Золотая змея. Голодные собаки - Сиро Алегрия

— Свежего нет… Ружье сломалось…

— Ничего, мы тут не задержимся…

— А то остались бы… — радушно предлагает Ландауро.

Братья смеются, а Люсинда даже и не слышит, о чем они говорят, — ее совсем очаровал сад перед хижиной: сколько здесь коки и какие деревья — агвиаты, усыпанные глянцевитыми плодами, густые манго, апельсины в белом цвету, и цветы эти так чудесно пахнут…

— За нами наверняка гонятся, — говорит Артуро и рассказывает о стычке с полицейскими.

Ландауро слушает и смеется вместе с братьями.

— Если они появятся и будут тебя звать, ты ни гугу. Пусть хоть лопнут, не отзывайся, и все.

— Ладно, буду молчать, вот как эта каменная изгородь, — уверяет Ландауро.

Беглецы снова вскочили на коней, и вскоре Шикун остался позади. Правда, один раз, у сахарного заводика дона Агустина, они все-таки остановились. Это тот самый дон Агустин, которому принадлежит бо́льшая часть долины. Валки для переработки тростника приводятся в движенье удивительным железным колесом с черпаками — они то забирают воду, то выливают ее, потом снова забирают, и так, оборот за оборотом, колесо крутится не переставая. До чего ж хороши и сам заводик, и три блестящих, не знающих усталости валка! Скоро они превратят в жмых весь тростник, по которому пока еще ветер гоняет, как по озеру, желто-зеленые волны.

К ночи путники добрались до Калемара. Старики ужинали у очага. Сначала они удивились, но потом так расчувствовались, что донья Мельча даже ткнулась своим морщинистым лицом в высокую упругую грудь Люсинды и заплакала. Еще бы, ведь теперь у нее есть дочка.

Но не все шло гладко — у жизни, как и у реки, есть свои излучины и стремнины. Однажды в селение нагрянули полицейские, хотели арестовать братьев. Но их заметили, едва только они появились в долине, на тропе, что ведет в Шикун. Братья, прихватив с собой Люсинду, спрятались на берегу реки, в зарослях дикого тростника. А старики сказали, что дети их живут теперь где-то в горах, вроде бы в Бамбамарке, но где именно, они не знают. И никто в долине не хотел помочь полицейским.

— Они здесь теперь не живут, давно не живут, — говорили люди.

И хотя сам староста сказал то же самое, непрошеные гости убрались только на четвертый день, обшарив все кругом, даже тростниковые заросли. Полицейские хотели поджечь их, но тут все взмолились — из чего же тогда плести стены хижин? Ведь для этого нужны прямые стебли, а где их взять? Ну, а когда в Уамачуко сменили весь полицейский участок, бояться стало нечего. Вот только Люсинду замучила лихорадка, не помогали даже травяные настои старой Мельчи, и Артуро пришлось-таки отправиться в Уамачуко за хиной. В довершение всех несчастий у бедняжки все время были выкидыши. Уже два кровавых комочка отнес Артуро на кладбище. Копал могилки, горько сетовал на свою судьбу и даже крестов не ставил. А когда пришел праздник девы Марии, заступницы Калемара, они обвенчались, чтобы не жить без божьего благословения. Люсинда вскоре выздоровела и родила Адана. Люди говорят, это пресвятая дева чудо сотворила!

Так попала Люсинда в Калемар. Вот и вся ее история. «А Флоринда?» — спросите вы. Что ж, я отвечу, ведь это все равно…. Люсинда ли, Флоринда, Ормесинда, Орфелинда или Эрмелинда — и сами они, и судьбы их одинаковы. Придет время, каждая найдет своего Артуро, и история Люсинды повторится снова и снова.

Их нежные имена сладко тают у нас на устах. С ними слаще жизнь. Они напоминают нам коку, и мы, парни из долины, очень их любим.

IV. ГОРЫ, СЕЛЬВА И РЕКА

Дон Освальдо Мартинес де Кальдерон поднимался в горы «где пешком, а где ползком». Гнедой, неуклюже ступая большими тяжелыми копытами по острым выступам скал, то и дело спотыкался. А как тяжело он вздыхал, бедняга, вспоминая просторы побережья! Дон Освальдо смертельно устал, он шел, с трудом передвигая ноги, отсчитывая каждый шаг.

Наконец впереди на косогоре показались кроны тополей, значит, скоро можно будет отдохнуть и собраться с силами. Подъем был трудным. Узкая тропинка, кактусы и колючие кустарники по обеим ее сторонам, острые камни под ногами… Сразу же за ущельем кончились заросли высоких, тенистых арабиско. Их сменили низкорослые кусты, у которых только и забот, что царапать путников острыми, как нож, колючками. Дон Освальдо и его гнедой едва осилили этот подъем — очень уж нещадно жгло солнце.

