Ирландские танцы - Евгений Васильевич Шалашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Если вы так настаиваете, я могу уступить вам свое место, — совершенно спокойно сказала Юлия Иосифовна, поднимаясь с места и собираясь перенести пожитки в соседнее купе.
Своим поведением переводчица, к которой я испытывал одновременно и уважение (из-за ее прошлого), и неприязнь (муж — деятель Коминтерна, задававший нелепые вопросы, да еще и пристроивший супругу на «блатное» место), сразу же меня покорила. Остановив женщину, сказал:
— Ничего, Сергей Петрович у нас наверху поспит, он еще молодой.
— Так нет, Олег Васильевич, мне не сложно, — пожала плечами переводчица.
— Юлия Иосифовна, приказов не обсуждают, — улыбнулся я. — Не ставьте своего товарища в неловкое положение. Не старик, чтобы ему место уступали.
Ухватив под руку Овсеенко, уже радовавшегося «переезду», отвел его в соседнее купе, указал на его собственную верхнюю полку и грустно сказал:
— А в гражданскую мы бы такие полки за счастье сочли… Ездили ведь и в товарняках, и в вагонах для скота. — Кивнув на редкие домики и какие-то черные железнодорожные строения, означавшие окраину Парижа, сказал: — У нас ведь, дорогой товарищ, все просто. Если нужно — мы к нашей цели пешком пойдем. Вы ведь дойдете, не так ли? А от Парижа до Вены и всего каких-то тысяча верст. Так что, есть два пути. Либо сидеть наверху, либо по-суворовски, переходами.
Овсеенко скривил морду, но пререкаться с начальством не стал. И о моей репутации тоже.
Мне его поведение крайне не понравилось. Не спорю — у нас все равны, но тогда можно было адресовать претензии и к начальнику — дескать, а вы-то здесь самый молодой, можете и наверх заскочить. Но на начальника мой коллега и подчиненный «наехать» не решился, а вот на женщину.
Сигнал, однако. Я стал вспоминать — откуда мне дали товарища Овсеенко? Иностранный отдел у меня сборный, людей вытаскиваем отовсюду, откуда можно, главный критерий, кроме того, что ни в чем порочащем не замечен и родственники за границей отсутствуют, является знание иностранных языков. Хотя, какое знание без практики? Алфавит бы вспомнил, так уже хорошо.
Значит, Овсеенко, если не изменяет память, переведен ко мне из… Нет, он из Москвы, с самой Лубянки. Социальное происхождение — из мещан. Отец был мелким торговцем, вроде бы. Когда-то, еще до революции девятьсот пятого года, учился в Московском университете, но не закончил. В анкете сказано, что из университета отчислили за участие в политических выступлениях студентов. Работал учителем, потом в типографии, потом приказчиком, еще кем-то. Как говорили в советское время «летун». В партию вступил в восемнадцатом году.
Так, теперь еще разок. Анкету товарища Овсеенко я смотрел, когда мы с Трилиссером отбирали потенциальных кандидатов для работы в ИНО, отдавая предпочтение тем, кто владеет иностранными языками. Сомнительно, разумеется, что у человека остались умения, если не было практики. Но, опять-таки, профессионально владеющие иностранными языками чекисты появятся у меня не скоро.
Какие-то их личностные характеристики даже и не рассматривали. Овсеенко характеризуется положительно. Звезд с неба не хватает, но с поручениями справляется добросовестно. Лично выявил два десятка спекулянтов. Теперь спекулянты стали частью советского общества, трудятся вполне официально и ВЧК с ними не борется.
Итак, от роду Сергею Петровичу тридцать восемь лет, но выглядит старше, лет на сорок пять, а то и на все пятьдесят. Стало быть, в университете он учился где-то в девятисотом году. Отец — из мещан, мелкий торговец, выходец из города Таганрога. Ага, вот откуда украинская фамилия. Земляк, значит, Антона Павловича Чехова. Из мещан отец, мелкий торговец. Отыскал деньги на образование сына? Гимназия, университет. А за участие ли в студенческих беспорядках его отчислили? И были ли вообще в конце века в Московском университете какие-то беспорядки? Что-то я такого не припоминаю. Но в принципе, если студент напился и нахамил ректору или профессору, так ведь тоже могли отчислить. Но это уже другой коленкор, а не политика.
Вполне возможно, но перепроверить придется. Ключевое будет — университет. Там хранятся личные дела студентов, с указанием что и как, и за что отчислен. Как будет возможность — отобью телеграмму Трилиссеру, пусть проведет проверку по полной программе.
