Темная сторона города (сборник) - Далия Трускиновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну наконец-то! – подхватил помреж. – Артур Геннадьич, я вас обыскался! Хорошо, мне вот Николай Игнатьич…
– Ладно, па, – сказала Настена, – я тебе еще потом позвоню, ага?
– Нет! – Он увернулся от помрежа, оттолкнул его. – Стой! Не отключайся!
– Да что на тебя нашло?! – благодушно хохотнул Позолотов.
– Не отключайся, слышишь?! – Артур плечом отодвинул его в сторону, ввалился в пустую гримерку и запер дверь изнутри. Зачем-то еще приставил к ней стул.
– Я занят! – рявкнул. – Нет, милая, я не тебе. Ты здесь?
– Д-да… Па, что там происходит? Я правда потом перезвоню.
– Ничего не…
Где-то далеко в телевизоре пробило двенадцать. В соседней студии радостно закричали, хлопнула пробка.
– Ой, – сказала Настена. Она обернулась и посмотрела куда-то вбок. В сторону входной двери.
Именно туда она ходила, когда пыталась показать Тихомирову «сюрприз». Тяжелый сюрприз, который доставил неизвестный курьер. Сюрприз, внутри которого лежит мобильный Елены.
Если – только мобильный.
– Ой, пап, – сказала Настена. – Па-а-ап!..
Тихомиров прислонился к столу. В дверь гримерки стучали, грозились позвать охрану. Потом Позолотов фыркнул:
– Да пошел он в жопу. Что мы, сами не отснимемся? А с этим пусть Дудко разбирается, у вас же контракт?..
Помреж что-то вякнул.
– Ну вот, – сказал Позолотов, – попадет в черные списки на всех каналах, тогда и запоет по-другому. – Он хмыкнул и зашагал прочь.
Артур стоял, спокойный и бледный. Не мог оторвать глаз от экранчика, даже положил айфон на стол, потому что руки-то слегка дрожали… сердце билось ровно, а руки дрожали.
Внутри поднимался, прорастал тот, другой Тихомиров. Тот, который на самом деле жил за него последний месяц.
А может, и дольше. Может, последние несколько лет.
Лот, который оглянулся… который всегда оглядывался. Не из сочувствия – из холодного, восторженного любопытства.
На микронную долю секунды этот другой Тихомиров подумал о том, что сейчас все узнает наверняка. Сейчас – увидит.
Краем глаза Артур заметил в зеркале его лицо – чужое, омертвевшее, с дряблой кожей и мешками под глазами. Оно тотчас вздрогнуло и почти сразу изменилось, стало похоже на привычное, прежнее.
Все это заняло не больше мгновения – как и то, что Артур сделал после. Он уперся левой рукой в стол, а правой схватил ножичек, оставленный Позолотовым, и резко, словно врач, вкалывающий антибиотик, ударил острием по кисти. Вогнал лезвие между указательным и большим.
Пальцы судорожно дернулись и царапнули по дереву.
– Па… – одними губами шепнула Настена. – Ты там? Это что вообще?..
На экран она не смотрела – не спускала глаз с того, что лежало у входной двери.
Боль была вялая, почти неощутимая. В отличие от стыда.
Но сейчас, подумал он, у меня нет времени ни на стыд, ни даже на отвращение к себе. Даже на то, чтобы плакать о Елене.
Времени у меня вообще нет.
Давай, приходи в чувство. Думай, твою мать.
– Малыш, – позвал он. – Настена. Ты сейчас вот что. Слушай меня очень внимательно, хорошо? Главное – не бойся, нельзя бояться.
Он не знал, что там происходит, мог только догадываться. Не имеет значения, как коробка оказалась под дверьми квартиры. Если это… если она ведет себя так, как он предполагает, значит, Елена обнаружила ее первой. Уже знала о случае с таким же аппаратом у Извольского и была агрессивно настроена к «подарочку». А тот отреагировал соответственно.
Все-таки, удивился он, неужели эта тварь научилась передвигаться? Неужели из-под елки сама… но почему именно на четвертый этаж, почему – к дверям тихомировской квартиры? А может, это все-таки дело рук Кузнечика?
