Восхитительная - Шерри Томас

– Ванная двумя этажами выше. Вторая дверь налево. Она бегом бросилась наверх.

Стоило упомянуть зеркало, как ее недоверие к нему улетучилось без следа. Стюарт покачал головой. Может, она и не дура, да ненамного разумней мешка с репой.

Верити схватилась за волнистый край ванны. Рука болела. Спину ломило. Наружная часть бедра ныла, она ударилась этим местом, когда её швырнули на землю. Но физическая боль казалась незначительным неудобством по сравнению с царящим в ее голове разгромом.

Что ей теперь делать?

Когда ее прижали, к тротуару, Верити, без пяти минут жертва уличной преступности Лондона и собственной глупости, поклялась с жаром новообращенного, что впредь никогда не будет строить далеко идущих планов на брата Берти.

Ее решение сопровождалось галлонами слез, когда она с огромным облегчением поняла, что чудовищная глупость сойдет ей с рук и она уйдет невредимой.

А потом она увидела номер на двери: тридцать два. Дом номер тридцать два по Кэмбери-лейн. Слезы застыли в ее глазах ледяными каплями. Ее спасителем был не кто иной, как Стюарт Сомерсет собственной персоной.

Неужели судьбе было угодно, чтобы они встретились именно так? Не означало ли это, что ее затея не столь уж безрассудна? Не следует ли ей теперь, когда она умылась и более-менее привела в порядок волосы, представиться и объяснить цель своего визита?

Но Верити не могла даже представить себе, как ошарашивает своим сообщением Стюарта Сомерсета. Их предыдущие встречи были совсем короткими, однако она успела поразиться его умению отстраняться от собеседника. Это была отстраненность абсолютно совершенного человека, который смотрел на безумства, подобные ее собственному, как на маневры клопов в деревенской гостинице.

Стюарт Сомерсет сурово скажет ей, что нисколько не верит истории ее бедствий и гонений. Предположит, что ее послал Берти с целью злокозненного обмана. И разумеется, он не станет брать на работу или в свою постель женщину, совершенно ему незнакомую, к тому же явно не в себе.

Она живо представила, как втолковывает, в манере отчаянной и жалкой одновременно, какие страдания они могли бы причинить Берти. Стюарт улыбнулся бы вежливо и указал ей на дверь. Он и без того достаточно поквитался с братом и не нуждался в ее помощи.

Глупо, глупо и еще раз глупо, твердила она собственному отражению в зеркале. Глупо было явиться в Лондон, глупо было надеяться, что Стюарт Сомерсет станет ее спасением, и уж вдвойне глупо ни разу не подумать о последствиях. Что ее ждет? Ярость Берти, увольнение, бесплодные попытки найти приличное место – учитывая ее скандальную репутацию – и слезы Майкла, когда ей уже в который раз придется от него отказаться.

Возможно, ее тетка была права. Она слабое и глупое создание, всеобщее посмешище, лучше б ей вовсе не появляться на свет. Столько потерь было в ее жизни, но она готова потерять и все остальное.

Она этого не допустит. Не станет делать глупость. Спустится вниз, горячо поблагодарит Стюарта Сомерсета и уедет в первом попавшемся кебе. Они с мистером Сомерсетом останутся чужими друг другу, и точка.

Стюарт вышел из гостиной, где дочитывал вчерашний номер «Дейли мейл», чтобы принести из кабинета виски. Когда он пересекал холл, что-то заставило его обернуться. Его незнакомка неподвижно стояла на лестничной площадке второго этажа, сжимая в руках сумочку. Растрепавшиеся волосы она пригладила и зачесала назад, так что теперь он увидел ее лицо.

Он уже успел побывать на нескольких балах, повидать немало хорошеньких юных леди, спускающихся в бальные залы по роскошным лестницам. Его лестница была совсем скромной. А жакет и юбку незнакомки, сшитые из серой шерстяной ткани, вряд ли можно было назвать роскошными. Да и юной она не была – хорошо за двадцать по меньшей мере. Тем не менее у него захватило дух.

Она не была красавицей в классическом смысле – рот слишком большой для тонкого, исхудавшего лица, подбородок тоже крупноват. Но какие у нее были глаза! Как на картинах прерафаэлитов, глубокие и загадочные. Такие глаза внушили бы поэтичный дар последнему тупице. А губы? Эти губы ввели бы в соблазн хоть ангела, хоть святого.

– Быстро вы справились, – заметил он.

– Ущерб оказался меньше, чем я предполагала, – ответила она, медленно спускаясь по ступенькам. Она чудесно выговаривала гласные, чистые звуки, точно пение птичек, населяющих семейные древа, уходящие корнями чуть ли не в эпоху битвы при Гастингсе. Кто же она такая?

Ее веки все еще были красноватыми от слез. Она не поднимала глаз, украдкой разглядывая его жилище. Сэр Фрэнсие оставил Стюарту по завещанию все, что мог. Судебные лорды, изучив дело, отдали Стюарту городской дом Сомерсетов на Гросвенор-сквер. Однако доходные участки городской земли отошли к Берти, а Стюарту достались овечьи пастбища, доходов с которых никак не хватало на содержание такого дома.

Поэтому он продал Сомерсет-Хаус со всем содержимым и купил стандартный дом в Белгрейвии. Это был верный выбор. Дом как раз подходил семье из пяти человек плюс слуги. Из старого дома Стюарт привез кое-что из мебели – самые ценные предметы – и расставил их с большим старанием и даже с претензией на щегольство.

Консольный столик у основания лестницы представлял собой образец стиля чиппендейл. Напольные часы красного дерева, изготовленные Джоном Брауном из Эдинбурга, датировались серединой восемнадцатого столетия. Над столиком висел писанный маслом пасторальный пейзаж, принадлежащий кисти самого Джона Констэбла.

У него возникло странное ощущение, что она одобряет его дом – никакой роскоши, но жить можно. Кажется, она знала в этом толк. Бросая по сторонам быстрые взгляды, она оценивала обстановку холла и понимала, что есть что. И ценные вещи удостаивались ее мимолетного внимания – не более.

Потом она снова взглянула на Стюарта.

– Благодарю, – сказала она, – за то, что пришли на помощь.

Ее глаза! Когда она смотрела на него в упор, у него даже мурашки пошли по коже.

– Не стоило ходить по улицам одной в столь поздний час, – хрипло пробормотал он.

– Да, ужасно глупо с моей стороны. – Ее голова поникла. Пальцы теребили поля шляпы. – Боюсь, мне не по карману лакей.

– Почему нет?

Ее внешний вид, манера разговаривать выдавали особу достаточно высокородную, чтобы иметь в своем распоряжении дюжину лакеев. Она была не так молода – и так поразительно хороша собой, -чтобы не быть замужем. Неужели она ускользнула из дому ради любовного свидания?

Она подняла голову. Их глаза встретились. У Стюарта защекотало под ключицей.

– В моей кухне нет ящериц, – сказала она, и в ее бесстрастном тоне ему почудились тоскливые нотки.