Ненависть - Иван Белов

В доме суета и звон посуды, женщины собирали на стол.

— Проходи, разувайся, — Стрелок снял ботинки и с наслаждением пошевелил пальцами. — Господи, благодать-то какая!

Рудольфа посадили к окну. Хозяйка принесла огромную сковороду жареной картошки, блюдо квашеной, исходящей соком капусты, толстыми ломтями нарезала каравай круглого хлеба, выложила на тарелку снежно-белое, соленое сало, густо натертое чесноком. Руди едва не захлебнулся слюной.

Галина что-то сказала извиняющимся тоном.

— Мама просит прощения за небогатое угощение, — перевела Екатерина. — Говорит, не ждали сегодня.

Стрелок потер ладони и наполнил три рюмки желтоватой, остро пахнущей жидкостью. Встал и тихо сказал:

— За нас, за то что вернулись живыми, дай Бог.

Зазвенели рюмки, Рудольф опрокинул свою. Пищевод обожгло. Зверское пойло, градусов пятьдесят. Он поспешно закусить крепкой, хрустящей капустой, заправленной подсолнечным маслом и красным, репчатым луком. Никогда крепкий алкоголь не любил, предпочитая темное пиво. Галина пригубила рюмку и отставила в сторону. К еде даже не прикоснулась, исподволь наблюдая за мужем. Стрелок навалил себе гору картошки и споро заработал ложкой. Рудольф поспешил последовать примеру. Вкуснотища, жуть, а вроде ничего особенного.

— Папа, столько произошло пока вы… — затараторила Екатерина и осеклась. — Пока не было вас с дядяй Зульфатом! Дед Афанасий рыбу ловил, заснул и с лодки свалился, еле спасли!

— Я его предупреждал, — Стрелок усмехнулся в бороду.

— А он на следующий день опять рыбачить ушел, — отмахнулась девочка. — Да это ладно, мальчишки соседские, Колька с Мишкой Пестовым, курить начали. Митька украл у отца табаку, дымят теперь, прячутся у болота, думают не знает никто.

— Следопытка, — похвалил отец.

— Да ну нет, — отмахнулась Катерина. — Мне до тебя далеко. Вон у Бурмистровых корова три дня назад в лес ушла, до сих пор не нашли. Волки поди зарезали. Дядя Леонтий мне так и сказал: «А вот твой папка, Катерина, непременно бы корову сыскал». Ведь так пап?

— Может быть, — Егор счастливо засмеялся. Галина добавила по своему и они засмеялись все вместе. Руди и сам невольно заулыбался, но тут же взял себя в руки. Нельзя расслабятся, ты среди врагов. Это они на показ такие добренькие, делают вид, что ты один из них. А Стрелок еще совсем недавно резал немцев как поросят, а эти женщины в этом ему потакают и всячески содействуют. У дочери немецкий почти идеален. А зачем ей язык в этой глуши? Подготовить террористический акт? Такие случаи известны. Лет пять назад сообщали как террористка-смертница устроилась уборщицей в управление гестапо и подорвала себя во время совещания. Погибло много офицеров, здание обрушилось.

За окном сгустились вечерние сумерки. Хозяйка зажгла керосиновую лампу и принялась убирать со стола. Рудольф скептически хмыкнул, вот дикари, двадцать первый век на дворе, а у них ни света, ни воды, удобства на улице, даже телевизора нет. А без телевизора какая жизнь? К чему такое убогое существование? Может в этом причина ненависти? У немцев есть все, а у этих людей ничего, нищета и голые стены. Банальная человеческая зависть. Легче убивать и грабить чем работать. Живут как звери в лесу, тут невольно заваешь. Но что мешает бросить это жалкое существование и придти в города? Рейх примет не запятнанных кровью.

Дальше пили чай, черный, крепкий, ароматный. Без всяких конфет и тортиков. Мед и малиновое варенье. Хозяева по-немецки больше не говорили, общаясь между собой.

Стрелок отставил чашку, блаженно потянулся и сказал:

— А теперь пора спать, ложимся мы рано и рано встаем. Пойдем, покажу твои апартаменты.

Галина ушла в комнату и вынесла ворох постельного белья, закрученого в полосатый матрас. Протянула и вновь улыбнулась. Что прячется за этой улыбкой, извечная унтерменшевская хитрость или искреннее сочувствие?

— Спокойной ночи, спасибо за ужин, — проявил чудеса воспитания Руди.

— Спокойной ночи! — прощебетала Екатерина вытирая стол. — До завтра!

Стрелок повел его во двор. Уже совсем стемнело, дом и деревья погрузились в туманную дымку. Кругом тишина, как будто вокруг не поселок, а глухая чащоба где только волки и ходят. Прошли мимо грядок, и за кустами обнаружился маленький домик, бревенчатый, с низкой дверью и крохотным оконцем.

— Спать будешь здесь, — сообщил Стрелок. — Запру снаружи, бежать не советую, себе дороже выйдет. Из деревни выхода нет, вздумаешь шататься ночью — пристрелят. Можешь вступать во владение.

— Домик для гостей? — попытался пошутить Руди.

— Dlia xyistei, — ответил на своем варварском наречии Стрелок и добавил по-немецки. — Вроде того, номер конечно не шикарный, но все лучше чем на улице ночевать.

Рудольф приготовился переступить порог и спросил:

— Зачем я здесь?

— Я покажу тебе мир, частью которого ты являешься, — глухо отозвался Стрелок.

— А если я не хочу? — затаил дыхание Руди. — Видел как вы живете. Нищета, убожество и смерть всем вокруг. Меня вы спросили?

— У каждого своя мера, — в голосе бандита послышалась сталь. — Для тебя это нищета и убожество, меня единственный шанс остаться собой. Это свобода моего мира, где никто не смеет указывать, как мне жить и куда идти. И для счастья мне не нужен автомобиль последней модели, рестораны и тупое телешоу в пятницу вечером.

— Ага, — восторжествовал Штольке. — Значит про телевидение знаете!

— Я знаю многое. Кроме одного, как все погано так вышло. Почему я бандит и убийца, а ты, немецкая подстилка, рассказываешь мне в каком убожестве я живу.

— Я не подстилка! — взвился Рудольф. — Я подданный Великой Германии!

— Заладил как попугай, — устало улыбнулся террорист.

— Я жив потому что унтертан?

— Ты жив потому что я так решил. А умирают все одинакого: немцы, унтертаны, неполноценные вроде меня. Все.

— Но так не должно быть. Мы не враги!

— Эх Ваня, Ваня, — вздохнул Стрелок. — С врагом все понятно, его уничтожают, режут глотки, топчут каблуком, да ты и сам это видел. Так поступают с врагами. А такие как ты умирают рядом, за компанию, для круглого счета. Вы дети нового времени, потерявшие себя и питающиеся отбросами с чужого стола. У вас нет ничего кроме ублюдской мечты стать немцами, и посматривать свысока на отребье не заслужившее столь высокое звание. Вас ничего не интересует, кроме своих мелких желаний. И в этом наша вина.

— Ваша вина? — поток чужого сознания накрыл Рудольфа с головой.

— Да наша, — от Стрелка волнами пошла ненависть. — Наш крест. За предательство, за трусость, за проигранную войну. За страну которой больше нет. Знаешь какое самое страшное наказание? Видеть как дети наши прячутся в лесу словно дикие звери, и выслуживаются перед врагом, забыв кто они есть.