Записки матроса с «Адмирала Фокина» (сборник) - Александр Федотов

Начались репрессии. Зам аккуратно сложил газету, подшил к моему персональному делу и убрал к себе в сейф: на всякий случай. Севрюгин получил выговор, а мы втроём, вместо увольнения в город, пошли долбить лёд вместе с Гнутовым и Сагалаковым.

Через три дня меня вызвал к себе в каюту старпом.

– Разрешите войти, товарищ капитан третьего ранга! – отрапортовал я.

– Проходи, Федотов, – миролюбиво пригласил старпом.

Разложив перед собой нашу газету, старпом некоторое время критично всматривался в своё изображение. Потом он повернулся ко мне:

– Ты что думаешь, Федотов, я на тебя за карикатуру, за критику зло держу? Нет, Федотов. Сейчас перестройка, я не против критики. Критика это хорошо. Критикуйте. Но это не гражданка – флот! Так что перед тем, как критиковать, подойди ко мне и спроси, «что» критиковать и «как».

Приборщик

– Почему у вас начштаба зовут Бамбуком?

– Потому что деревянный и растет быстро.

(Фольклор)

Справка: Стрингер (англ. stringer, от string – привязывать, скреплять) – продольный элемент конструкции корпуса (каркаса) судна. Обычно выполняется в виде деревянного или металлического плоского бруса.

По кораблю прошла информация – привезли посылки. Весь крейсер пришел в движение, как растревоженный палкой муравейник. «Нижеперечисленному личному составу корабля построиться около рубки дежурного для выдачи посылок! Матрос Умаров, старший матрос Федотов, матрос Теплов, матрос…» – раздалось из репродуктора.

С мачт, из машинных отделений, из всех выходов к рубке дежурного потянулись ручейки взбудораженных матросов. Услышав свою фамилию, я тоже поспешил к рубке дежурного. Когда я пробился к рубке, вокруг неё уже толпился народ. Прямо перед входом в ожидании своих посылок обречённо стояли счастливчики-караси. Вокруг них дежурили взбудораженные годки. Для годков день выдачи посылок всегда праздник: они первыми собирались возле рубки, чутко прислушивались к объявленным именам, отмечали про себя «своих» карасей и тут же выцепляли их из общей толпы, ожидавшей выдачи посылок. Карасей из каждой боевой части караулили свои годки. За годками, чуть поодаль, вторым кругом оцепления, в надежде на то, что и им тоже что-нибудь перепадёт, барражировали остальные члены экипажа.

В рубке дежурного на стуле восседал Большой Зам, он готовился к досмотру присланного добра. У его ног посреди горы разнообразных бандеролей и посылок копошился на корточках корабельный почтальон – главный корабельный старшина Крапов. Прилизанный, улыбающийся неровными золотыми зубами Крапов был любимцем Большого Зама и по совместительству приборщиком его каюты. А это был знак высочайшего доверия: он допускался в святая святых. Наряду с обязанностями приборщика Крапов получил ещё две самых блатных должности на корабле – фотограф и почтальон! Ещё бы! Ведь к почтальонству прилагалась возможность каждый день без сопровождающего ездить в город за почтой, а к должности фотографа – единственный на корабле легальный фотоаппарат «Зенит» и … своя отдельная каюта-фотолаборатория. Чтобы по достоинству оценить то, чем одарил Большой Зам своего любимца, нужно пожить три года в кубрике на шестьдесят человек, без схода на берег и без возможности хоть иногда уединяться куда-нибудь подальше от толпы, годковщины и «махачей»-мордобоев. Остальным смертным на корабле даже о малой доле этой роскоши и мечтать не приходилось. А Крапов получил всё и сразу. Но и этого оказалось мало. Большой Зам пробил своему приборщику звание главного корабельного старшины и зарплату под тридцать рублей в месяц, в четыре раза превышавшую наши семь целковых. Большой Зам дал бы ему звание и повыше, но выше звания для матросов-срочников на флоте просто не было. А под Новый год Большой Зам сделал приборщика своей каюты Крапова коммунистом…

Народ нетерпеливо гудел вокруг рубки дежурного. Большой Зам посмотрел на часы и дал Крапову отмашку: выдача посылок началась. Карась Умаров, подталкиваемый годками, первый неуверенно выступил перед Большим Замом.

– Умаров…Умаров… Ага, вот! – сидя на корточках, Крапов выбрал из кучи посылок нужную, отработанным движением перочинного ножа вскрыл её и передал для досмотра своему покровителю.

– Так, посмотрим, что тебе прислали из жаркого Узбекистана… – Большой Зам запустил руки внутрь посылки, разгребая мясистыми пальцами в стороны письма родных, конфеты и пряники. – Не положено, – он выловил из глубины посылки магнитофонную кассету, с недовольством отмечая, что, судя по этикетке, кассета бесполезная, с какой-то узбекской музыкой. – Выдавай! – бросил он сидящему подле его ног Крапову, перекладывая неположенную кассету в свой специально подготовленный мешок.

Крапов, как бы ненароком, запустил руку внутрь посылки и, особо не таясь, выудил оттуда пригоршню конфет и сухофруктов. Он деловито переложил выуженное добро в свой пакет, отдельный от мешка Большого Зама. Большой Зам сделал вид, что не заметил.

