Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник

В доме было пять комнат, кроме кухни. В одной спали бабушки. Там всё было идеально чисто и «кИпенно белО», как сказала бабушка Пелагея: «Это уж мы сами себе праздник делаем. Взглянешь — и душа поёт».

У них даже в коровнике на окошке висели беленькие в цветочек ситцевые занавесочки.

Во второй довольно большой комнате, напротив кухни и комнаты бабушек никто не жил. Там стоял огромный обеденный стол посередине. Вокруг него десятка полтора старых стульев с высокими спинками и с шишечками по углам спинок. В проёмах между окон стояли высокие узенькие старинные тумбочки-треножки с цветами в горшках, стоявших на накрахмаленных салфетках с пышными волнистыми краями. В углу занимал всё место огромный старый фикус с большими лаковыми листьями, прочно устроившийся в большой деревянной кадушке на большом старом табурете. В простенках висели старинные фотографии в старых тёмных широких и простых рамках. У холодной стены дома стоял огромный буфет, тоже тёмный и старый, но крепкий и тяжелый с многочисленными дверцами, стеклянными и деревянными. И всё в нём блестело, как будто бы всё вчера перемыли. В простенке напротив двери стояло огромное, тусклое от времени зеркало. Вдоль остальных стен стояли высокие узкие жесткие диванчики. Всё здесь было прочно и капитально сработано, служило сто лет, и ещё было готово служить столько же

— Тут человек по двадцать сиживало когда-то. Разъехались все. Слава Богу, живы все, работают, детей уж вырастили. Ларивоша у нас последненький. Вся наша надёжа на него. Как уж Бог даст, — бабушка Марфа перекрестилась на висящий в красном углу комнаты образок.

— А в чём надежда-то? — Настюша, поставив на пол ведро, полное свежей холодной воды, оглядывалась и искренне не понимала, о какой надежде на Ларика говорят бабули.

— Как в чём, девонька?! А храм-от наш? Только ему это будет поднять. Так мой Алипий Илларионыч сказал. А это уж непременно так будет. Что уж он сказал, то непременно и происходит. Всегда так было. И это будет. Когда вот только? Молодой он, Ларивоша наш, глупенький ещё. Не внемлет пока. Ну, ничего. Призовёт в храм и его Господь, как и всех призывает, кому положено. Всех. Рано или поздно, а в храм призовёт. Женится, наверное, так и призовёт сразу. Это со всеми в роду нашем так было.

В третьей небольшой комнате пахло чем-то очень знакомым, душистым.

— Это чем так приятно пахнет? — спросила Настя.

— Это-то? — Марфа округло обвела рукой около головы, — это воском пахнет и ладаном. Здесь мой Алипий Илларионович занимался, людей принимал, когда надо было. Видишь — вход-от отдельный из прихожей сразу, чтобы посторонние в дом не входили. Там-то ещё две комнаты, — старушка махнула рукой вдоль коридора, — закрыты сейчас, раньше мы и там жили, когда Коля и Тимоша с нами-то были. На дрова много денег уходит. И там чисто, пыль только смахнуть, почти не бываем, да масла в лампадку подлить, — бабушка показала на лампадку, горевшую крошечным, почти не видимым днём огоньком. — А как же? Пост нынче идёт. Алипий-то он с нами. Иной раз бывает, что и шаги его слышу. Ждёт он Ларивошу. Ждёт. Дождется и тогда, уж, совсем уйдёт. Он и умер-то, когда Ларивоша в армию ушел. Тосковал сильно. Мог бы и жить ещё, ему всего восемьдесят пять было. Отец его до девяноста семи дожил, так в алтаре и помер, когда второй-от раз начали церкви рушить. Прости их, Господи, не ведают, что творят, — старушка, мелко крестясь, пошла из комнаты. — Ты тут сильно-то не натруждайся. Смахнешь пыль и ладно. Сойдёт,… уж и не знаем, как тебя благодарить.

Настя сочувственно посмотрела вслед старушке. Тут так пахло патриархальной стариной из всех углов. И разговоры тихие, и запахи незнакомые, будоражащие, и шепот старушек, стоящих на полу на коленях перед образами в своей, «кипенно белой» комнатке; ватрушки, парное молоко и тонкий запах мёда, оплывшего от жары в вазочке; кринка с молоком с запотевающими боками, когда её доставали из глубокого погреба в темных сенях, — Насте казалось, что всё это она когда-то уже видела, знает, любит, слышала. И сейчас с ней происходила наяву такая счастливая детская сказка.

Тело, расправившееся на прохладных толстых простынях, млело от берёзовой воды в бане. Запах веника, запаренного в воде для ополаскивания волос, носился легким ароматом вокруг головы. Настя блаженно потянулась и согнулась калачиком, сон закрывал веки. Старушки, готовясь ко сну, уже закрылись. В сенях тихо скрипнула дверь, Настя услышала шаги босых ног по полу и приподняла голову. Ларик, стараясь не шуметь в сенях, открыл дверь и зашел в дедову комнату. Из-под двери пробилась полоска света.

— Лампу настольную зажег, — поняла Настя.

Сон у неё прошел от невольно нахлынувших детских воспоминаний. Каким же заводилой был Ларик на всех школьных концертах вместе со своей сестрой Элькой, пока не поступил в музыкальное училище.

И Ларик, и Элька легко и сразу подбирали на слух мелодию любой песни. А частенько во время репетиций школьных концертов устраивали настоящее попурри, сменяя один другого за пианино на сцене школьного актового зала. Настя всегда восхищалась ими, наблюдая из-за кулис за шумными, веселыми выходками брата и сестры

Они были своего рода тогдашним брэндом школы. На всех смотрах художественной самодеятельности они и пели, и играли, и всегда брали призовые места. И Элька, и Ларик учились в музыкальной школе. И, конечно, никто не удивился, когда после восьмого класса Ларик пошел в музыкальное училище. В школе тогда сразу образовалось пустое, никем незаполнимое место. А Элька ушла за два года до этого, она была старше, и после школы тоже училась в музыкальном училище.

Утром за завтраком Настя узнала, что деда Ларика, священника Алипия, как и прадеда Ларика, священника Иллариона, два раза осуждали за «религиозную пропаганду». Узнала, что они сидели в лагерях, и что отца Ларика, Николая, дедова сестра Пелагея Илларионовна успела увезти на время в гости на Украину подальше от знакомых. В доме остался «для пригляда» троюродный брат Алипия с семьёй. А когда началась война, Пелагея с Колей одними из первых попали под бомбежку, потеряли документы, и потом бабушка Пелагея записала Николая своим сыном на свою фамилию Удаловых, пока родители мальчика сидели в лагере. Кое-как, с пометкой: «Проживала на оккупированной территории», Пелагея сумела попасть с Колей «в ссылку» в забытые Богом Берлуши. Сюда же вернулся с фронта, муж Пелагеи, Тимофей Удалов, весь израненный. Своих детей они так