Но будем надеяться, что все это мелочи и в дальнейшем все будет гораздо лучше. Что ж, как всегда. Берем тех, что есть, а потом делаем из них то, что нам надо.
Но с Авдеевым, как с начальником Венского представительства, нужно поговорить. Если он не возьмет в руки моего чекиста, будет хреново.
Все-таки, если едем все вместе, одним, скажем так, «табором», то есть еще один плюс — можно столоваться всем вместе, вывалив на стол каждый свои запасы, потому что в поезде, следовавшем по маршруту «Париж-Вена», некогда считавшемся комфортабельным, вагон-ресторан отсутствовал. И кипятка здесь негде взять. На станциях, разумеется, можно не только размять ноги, но и прикупить чего-то съедобного, или заскочить в буфет, но наша компашка экономила валюту. Народ я не осуждаю, потому что у меня у самого в дорогу была прихвачена и кура (даже две!) и два десятка вареных яиц и несколько ломтей хлеба. Но здесь не моя заслуга, потому что я предпочел бы покупать еду в буфетах, а Наташина. Вчера она с кухаркой весь вечер жарила кур и варила яйца. У моих попутчиков припасы в дорогу были скромнее — дешевый сыр и колбаса, очень подозрительная на вид. Что ж, люди совсем недавно приехали из голодной страны, им теперь всякая гадость деликатесом покажется. А наш француз выставил корзину, набитую фруктами и печеньем, а еще водрузил на стол литровую бутылку вина. Мать моя женщина! И это мои коллеги сейчас выпьют? Может, взять, да и запретить? Но с другой стороны, литр не очень крепкого вина на пятерых (меня можно не считать), так и ничего. Черт с вами, пейте.
Я кивнул и все сразу же повытаскивали на свет божий и кружки и чашки. Вон, даже переводчица поставила на стол небольшую эмалированную кружечку. Верно, решила не отказываться от французского вина. Так и Наташка у меня не отказывается. Вопрос не в том — пить или не пить, вопрос в другом — сколько выпить? И как себя потом вести?
— Все сразу не пить, — строго предупредил я. — И мне можете не наливать, я лучше до станции потерплю, кофе себе куплю.
Пока мсье Жаме разливал вино, я принялся инспектировать припасы. Понюхал вначале сыр, потом взялся за колбасу.
Сыр, хотя и дешевый, но не страшно. Такой сыр половина Парижа ест. Вполне съедобный. А вот колбаса добрых чувств не вызывала.
— Олег Васильевич, что вы там учуяли? — возмутилась Юлия Иосифовна, которая и являлась хозяйкой колбасы. — Хорошая колбаса.
— Ага. Хорошей она была неделю назад, — кивнул я, вытаскивая из внутреннего кармана мой трехгранный ключик, которым обзавелся по примеру одного знаменитого писателя. Открыв окно, без малейшего сожаления выкинул в него колбасу.
— Товарищ начальник, так же нельзя! — возмутилась мадам Урусова-Соколова. — Если ее пожарить, или отварить — так и есть можно. Что же вы так — даже разрешения не спросили?
— Не спросил, — согласился я. — Юлия Иосифовна, приношу вам свои извинения за безвременно погибшую колбасу, но в вагоне жарить все равно негде, а если вы эту ее скушаете, то самое легкое — это расстройство желудка, а если что-то похуже, то где я врачей найду? А пока нужно есть курицу и яйца, а иначе они испортятся.
Юлия Иосифовна не стала спорить с начальником-самодуром, а выпив в два глотка свою кружку, принялась откручивать у жареной курицы крылышко.
С курой и яйцами расправились быстро, а печенье и сыр было решено оставить на завтра, на завтрак.
— Если кто-то сильно проголодается, выдам денежку, можно на станции еще что-нибудь прикупить, — сообщил я. — Печень и сыр можно доесть в процессе, чтобы не скучно было, а позавтракаем в Австрии. Так уж и быть — первые дни все оплачивает торговое представительство.
Поезд, если расписание не изменится, должен прибыть на вокзал в девять часов утра. К этому времени уже все кафе-рестораны откроются.
— Хочу венский штрудель, — заявила Юлия Иосифовна.
Ишь, штрудель она хочет. Я тоже хочу штрудель, а еще отбивную, напоминающую слоновье ушко. Не знаю, как она называется. И венский кофе!
— Если их снова стали печь, так и попробуете, — хмыкнул я.
Наш французский коллега, понимавший по-русски
