Кони пьют из Керулена - Григорий Кобяков

— Нынче у всех беда, — вздохнул Цамба.

— Дай, хозяин, одну меру ячменной муки и одного барана. Отработаю.

— Тебе дай, другому дай, а сам ложись и подыхай?

— У вас табуны коней и отары овец…

— А сколько вы погубили? Вот ты — сколько?

— Снегопады, гололед… Дзут!

— Ха, батраки совсем обленились. Семь десятков и три овцы — это только ты потерял… Проглядел.

— Дзут унес.

— Хочу спросить: когда отработаешь за эти семь десятков и три овцы?

— Хозяин…

По черным, иссеченным ветрами щекам батрака Эрдэнэ покатились слезы. Неприлично мужчине показывать свою боль, слезы — это мужской позор. Но Эрдэнэ не мог сдержаться. Боль, обида и бессилие — все выливалось в этих слезах.

— Не позорь, пастух, свой род! — Цамба начал яриться. В его маленьких бегающих глазах, спрятанных за жирными складками, загорались бешеные огоньки. — Семью свою надо было в кочевье брать. А здесь никто не обязан…

Эрдэнэ тяжело поднялся и, не говоря больше ни слова, вышел из юрты. Услышал ругань, которую Цамба посылал ему вслед.

— Рвань, нищета, голь перекатная! Вместо того, чтобы работать, едут за милостыней. Попрошайки!

Эрдэнэ поднял крепко сжатые кулаки к небу и погрозил в сторону юрты богача.

А на Керулене, куда Эрдэнэ вернулся за полночь, его ждала новая беда: умерла жена. Остаток ночи и весь следующий день Эрдэнэ просидел в юрте. А ночью, перед рассветом, запряг лошадь в арбу, положил на нее трупы жены и сына, отвез их в Долину смерти и до восхода солнца — по обычаю — захоронил.

Ночь скрыла и Смерть и похороны. А взошедшее солнце в степи не заметило никаких перемен.

Весело и густо над юртой пляшет кудрявый дым. Ветер рвет его в клочья, кидает в степь. В юрте, у живого очага, сидит Эрдэнэ и ест жирное мясо. Вдруг послышался цокот копыт. Эрдэнэ поднялся и пошел к двери, чтобы встретить всадника. Таков закон степи: кто бы ни был человек, конный или пеший, сосед ли, усталый ли путник издалека — встреть его как гостя, приюти, обогрей, накорми.

Поглядел Эрдэнэ на скачущего всадника и поежился: такого «гостя» он бы не хотел видеть в этот час. К нему скакал тайджа Цамба.

Богач круто осадил жеребца у дверей юрты, злобным взглядом смерил Эрдэнэ, поглядел на свежую баранью шкуру, что лежала на арбе, выругался.

— Где взял барана, голодранец?

— У тебя.

— Украл?

— Украл, — безбоязненно и спокойно ответил Эрдэнэ.

В воздухе засвистела тонкая ременная плеть. Эрдэнэ не отскочил, не уклонился от удара. Он только рукой прикрыл глаза. Но когда Цамба второй раз замахнулся, прилаживаясь хлестануть по голове, Эрдэнэ успел перехватить плеть и так рвануть на себя, что Цамба едва удержался в седле. Не удержался бы, не порвись петля, наброшенная на кисть руки. Плеть перешла в руки Эрдэнэ.

— Ты у меня, ворюга, — взвизгнул Цамба, — кровью будешь плакать. Я найду, на тебя управу!

— Ищи! — крикнул Эрдэнэ и с силой огрел скакуна Цамбы. Жеребец сделал свечку и, обезумев, понес всадника в степь.

В тот же день из Сан-Бейсе приехали стражники, арестовали «вора» Эрдэнэ и увезли его в тюрьму. «А ведь верно говорили батраки, — трясясь со связанными руками на лошади, вспомнил Эрдэнэ, — что с собакой поссоришься — без подола будешь, с Цамбой поссоришься — без задницы останешься». Наверное, плетью будут бить. Или на позор всем людям в ящике-мунгульке выставят где-нибудь на конном базаре…»

«Не дамся!» — решил про себя Эрдэнэ.

О двух событиях, происшедших одно за другим на берегах Керулена, пошла гулять людская молва по сте- I пН. В бедных юртах об этих событиях говорили с одобрением.

— Слышали, из хошунной тюрьмы убежал батрак Эрдэнэ?

— Видать, смелый человек этот батрак.

— Слышали, у тайджи Цамбы угнали косяк лошадей, а вместе с косяком и скакуна — любимца тайджи? Говорят, на скакуне, быстром, как ветер, и резвом, как степной огонь, видели батрака Эрдэнэ.

— Этот батрак оказывается не просто смелый человек, а настоящий богатырь. Но куда батраку целый косяк лошадей?

— Он их дарит другим батракам.

Чернее ночи, чернее тучи ездил Цамба по богатым юртам, заливая горе урзой — молочной водкой.