Инженер вскочил в седло и мигом оказался под сенью благодатных тополей, стоящих в ряд по обе стороны дороги. Проехав немного, он увидел красную черепичную крышу, подпертую толстыми некрашеными столбами, особенно темными на фоне белых стен. На галерее, за каменной балюстрадой, появился сначала индеец, потом старик с окладистой бородой. Это был дон Хуан Пласа, владелец поместья Маркапата. На голове его желтела плетеная шляпа, а из-под пончо табачного цвета выглядывали носы черных сапог.

— Милости просим, сеньор, милости просим, — приветливо встретил он путника, едва тот появился перед домом.

Гостеприимство дона Хуана было столь же велико, сколь крепок и добротен его дом, у галереи которого спешился дон Освальдо. Молодой человек искренне обрадовался, увидев белого человека и почувствовав в своей руке его гладкую ладонь, но еще больше обрадовался он, услышав, что старик свободно и правильно говорит по-испански, хотя и с местным акцентом. В такой глуши и вдруг — кусочек мира, оставленного где-то далеко на юге, на побережье, непостижимо далеко…

Он огляделся. Какая тишина и благодать кругом! Нежно зеленеют поля пшеницы, перед хижинами индейцев молча застыли красавицы агавы; пестрые и рыжие коровы лакомятся сочной зеленью живых изгородей, а выше по склону, среди серых скал, белеют козьи стада и с пронзительным лаем носятся собаки. По бурым лентам тропинок снуют индейцы в разноцветных пончо и индианки в темно-красных юбках. Глядя на их темные лица, кажется, что уже наступила ночь.

Хозяин представил гостю членов своей семьи — жену, дочь и целую толпу родственников, а потом пригласил его в столовую, где они уселись на громоздкие деревянные стулья за чисто выскобленный стол. Комната была просторная, и каждое слово гулко отдавалось от голых белых стен. Гость налил себе свежего молока и взял ломоть темного хлеба, хозяин же, с которого не сводил своих преданных глаз мохнатый пес, все говорил и говорил без умолку.

— Поверьте, для меня ваш приезд — большая радость. Здесь такая глушь, что, если вдруг доведется увидеть цивилизованного человека, так и не знаешь, как судьбу благодарить. Ей-богу, дорогой дон Освальдо… ей-богу…

— И я очень рад, дон Хуан. Конечно, чоло там, в Калемаре, — народ очень приветливый, но в голове у них только свои заботы. В самом деле, о чем я могу с ними говорить! Нам просто не понять друг друга.

Инженер бросает собаке куски хлеба, смоченные в молоке, и отвечает на бесчисленные вопросы хозяина. Как там Лима? Что нового в политике? А насчет правительства что слышно? Будет ли революция? Молодой человек смущен — в политике-то он ровным счетом ничего не смыслит. Вот про Жанну Кроуфорд или Кларка Гейбл он мог бы кое-что порассказать, но голливудские звезды — тема совсем не подходящая для разговора с доном Хуаном. Тогда он начинает расписывать новый проспект в Лиме и парк Ресерва, а потом сообщает о своем решении отказаться от благ столичной жизни и заняться изучением природных богатств здешних мест.

— Итак, вы решили изучать здешние места. Но тогда вам понадобятся проводники, — озабоченно говорит старик.

— Да, обязательно.

Дон Хуан свистнул в тростниковую дудочку, и в комнату вошел молодой индеец, понго. Он так уставился на хозяина, что, казалось, приготовился слушать глазами. На индейце рубашка, панталоны и охоты. Продолговатый череп обрит наголо. Медное лицо — толстые губы, нос с горбинкой, сильно выступающие скулы — неподвижно. Жизнь только в серых глазах, устремленных на хозяина услужливо, покорно, преданно…

— Пойди к Сантосу и скажи ему, пусть завтра придет сюда, он понадобится этому сеньору.

— Да, тайта.

Индеец, постукивая охотами, выскользнул из комнаты.

— Я могу дать вам Сантоса всего на несколько дней, сейчас полевые работы в разгаре, и он мне самому понадобится, — объяснил дон Хуан.

В широко раскрытую дверь вползли сумерки. Белые стены стали фиолетовыми, в углах притаились черные тени. Дон Хуан ведет разговор по-стариковски медленно, обстоятельно. Ему очень хочется, чтобы молодой человек принял во внимание все его советы, но тот коротко и решительно возражает.

Беседовали они долго. Дон Хуан хорошо знает здешнюю жизнь, ведь это и его собственная жизнь, полная трудностей и невзгод, а о том, что было в давние времена, ему известно из преданий. В этом диком горном краю они переходят от дедов к отцам, от отцов к детям, внукам, и конца этому нет. Стоит только здешнему человеку раскрыть рот, как сразу же встают перед глазами картины далеких времен. Слушаешь и как будто книгу читаешь, книгу живую, с душой и сердцем. Само собой, у дона Хуана всегда была, как он говорил, под рукой какая-нибудь история, он все знал и все мог объяснить.