И тут же – дернул за рукоятку ножа. Так, несильно. Просто чтобы прочистить мозги и не думать о второстепенном.
«Думать». Да, это был ключ ко всему.
– Послушай, – сказал он, – постарайся вспомнить что-нибудь приятное. Праздничное. Связанное с елкой, с по…
Едва не сказал «с подарками», – но если там сейчас перед ней эта хрень с бантом… нет, лучше…
– Вспомни о том, как мы раньше праздновали Новый год. С мамой. Тебе же всегда это нравилось.
Он не видел сейчас ее лица, но по интонациям понял, насколько она сбита с толку:
– Пап… Это обязательно? Я просто… ну… я уже плохо что помню, если честно. Ты же сам…
Он провел правой ладонью по лицу.
– Хорошо, – сказал, – просто поиграем в игру. Я буду говорить, а ты – не вспоминать, а воображать. Мы с тобой всегда начинали украшать елку в середине декабря, мама на выходные доставала с антресолей ящики с игрушками, мы протирали их…
Он говорил и понимал, что все впустую. Он и сам уже ничего или почти ничего не помнил, прошлое стало набором черно-желтых фотографий. Чужих карточек.
– Па, – шепнула Настена, – оно все-таки движется. Медленно так… бант этот… Кажется, не срабатывает, па…
Вспоминай, оскалился он на себя в зеркале. Взгляд был злой, верхняя губа подрагивала. Вспоминай, засранец!
Он дернул за нож – не вбок, а вверх, вытащил лезвие, и сразу же из раны хлынула кровь, и одновременно – он как будто услышал знакомый голос, увидел, как Алена берет йод и щедро льет на рану, и говорит встревоженно: «Ну печет-то хоть, Тихомиров? Жить будешь?»
– Родинка, – сказал он. – Малыш, помнишь ее родинку, здесь под ключицей? И как она смеялась, чуть наклоняя голову к плечу? И эту ее присказку, насчет «никогда не бывает слишком поздно, чтобы успеть»? А игрушки – мы же их вешали в строгой очередности, помнишь? Сперва доставали верхушку, в виде старинных курантов. Белых таких, с черными стрелками и алыми цифрами.
– Мне дали их протереть, а я не удержала, но они не разбились. А я… я перепугалась тогда. Сама не знаю, почему. Знала, что вы не будете ругать…
– Так все и было. А еще гирлянды – бумажные, в виде бабочек. А теперь, малыш, делай маленький шажок назад и продолжай думать о гирляндах. И еще были хлопушки, ты всегда думала, что в них что-то есть, и однажды расковыряла самую большую, проверить. И потом вы с мамой ее чинили. Делай шажок назад. Заклеивали цветной бумагой и раскрашивали фломастерами.
– А когда били настоящие куранты, ты обнимал маму и целовал. Ровно столько раз, сколько они били. Это было так смешно!
– …И еще шажок. А ты прыгала вокруг и требовала, чтобы мы тебя тоже целовали. И бросалась снежками… Не оглядывайся, просто скажи: далеко до двери?
– Я почти рядом.
– Вспоминай и слушай. А в школу ты одевалась доброй феей и потом бегала по дому с этой своей волшебной палочкой и касалась всего подряд, и мы делали вид, что табурет превратился в барашка, а зеркало – в окно, за которым – волшебный мир. Ты выйдешь в коридор, малыш, и закроешь за собой дверь из прихожей, быстро и крепко, и придвинешь с той стороны стул, принесешь из кухни. Потом запрешься у себя в комнате, к двери приставишь что-нибудь тяжелое, лучше всего кровать. И будешь меня ждать. А потом в школе ты получила первую премию за самый лучший костюм и самую лучшую роль, и так разволновалась, что затемпературила. И мы встречали тогда Новый год дома, возле окна. Забудь про айпад, не трогай его, просто выйдешь за дверь и сделаешь, как я скажу. Я минутки три буду занят – мне надо будет одеться и взять ключи от машины, а потом я тебе перезвоню, когда буду ехать. Все будет хорошо, малыш. Все будет хорошо…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});