— Этот взбунтовавшийся нищий и вор, — жаловался Цамба своим приятелям в хошунном управлении, — способен на все: даже человека убить может. И если его не поймать, то он многих уважаемых людей разорит и пустит по миру. И до князей доберется…

По сомонам и соседним хошунам из управления пошла бумага с красной полосой. Этой бумагой всем сомонным чиновникам предписывалось найти и арестовать разбойника и вора Эрдэнэ.

Чиновники начали рыскать по айлам. Но Эрдэнэ был неуловим. Араты-бедняки кормили его, поили, укрывали от властей, предупреждали о грозящей опасности. Эрдэнэ объявил войну богачам, он стал сайнэром[6], человеком, который решил помогать тем обездоленным, кто с детства и до глубокой старости кочует с табунами чужих коней и с отарами чужих овец, кто живет в рваной-драной юрте, кто праздники встречает в шубе, которую носит и в будни, кто не каждый день в котле заваривает чай.

Весть об Эрдэнэ вскоре дошла до Халхин-Гола. Жамбал, друг Эрдэнэ, сказал тогда Лодою:

— Степного коня на конюшне не удержишь. Ему простор нужен. А ты не отчаивайся… Прилег час и мы сполна рассчитаемся с богачами.

В те дни Лодой впервые услышал о революции в России, о том, как араты прогнали там богачей.

Когда поднялись травы по Керулену, батраки Цамбы вернулись со скотом с далекого Халхин-Гола.

Лодой остался жить у Жамбала. Не зря ведь говорят, что опора в юрте круг, а в жизни друг. Жамбал предупредил мальчишку, чтоб гот был осторожен с Цамбой.

— Этот шакал постарается отомстить…

Жамбал предупредил и Цамбу:

— Если упадет хоть один волос с головы Лодоя, то в тот же день и в тот же час скатится твоя голова с плеч, как скатилась она с белого царя в России.

Голову свою Цамба берег. Хотя от предупреждения Жамбала богача кинуло в дрожь, он ничего нс мог сделать. В доброе старое время этого сосунка запорол бы насмерть, а теперь слова поперек не скажи… Совсем обнаглели батраки, узнав о революции в России. Если раньше заискивали, гнулись в три погибели перед ним, теперь и головой не кивнут. Не боятся ни черта, ни дьявола. Того и смотри — кишки выпустят. Собираются кучками, о чем-то сговариваются между собой. Опасаться стал Цамба батраков, опасаться их стали и власти.

«Береженого бог бережет», — говорили батраки. До поры до времени уберегался и Лодой. Потом ему стало казаться, что Цамба о нем забыл. Однажды Цамба приезжал на стоянку — овец посмотреть. Увидев пастушонка, ничего не сказал, не спросил. Только полоснул каленым взглядом. Узнал, не узнал — непонятно было.

И вот как-то случилось так, что гнать баранов в айл Цамбы пришлось Лодою. Жамбала дома не было. Он уехал не то новые пастбища посмотреть, не то по другим каким делам. В последнее время, особенно по ночам, Жамбал часто отлучался из юрты. К нему в юрту тоже приезжало немало знакомых и совсем незнакомых людей и тоже больше ночью. Во время таких приездов Лодоя выставляли из юрты. В дозор, как говорил Жамбал.

— Если заметишь в степи кого подозрительного — дай знать.

К подозрительным Жамбал относил Цамбу, его служек, стражников, хошунных чиновников.

Лодой охотно выполнял эти поручения. Он не раз слышал и разговоры, которые велись тихо и сдержанно — о революции в Советской России, о великой северной стране, о притеснениях нойонов, тайджей и лам, о необходимости объединения аратов для борьбы за новую жизнь. Иногда упоминали имя отца. Лодой не мог понять: называя его храбрым, в то же время за что-то осуждали. А Лодой теперь мечтал лишь о том, чтобы скорее вырасти и, как отец, стать сайнэром.

Цамба вышел из большой нарядной юрты. Поглядел на баранов, что пригнал Лодой из степи, чертыхнулся и пьяной тяжелой походкой пошел в юрту. На полпути остановился. Обернувшись, жирным пальцем поманил к себе Лодоя. Долге смотрел на него сверху вниз, словно прицеливаясь, и вдруг захохотал. Подбоченясь, покачиваясь с пяток на носки, Цамба стоял, оглашая своим визгливым хохотом весь айл. От хохота у Цамбы тряслись щеки, подбородок и даже светло-синий шарик с султаном на островерхой шапке. Лодой знал: все, кто носит на шапке шарик и султан, отмечены небом.

Стали открываться двери юрт. Из них показывались любопытные и испуганные лица многочисленных служек Дамбы. Лодой стоял перед Дамбой весь сжавшись. Он не понимал, отчего это так весело пьяному богачу.

Лодой — пугливо попятился и хотел было куда-нибудь юркнуть, но Цамба, заметив его движение, крикнул:

— А ну, воровское племя, померяемся силами! Слышал, ты бороться мастак. Вот сейчас и узнаю, крепко ли на ногах стоишь.

Со своими сверстниками Лодой много боролся и редко случалось, когда оказывался на земле. Боролся и с ребятами на два, на три года старше себя и тоже не всегда безуспешно. Но с мужчиной, с сильным и толстым Цамбой, как он будет бороться?