После свадьбы. Книга 1 - Даниил Гранин

«А может, Малютин согласится?.. — подумал Шумский. — Ох, если бы он согласился!»

— …Для вас, молодого специалиста, это целая школа.

— Тоне там тоже найдется работа, — сказал Костя Зайченко.

Шумский поспешно подтвердил, испытывая досаду за свой излишне бодрый тон.

Громко хрустнул графит карандаша в руке Гени. Игорю стало жаль Геню, сейчас его больше всего беспокоило, как помочь Гене вмешаться. Он сказал доброжелательно:

— Почему ж именно меня? Вы же знаете, я только кончил учебу, у меня работа…

Он говорил здраво и осмотрительно, выжидая, когда Геня посмотрит на него и даст какой-нибудь знак.

Его уверенность подчиняла Шумского. «А ведь действительно, парень только — только встал на ноги, — сочувственно подумал он. — Получил диплом, всякие планы строит, а тут пожалуйста, бах-бенц…»

И в памяти Шумского возник незабываемый день, когда после защиты диплома он вместе с друзьями шел по Лесному проспекту вдоль длинной садовой решетки. Пахло мокрым железом, осенним холодком. Сыпались красные листья и неслись вперегонки по асфальту. И Шумский чувствовал себя тоже крылатым и легким. Замыслы, один блистательней другого, туго натянутые паруса надежд, музыка высоких, светлых цехов, гудение печей, апельсиновое сияние раскаленных слитков… Где это все? Только прикоснулся — и до свидания. Через каких-нибудь четыре месяца после поступления на завод его выбрали секретарем комитета, и он будет работать год и, может быть, еще год. Поди признайся кому, как страшно и трудно руководить такой огромной организацией, сотнями людей… Насколько проще было иметь дело с машинами!

Отсюда, из этого кабинета, работа в цехе казалась ему сплошным удовольствием. И никому не было дела до его страхов. Может он или не может, а раз доверили — должен сидеть здесь и разбираться с такими, как Малютин. И суметь разобраться!

Он был не волен над собой, но в этой неволе он сейчас ощутил сладостную горечь долга. Горечь и бодрость солдатских лишений. Превосходство солдата, умеющего подчиняться.

С внезапной неприязнью он в упор оглядел Малютина: узкое, с длинным, острым подбородком лицо, аккуратный зачес прямых волос, прозрачные, голубовато-серые прищуренные глаза. Возмущение Шуйского росло. Весь облик Малютина казался ему сейчас нагло самоуверенным. Исполненным безразличия. Нет, это не безразличие человека, умеющего владеть собой, это серое равнодушие, которое все отталкивало от себя, равнодушие непрошибаемое, недоступное никаким призывам.

— Как вы смеете так рассуждать? — Голос Шумского, поднявшись, окреп, затвердел. — Вам государство образование дало. Вам все давали… А вы что дали? Что?.. Ищете только, где ухватить кусок пожирнее…

То, что он говорил, было несправедливо, но он хотел быть несправедливым, он хотел обидеть, вывести из себя Малютина; его больше не беспокоило, что там думают Рагозин и Вера Сизова, согласны они или нет; он видел только одного Малютина и говорил, не спуская с него глаз, с каждым словом освобождаясь от пут своей всегдашней неуверенности. Было сладостно видеть, как сперва удивленно, а затем все растеряннее заметались глаза Малютина, как сползало с него вызывающее спокойствие, напряженнее выпрямлялась спина. Из бездумного равнодушия наконец-то выглянуло что-то встревоженное. Рассчитываешь на Рагозина? Давай, давай, посмотрим, как он тебя защитит! Шуйский жаждал сейчас, чтобы Геннадий вступился за своего друга.

Но Рагозин молчал.

Ни разу он так и не посмотрел на Игоря. Может быть, Игорю надо было встать и дернуть его за плечо? Игорь все еще не верил в серьезность происходящего. Все было слишком неожиданно. Он не желал в это верить. Ему казалось, что сейчас Генька повернется и захохочет: «Ну как, старик, ловко мы тебя разыграли?»

Натиск Шумского несколько ошеломил его. С чего он так взъелся? На испуг берет? Не на такого напал.

Ребята тоже удивленно уставились на Шумского.

Почти каждого Игорь здесь знал, одного меньше, другого больше; с Женей Вальковым занимались в одном политкружке: Ване Клокову механический фуганок ремонтировал в модельной: у этого чернявого конструктора из КБ — как его звать? Фетисов? — у него скандал был с чертежами, Игорю тогда влетело за него. Неужто они не понимают? Не может быть. Холодок собственного страха показался ему смешным. Все обойдется. Как обойдется, он не знал, но все обойдется. Надо только тверже держаться. Генька, наверное, молчит по политическим соображениям.

