Смерть на коне бледном - Дональд Томас

Душераздирающая, страшная история, достойная греческой трагедии. Я с удивлением наблюдал, как посерьезнели оба юнца, пересказывая ее мне.

— И младшие офицеры сто девятого полка устроили полночное судилище?

— Да, — кивнул Джек. — Морана застали врасплох. Иначе им не удалось бы его сцапать. Два капитана взяли его под арест и держали в запертой комнате вплоть до суда. Ему не дозволялось ни с кем говорить. Еду приносили прямо туда. Документов почти не потребовалось, дело представлялось простым и ясным. Он ведь и не скрывался.

— А как же командир полка?

— Полковник Томми? Полагаю, он несказанно обрадовался бы любой возможности избавиться от Морана. Официально он ничего не знал о тайном трибунале. На самом деле, конечно же, полковник был прекрасно обо всем осведомлен. Славный малый, вмешиваться он, разумеется, не стал бы. Бо́льшая часть командования надеялась, что в конце концов под «Марш негодяев» Морану отрежут эполеты и выгонят из полка. Но Эммелин Патни-Уилсон была мертва, а кто еще мог дать против него показания? Преступление оказалось не так-то просто доказать. Поступок полковника был ужасен, но он ловко вывернулся, все свалив на женщину. Мол, истеричная молодая особа, совершенно не понимала шуток. Даже перед трибуналом мерзавец держался высокомерно: не делал заявлений, не отвечал на обвинения, отказывался признавать суд и принимать в нем участие. Ему предоставили защитника, капитана Лирмонта из роты поддержки. Капитана Каннинга выбрали председателем, ему помогали четыре лейтенанта. Заседали всего пару часов, было одно только слушание.

— Но какое же обвинение выдвинули Морану?

— Поведение, порочащее офицера и джентльмена, полагаю так. Не слишком внушительно, но к этому многое можно добавить.

— Например?

— В гражданском праве есть такое понятие — «преднамеренное убийство»?

— Безусловно.

— Послушайте, — вздохнул Фрэнк, — какая разница, как они это называли? Он был виновен в гибели женщины. Разумеется, можно было отдать его и под обычный трибунал. Но что толку? Моран вполне мог выйти сухим из воды. Что бы там ни говорил старина Джош, лучше решать такие вопросы без огласки и не упоминать имя бедняжки Эммелин в суде. Хватило и полицейского расследования.

Ужасная, но такая волнующая история. Если это, конечно, правда.

— Но какому наказанию его подвергли? — спросил я, оглянувшись на Джека. — Тайный трибунал не смог бы приговорить Морана к смертной казни или тюремному заключению.

И они рассказали мне все. Мое воображение послушно нарисовало опущенные бархатные шторы на окнах, спящий гарнизон, столовое серебро и портреты полковых командиров, поблескивающие в свете керосиновых ламп. Изящные стулья, длинные обеденные столы, покрытые зеленым сукном. Пятеро судей в темно-синих мундирах во главе с капитаном Каннингом сидят в середине, по обе стороны от них — защита и обвинение. Справочники по военной юриспруденции. Графины с водой и стаканы. Судейская колотушка и конфискованная сабля полковника. Все как в обычном суде. Возле двери, ведущей в переднюю, сидит младший лейтенант, в передней ждут свидетели.

Судя по словам моих попутчиков, никто не сомневался в исходе дела. Капитану Лирмонту нечего было сказать в защиту обвиняемого. Моран отказался отвечать на вопросы о взаимоотношениях с миссис Патни-Уилсон, но еще раньше успел похвастать своими похождениями перед дружками. Пел им старые песни: мол, мужчины в душе сплошь мерзавцы, а женщины продажны, все дело в цене.

Поскольку полковник Моран еще появится в этой истории, позвольте мне описать его здесь со слов Фрэнка и Джека.

Он был определенно старше тех заблудших молодых людей, которые искали у него совета. Видимо, ему было под сорок. Полковник красил усы. Выставлял себя эдаким беззаботным, повидавшим свет весельчаком и совершенно не скрывал своих пороков. С виду он был высок и широкоплеч, с хорошо развитым торсом, сильными руками, массивными квадратными ладонями и поросшими ярко-рыжими волосками пальцами. Только преждевременные морщины на лице выдавали природную грубость, таившуюся под напускной непринужденностью и веселостью.

Никому не удастся взять верх над полковником Мораном, говаривал он, старина Рэнди берется за что угодно. Он бывал везде и знает все обо всем и обо всех. В Вест-Энде поставили удачную пьесу? Моран тут же называл имя актрисы, сыгравшей в главной роли. В газетах писали о громком убийстве или разводе? Он перечислял участвовавших в процессе юристов, причем с обеих сторон. Он вообще был осведомлен гораздо лучше других, заходил ли разговор об охоте на крупную дичь, иноземных городах, известных семействах, о деньгах или юриспруденции.

