих. Первый горел, второй повернул влево, в рожь, третий двинулся к лесу. Надо было принять бой. Надо было держаться до прихода основных сил.

Николай Бажуков, когда его машину саданул вражеский снаряд, был как раз на связи с комбатом и успел передать:

— Танк горит. Встретили противника, силы неизвестны. Будем вести бой двумя коробками, — и выбрался из танка, раненный в живот и в ногу.

Он выбрался и пополз к домику, а за домиком наткнулся на землянку, в которой прятались жители, ему сделали перевязку, и он пополз обратно, туда, где вели бой его друзья.

А им приходилось трудно. Они отстреливались, но снаряды кончались.

Николай Сухих услышал стук по башне. Он открыл люк и помог влезть командиру разведки, своему командиру. Тот был ранен: сквозная в плече и разрывная выше колена.

Фашисты были совсем близко, метрах в ста. Приходилось все время маневрировать.

Миша, заряжающий, закричал:

— Все, Коля, амба, снаряды кончились!

Николай стал перевязывать командира. Он успел наложить пакет на плечо и начал обкручивать бинтом, как вдруг сильно пыхнуло пламя и его бросило с сиденья.