Но слишком уж долго он молчит.

Игорь услыхал голос Веры Сизовой. Единственный здесь человек, перед которым он чувствовал себя виноватым. И это заставило его усмешливо скривить губы: валяй, разворачивай свое красноречие. Начинается агитация и пропаганда.

Славные традиции… счастье оказаться нужным… героический энтузиазм целинников…

— Есть у него уважительные причины не ехать? — спросила Вера. Она честно выждала. — Нет у него таких причин. (Игорю хотелось посмотреть ей в лицо, но что-то мешало.) Смешно требовать от человека энтузиазма, это — дело его совести, но элементарное выполнение комсомольского долга — обязанность каждого! Объективные данные Малютина подходят, я работала с Малютиным и знаю, что он грамотный техник, способный, поэтому я и предложила его кандидатуру. Хотя я лично не уважаю Малютина как человека…

Игорь медленно передохнул, поднял голову. Ну что ж, теперь они квиты. Отомстила. Теперь он объяснит все.

— Да, я его не уважаю, — быстро продолжала Вера. Под ее напряженно вытянутой шеей костляво обозначились ключицы. — Да, я его не уважаю. У меня с ним скверные отношения. Легче всего мне было бы не участвовать в обсуждении. А я считаю — наоборот. Человек должен пересилить свое личное. Я действую так, как подсказывают мне интересы дела. Если хотите знать, поступать так куда тяжелее.

— Чего ты волнуешься? — сказал Костя Зайченко. — Никто тебя не упрекает.

Все встрепенулись, задвигали стульями, заговорили. Плечи у Игоря обмякли. Он расстегнул пуговицы тужурки, растопырив пальцы, недоуменно посмотрел на ладонь. В складках кожи поблескивал пот. Вера сама сказала обо всем. Ничего на его долю не осталось. И почему-то ребята приняли ее сторону.

— По-моему, дело ясное, — сказал Вальков.

На политгруппе он часто брал у Игоря конспект списывать. Они сидели за одним столом. А руководителя кружка они прозвали «Первоисточник».

— Ну, так как же, товарищ Малютин? — спросил Шумский.

— Да чего вы навалились? — прозвучал вдруг хриплый голос Геннадия. — Так разом не решить. Пусть подумает. В понедельник скажет.

«Ага! Высказался наконец. Вот какая его дружба. Уговаривать придет. Потихоньку. И нашим и вашим. Трус. Предатель. Прихлебай». Игорь подбирал самые обидные ругательства. Злоба оглушила его. Он не слышал своего голоса, но чувствовал только, как разлепились его пересохшие губы.

— И не собираюсь думать! Сказал, не поеду, и конец. Напрасно хлопочете, товарищ Рагозин.

Наступило молчание. Разноречивое молчание, когда каждый занят своими чувствами. Шумский читал на лицах угрюмый стыд за Малютина, раздражение; Вера холодно усмехнулась; Костя Зайченко разочарованно и смущенно пыхтел. Геннадий с мучительным волнением потирал лоб. Никто не смотрел на Шуйского, никто не спешил ему помочь, и все ждали от него ответа.

«Отпустить парня? Стоит ли с ним возиться? — подумал Шумский. — Все равно ничего не добьемся. — И тут же он рассердился на себя. — Не можешь убедить. Сомневаешься. Твердости не хватает. Забыл ту, прошлогоднюю осень, когда всем курсом послали в колхоз копать картошку?»

Они поехали вместе с преподавателем, копали дотемна, глина налипала до колен, ломило спину, копали, вместо того чтобы заниматься, спали в холодных сараях. Их доцент, автор многих трудов, шел за плугом, дождь стекал по стеклам его роговых очков. Никто не жаловался. Все понимали: надо спасти картошку, эти огромные поля с осклизлыми торчками тины. И еще совсем недавно с какой радостью он читал одно за другим постановления о переменах в сельском хозяйстве! Как же сегодня он забыл об этом? Отпустить Малютина так, просто — значит согласиться с ним, оправдать его.

Почему он, Шумский, ждет чьей-то помощи, чьего-то мнения? Даже в этом маленьком деле. Где уж там отвечать за весь завод, за тысячу комсомольцев, за район, а ведь он член райкома! Кандидат партии. Единственный из всех этих ребят.

…Мысль простая, бесконечно важная и удивительная, как открытие, поразила Шумского: конечно, он, Шумский, и есть частица партии, и он тоже вынес это постановление, это ему надо обеспечить страну хлебом, это он здесь, на заводе, отвечает за все, что происходит в деревне.

И, пересилив свою неприязнь к Малютину, он рассказал, что видел в деревне и как нужна сейчас помощь колхозам.