В Питер вернутся не все - Анна и Сергей Литвиновы

– Димочка, вы просили меня припомнить, что странного и необычного я заметила в последние пару дней.

– Да, просил, – пробормотал журналист.

– Вам по-прежнему это интересно?

– Ну да, – без особого энтузиазма откликнулся Дима.

– Начнем с того, что Оленька вчера, – народная артистка успокаивающе погладила более молодую коллегу по плечу, – объявила о своей помолвке.

Волочковская скорбно кивнула, а Полуянов удивленно пробормотал:

– Вот как...

– А вы не знали?

Тут разговор застопорился, потому что в тамбур ввалились еще двое пассажиров вагона люкс: седовласый Старообрядцев и юная Марьяна.

– Не помешаем? – провозгласил главный оператор тоном, исключающим положительный ответ.

– Нет-нет, нисколько, – на правах старшей ответствовала Царева. – Я как раз рассказываю нашему замечательному коллеге и журналисту, что Вадим Дмитриевич сделал Олечке предложение. Вы ведь знали об этом?

– Ну разумеется! – воскликнул Старообрядцев, и по излишнему энтузиазму в его тоне Полуянов заключил, что ни черта тот скорее всего не знал.

Марьяна мягко и беззащитно улыбнулась Диме, словно сообщница.

– Вадим Дмитриевич с Олечкой уже даже дату свадьбы наметили, – как ни в чем ни бывало продолжала Царева, – чтоб не откладывать в долгий ящик, на одиннадцатое июля сего года. И вот Вадима Дмитриевича не стало...

– Может, кому-то очень не хотелось, чтобы свадьба состоялась, а, Марьяна? – с глубокомысленным ехидством изрек седовласый оператор.

Лицо девушки исказилось гневом.

– Вы – старый идиот! – припечатала она.

Тут Волочковская опять заплакала.

– Ну-ну, будет, – как-то рассеянно, мимоходом утешила юную приму народная артистка. И продолжала о другом: – А еще я вчера подслушала – разумеется, совершенно случайно – до чрезвычайности интересный телефонный разговор... Я вообще-то хотела не одному Диме рассказать, как человеку, добровольно взявшему на себя бремя расследования убийства, но, я думаю, не будет большой беды, если содержание той беседы услышат все... Итак, я стала свидетельницей того, как трепался по мобильнику наш директор картины, которого нынче именуют на аглицкий лад линейным продюсером. Как его там, бишь? Колчин, Карков...

– Ковтун, – подсказал Старообрядцев.

– Да, да, именно так. Так вот, я стала свидетельницей (а он меня не видел), как этот Ковтун, – фамилию актриса произнесла с нескрываемой гадливостью, – беседовал по телефону с неизвестным. И вот о чем.

Тут народная артистка поднесла к уху воображаемый телефон и неожиданно перевоплотилась в линейного продюсера Ковтуна (черт его знает, как ей удалось в секунду стать совсем иной!). Она заговорила «в трубку» верноподданническим, льстивым тоном:

– Да, к сожалению... Да, он нашел... Нет, я уверен, что не заявит и никому не скажет... Нет, гарантировать я не могу, просто мне так кажется...

– На другом конце линии на него так заорали, – продолжила рассказчица теперь нейтральным тоном, становясь на секунду снова Царевой, – что я даже расслышала, что именно там кричат. И я вас уверяю: тот, кто вопил, был вовсе не наш генеральный продюсер Меркулов, которому, вроде бы единственному по штату, положено распекать Ковтуна. Вообще говорок из телефона слышался вполне бандитский. И вновь Царева в секунду словно бы нацепила на себя новую маску: полууголовного пахана, хозяина жизни, при «Мерседесе» и «голдовой цепуре» с ледяным и чуть кретинским взором. От лицедейства актрисы Дима при других обстоятельствах расхохотался бы, да и сейчас с трудом сдерживал улыбку.

– «Креститься надо, если кажется!» – Эльмира Мироновна, по-прежнему находясь в образе бандита, проорала полушепотом (как ей удалось подобное, Дима не понимал, но актриса именно что проорала, и при том нисколько не повысила, а, напротив, понизила свой голос). – «Ты, идиот, провалил все дело на хрен!» А дальше, – Царева на мгновение скинула маску и стала пояснять собственным голосом, – дальше последовало очень много разных слов, начинающихся с букв «е», «х» и «б», которыми собеседник обзывал бедного Ковтуна. Затем снова послышались крики (их народная артистка опять озвучила «от лица» неведомого бандита): – «Делай что хочешь!! Чтоб все вернуть!! Останови его по-любому, не то я тебя...» Ну, не буду рассказывать, что обещали сделать с бедным Ковтуном. Я не мужчина, но мне кажется, то, чем грозился его собеседник, очень-очень больно...