– На, держи! Следующий! – сказал Крапов, отдавая карасю слегка полегчавшую посылку.

Годки оттащили свою первую жертву подальше от рубки и глаз Большого Зама.

– О, братан, ну, что, получил нашу посылку?… Ну, тебе подвалило!.. Что мамка-то прислала – конфеты, блин, пряники!.. О, шоколад! Клёво! Да, забудь ты про кассету, зёма… Пойдём. Мы поможем поделить!

На несколько минут карась стал лучшим другом годков. Его бережно подхватили в охапку и, охраняя от годков из других боевых частей, как дорогого гостя, под руки повели в кубрик. В кубрике делили по справедливости. Карась получал почти столько же, что и каждый из годков. Строго следили за тем, чтобы карася совсем не обожрали. Западло. Только очень редко случалось, что в суматохе вокруг посылки про карася случайно забывали и тому оставались лишь пара конфет и письмо из дома. Покончив с одной жертвой, годки снова выходили на охоту.

– Следующий!

Подошла моя очередь. Крапов распечатал потрепанную посылочную коробку и передал замполиту. Большой Зам с интересом запустил в неё свои руки. Какое-то время он сопел, старательно вороша содержимое.

– Оп-ля! – Он выудил из посылки пачку душистого индийского чая со слоном. Довольно улыбнувшись и по достоинству оценив витающий аромат, он переместил мой чай в свой, уже порядком растолстевший мешок:

– Не положено!

Досмотр продолжался.

– Неплохо! – Из глубины моей посылки показалась банка с дефицитным бразильским кофе.

«Растворимый»: отметил я про себя. По правилам, можно. Должен пропустить.

Но Большой Зам не торопился. Он вертел в руках банку, рассматривая её на свет. Кофе-то уж больно хорош. Наконец он раскрыл рот…

– Не по…

– Товарищ капитан третьего ранга, растворимый кофе правила не запрещают, – упредил я его на полуслове.

Физиономия Большого Зама сморщилась от досады. Он и сам отлично знал, что растворимый кофе правила действительно почему-то не запрещали. И какого хрена не запрещали? Теперь просто так забрать нельзя. Кто её знает, эту матросню, напишут рапорт начальству, разбирайся потом. Геморрой.

– Когда кофе захочу – тебя вызову. Занесёшь. Понял? – Большой Зам с досадой бросил банку кофе обратно в мою посылочную коробку.

Я молча кивнул, думая про себя: «Хрен тебе жирный, сегодня же с ребятами разопьём.» Большой Зам и сам понимал – пропал кофе.

– Выдавай! – с досадой кинул он почтальону.

Крапов сигнал принял и, запустив свои грабли ко мне в посылку, облегчил её на горсть конфет и банку сгущёнки. Большой Зам в это время внимательно изучал грязное пятно на переборке.

– Рожи отожрали, в иллюминатор не пролезают! – кинул я, вполголоса, в сторону почтальона и его начальника, отойдя от рубки на безопасное расстояние.

– Ну, их к черту, Шура. Козлы они и есть козлы, – успокаивали меня друзья: – Пошли!

К тому времени я отслужил на корабле полтора года, а для годков забрать посылку у «полторашника было не так-то просто. Да тут ещё друзья-однопризывники вокруг. Годки с досадой провожали меня и мою посылку глазами. Им оставалось только ждать более лёгкой добычи.

На следующий день у нас на корабле случилось ЧП!

– Экипажу корабля построиться по сигналу «большой сбор» на юте!!! – неслись из репродуктора крики Большого Зама.

Экипаж выстроился по левому и правому борту. Большой Зам нервно вышагивал туда-сюда посередине площадки, ожидая, когда все офицеры доложатся о наличии личного состава. Рядом с ним, белый как мел, стоял главный корабельный старшина Крапов.

– Среди нас вор!!! – с пеной у рта заорал Большой Зам. – У корабельного фотографа украли фотоаппарат «Зенит»! Это позор!!! Вор у нас на корабле! Пока не найдём, будем строиться через каждые пятнадцать минут! На поиски фотоаппарата – разойдись!!!

Начался «Большой Шмон». Экипаж строили через каждые пятнадцать минут, проверяли наличие людей, спрашивали о результатах поиска, снова распускали и снова строили. Это продолжалось два дня, но фотоаппарат как в воду канул. На третий день, когда все попытки найти фотоаппарат не увенчались успехом, весь экипаж согнали на берег. На корабль по трапу поднялся Большой Зам, и он по одному запустил туда одних офицеров. Пока матросы ждали на берегу, кадеты шмонали корабль. Они рылись в вещах, под матрасами, в рундуках, под пайолами, в трюмах. За этот день у экипажа было конфисковано или просто пропало множество неуставных вещей, многие из которых собирались и готовились годами. Среди пропавших вещей значились фотоальбомы, с добытыми с большим трудом флотскими фотографиями, магнитофон, кипятильники, электроплитки, машинки для наколки татуировок… Нашли и конфисковали ещё множество других неуставных вещей, которые как-то скрашивали наш однообразный казённый быт… Не нашли только пропавший фотоаппарат Крапова.