Несколько раз Моран давал деньги в долг младшим офицерам. Быть может, желал таким образом распространить на них свое влияние, но те, кто принимал любезное предложение, никогда не осмеливались тянуть с выплатой. Что-то во взгляде дружелюбного с виду полковника внушало страх. Именно так. Его манеры, то, как он обрезал кончик сигары или стряхивал грязь с сапога, говорили о том, что этот человек не остановится ни перед чем, если его загнать в угол. Что касается женщин, то в начале вечера он вел себя с новой знакомой игриво, а вскоре его рука уже лежала на ее талии.

Вот какой обвиняемый предстал перед тайным трибуналом. Доказательства были налицо. Полковник не потрудился отрицать, что позабавился с глупенькой офицерской женой, которой польстило его внимание. В конце концов, она не была невинной девушкой. И вся ее благопристойность ей не помогла. Эммелин повредилась в рассудке, потому что не сумела понять одну простую истину: всему хорошему когда-нибудь приходит конец. Такие речи Моран держал перед своими дружками. Несчастная пала жертвой врожденной склонности к истерии, а он тут совершенно ни при чем. Разум ее пошатнулся, и она наложила на себя руки. В чем же тут его вина, спрашивал Моран, как с точки зрения закона, так и с точки зрения здравого смысла?

Как бы ни был мерзок этот тип, так называемый трибунал не смог ничего противопоставить его злобным ухищрениям. Если верить моим тогдашним попутчикам, в полночном суде фигурировали такие доказательства его вины, которые любой английский судья отмел бы как досужие домыслы. Свидетели охотно подтверждали порочность характера подсудимого, но что это доказывало? Моран всегда поливал грязью женщин, называл их продажными созданиями, которые способны с легкостью танцевать на балу, а на следующее утро унижаться перед ростовщиком. Если муж не даст им желаемого, они с радостью начнут торговать собой. А в случае неудачи разденут собственных матерей, сдернут у тех с шеи последние драгоценности, чтобы только блистать на следующем приеме.

Но и мужчины не лучше, поучал Моран юных приятелей. Самый благопристойный член общества охотно продаст жену, детей и даже свою душу, чтобы только предаться любимому пороку. Для кого-то это игорный дом, для кого-то — биржа, а может, дама, умеющая доставить ни с чем не сравнимое наслаждение. Такие господа последнюю рубашку отдадут, лишь бы обладать женщиной, которая (и им это прекрасно известно) возьмет деньги, испытывая при этом отвращение.

Тогда я был еще молод. Роудон Моран показался мне едва ли не самим Сатаной. И если перед полночными судьями предстала столь отвратительная инкарнация нечистого, вероятно, и я на их месте иначе посмотрел бы на неубедительные доказательства.

Разумеется, его признали виновным в поведении, порочащем офицера и джентльмена. Какая нелепая формулировка, если вспомнить об истинном преступлении! Также была установлена его причастность к смерти Эммелин. Но что же дальше? С одной стороны, за подобное злодеяние полагается смерть. С другой — у неофициального суда не было законных способов наказать негодяя. Офицерам так не терпелось отомстить за миссис Патни-Уилсон, что они даже не подумали, как будут разрешать эту дилемму.

Итак, капитан Каннинг и четыре помощника удалились для обсуждения приговора. Было поздно, почти два часа ночи. Столовую освещали керосиновые лампы. Наконец судьи вернулись. Моран тут же встал, ему даже не успели ничего приказать. Капитан посмотрел обвиняемому прямо в глаза. Так называемого полковника признали виновным в гибели молодой женщины, которую он жестоким образом довел до самоубийства.

Хочет ли подсудимый взять слово? Ему нечего было сказать, он не признавал власть тех, кто стоял перед ним, считая их мальчишками.

Каков же приговор? Моран заслуживал смерти, но офицеры британского полка не могли замарать себя убийством. Мужественно выдерживая яростный взгляд полковника, Каннинг обвинил его в поведении, порочащем офицера, и в «моральном убийстве». Полночный суд не был наделен полномочиями, но принять то или иное решение было необходимо.

И товарищи Роудона Морана, бывшего полковника индийского раджи и нынешнего офицера 109-го полка альбионских стрелков, постановили, что он должен подать в отставку. А пока процедура не завершится, Моран будет считаться в гарнизоне вне закона. Кто бы и как бы ни отомстил ему, ни один из офицеров не станет ничего предпринимать по этому поводу.