Дима мимоходом оглядел слушателей, сгрудившихся в прокуренном тамбуре: у всех актеров, даже у только что плакавшей Волочковской, на устах цвели улыбки. «А я-то себя корил за профессиональную деформацию, – подумал журналист. – Но куда мне до них! Вон, оказывается, актеры все на свете, даже смерть и поиск убийцы, обращают в повод для лицедейства».

Тут Волочковская, почувствовав полуяновский взгляд и словно угадав его мысли, вдруг спохватилась, что ее положение (почти что официальной вдовы) делает резвость неуместной. Она выбросила сигарету, которую только закурила, и без объяснений стремительно покинула общество – отправилась обратно в вагон, плотно притворив за собой дверь.

Народная артистка, казалось, даже не заметила ухода подруги (которую только что столь активно утешала). Она продолжала свою историю:

– А наш Ковтун, пока на него из телефона кричали, только ножкой шаркал. – И Царева, на сей раз утрированно, гротесково продемонстрировала реакцию линейного продюсера: – «Хорошо-с! Я все сделаю-с! Вы совершенно правы! Не нужно ничего предпринимать, я прошу!»

– Может, это он про кредит? Может, с банком разговаривал? – предположил седовласый Старообрядцев.

– Какой банк, Аркаша? – возмутилась Царева. – Я ж говорю: на том конце связи был настоящий бандюган!

– Можно подумать, их сейчас различишь, кто – банкир, а кто – бандит... – довольно справедливо (на вкус Полуянова) возразил Старообрядцев. – Я лично путаю.

– Вы хотите сказать, – жестко обратился к народной артистке журналист, любивший расставлять все точки над «и», – что Ковтун занимается чем-то криминальным? И из услышанного вами разговора вытекает, что режиссер его разоблачил? И впоследствии именно это обстоятельство стало для Ковтуна мотивом зарезать Прокопенко?

– Молодой человек, – снисходительно молвила Царева, – я ведь не сыщик. Я рассказала вам то, что видела своими глазами и слышала своими ушами. А расставлять оценки – не нашего, актерского, скромного умишка дело. На то вы, журналисты, и существуете, чтоб всех на свете судить. Я уж не говорю, что вы судите бедных актеров. Вы судите даже судей, следователей и прокуроров.

Тут Марьяна вдруг бросила взгляд на журналиста. В нем светилась обида. То ли девушка оскорбилась за репортера, то ли, наоборот, демонстрировала, что сама обижена. Как-никак, во время беседы в тамбуре Дима с нею, своей ночной любовницей, не то что не заговорил, но даже ни разу в ее сторону не посмотрел. Впрочем, кто их, артистов, поймет, что у них на душе! И говорить он ей ничего не стал. А Марьяна, фыркнув, вылетела из тамбура, даже дверь как следует не захлопнув.

Дима как раз закурил новую сигарету. Ночь и сон урывками давали о себе знать: в голове шумело и не было ни единой путной мысли. А Царева царственным жестом (Дима подумал: неплохой каламбур) разогнала слои сизого дыма перед своим носом и королевским тоном молвила:

– Ох, как я здесь накурила! Все, хватит дымить. Пойду, прилягу.

И тоже вышла из тамбура, оставив, в конце концов, Полуянова наедине с главным оператором.

Повисла неловкая пауза. Говорить об убийстве казалось неудобным. На общечеловеческие темы (в непосредственной близости от места преступления и хладного трупа) вести толковище тоже выглядело вроде неловко. Молчание первым нарушил Старообрядцев.

– Нда-с, – изрек он, – чтобы понять, кто убил, первым делом следует определить мотив.

– И у вас есть соображения? – быстро вопросил журналист.

– Имеются, – важно промолвил главный оператор.

– Может, поделитесь?

– Пока считаю преждевременным.

– А когда придет время?

– Ну, во всяком случае, рассуждать о мотиве можно с профессионалом – следователем прокуратуры, к примеру, а не с таким дилетантом, как вы.

Хоть в замечании Старообрядцева имелась изрядная доля справедливости, однако Диме оно, разумеется, не понравилось. И, он, отчасти в отместку, резко заметил, вперясь в глаза оператора:

– А ведь у вас, Аркадий Петрович, мотив для убийства Прокопенко тоже имелся.

Собеседник возмущенно фыркнул, но глаза его испуганно дернулись.

«Как жаль, – мимолетно подумал Полуянов, – что нам на журфаке не преподавали, хотя бы факультативно, методы допроса. Поди теперь пойми: Старообрядцев просто испугался – как боится любой здравомыслящий человек даже мимолетного обвинения в убийстве, или ему в самом деле есть что скрывать?»

Оператор высокомерно проговорил:

– И какой же у меня, по-вашему, был мотив, чтобы замочить, – это слово он выделил иронической интонацией, – моего старого друга?