Наши люди (Выбранные места из бесед с великими) - Игорь Свинаренко

(Пока мне такого случая не представилось. Зато один из друзей художника рассказал, что Летчер однажды публично сравнил Шемякина аж с Леонардо да Винчи. - Прим. авт.)

- Не поладить с галерейщиками - это страшно. Вот мой сосед по поместью Леонард Баскин - знаменитейший классик фигуративного искусства. Его работы во всех музеях Америки! Если у меня три доктората (за открытия в области искусствоведения и истории искусства), то у него их четырнадцать. Тем не менее эта художественная мафия, как он сам говорит, похоронила его двадцать лет назад. Все это время он работал! Но никто об этом ничего не знает. Публика двадцать лет не видит его новых работ! Мне удалось заинтересовать им своих американских галерейщиков. Они устроили выставку его работ. На вернисаже к нему подходили потрясенные американцы и спрашивали: "Как, вы живы? А мы думали, вы умерли давно..."

Коротко о личной жизни

- Вы всюду берете с собой вашу подругу Сару. Она и в Афганистане с вами была, и в Москве на баррикадах в октябре девяносто третьего...

- Да, Сара де Кей - моя подруга. Мы с ней познакомились много лет назад, когда Сара переводила тексты Высоцкого для телефильма о нем; она отлично говорит по-русски, научилась в американском университете.

- Сара, а как вы, к примеру, перевели на английский "Если друг оказался вдруг..."?

- Это все очень трудно... Я давала скорее подстрочник.

- Мы с Сарой везде ездим вместе. Она ведет большую работу - учет моих работ, и картотеку, и финансовые дела. Я заставлял ее несколько раз рисовать, но результаты оказались плачевными. (Оба смеются. - Прим. авт.)

- Первая ваша жена, Ребекка Модлен, - художник.

- Я после этого больше не женился, я ее именую супругой. У нас сохранились хорошие отношения. Мы с ней и в творческом контакте (есть совместные проекты) - она замечательная художница и скульптор, и в дружеском, да и нашим чадом повязаны навсегда. Она почти ежегодно гостит у меня. Она старше меня, ей за шестьдесят, но она прекрасно выглядит и полна энергии.

- Ваша дочь Доротея ведь тоже художница?

- Да. Ей сейчас тридцать лет. Живет в основном в Афинах. Она профессионально работает. Часто и подолгу гостит у меня в имении... Путешествует по всем континентам, где проходят ее выставки.

Скупой солдатский быт

- Пожив в Америке, вы, наверное, стали заядлым автомобилистом?

- Какой же русский не любит быстрой езды, - будучи подшофе, хочется куда-то нестись, забыв обо всем на свете... Поэтому я сам себя уговорил обойти автошколу стороной. Так что машину я сам просто не вожу. Вот - Сара меня возит.

- А машина у вас какая?

- У меня машины нет... Сара, Сара! Твоя как называется?

- "Тойота-кэмри", - кричит она из другой комнаты.

- Вы одеваетесь по-особенному, не как все. Чувствуется, что ваши туалеты не случайны. Мне кажется, что вы не можете не заниматься дизайном одежды...

- Да, занимаюсь, но не очень много. В основном для себя. Фуражка, мои парадные сапоги, галифе, куртка со вставками из кожи - все это мой дизайн. Для Сары я придумал пальто. А сделано это в ателье Бориса Чемери, в Нью-Йорке, все в одном экземпляре. Брайтонские дамы хотели это пальто растиражировать ("и мы такое хотим!"), но я вовремя вмешался.

- А вот эта черная спецовка, что сейчас на вас, тоже ваш дизайн?

- No, no. Это обыкновенная солдатская форма, по-моему десантная. Она очень удобна. Много карманов, и цвет черный - грязь малозаметна. У нас там в горах живет много ветеранов вьетнамской войны и все так одеваются. Такую форму у нас на каждом шагу продают, она удобная и дешевая.

- А как насчет Валентино, Сен-Лорана?

- Нет, я туда нос никогда не совал, мне это чуждо. Они сами по себе, я сам по себе. Вот мой галерейщик Серж Сорокко разодевается в самых модных магазинах, он у нас пижон - это меня слегка потешает.

- Костюм, галстук?

- Вот это я терпеть не могу. Но иногда приходится даже смокинг надевать. Как-то мне позвонили из российского посольства - зная, что я всюду хожу в "зеленке", - и вежливо говорят: "Михаил Михайлович, мы знаем, что вы к одежде относитесь по-особому, но на приеме, куда вы приглашены, будут Ельцин и Клинтон. Все во фраках придут, ну и вы уж, пожалуйста, арендуйте". Ну и пришлось нарядиться!

- Насколько вы вообще привязаны к роскоши?

- Я всегда живу просто, как солдат. Человек я довольно непритязательный, надо мной из-за этого даже смеются. Любимая моя еда - черный хлеб и селедка. Бифштекс, картошка... Пивали мы все, от одеколона до "Дом Периньона", но привычки к роскоши у меня быть не может.

Трудно сказать...

- Никто вам не поверит, если вы скажете, что никогда не задумывались о том, возвращаться в Россию или нет.

- В Россию?.. Ну, если б мне было лет тридцать... Я с удовольствием наезжаю в Россию, да. Но вернуться насовсем, снова с чем-то бороться - зачем это мне? Да и всего в Россию не перетащишь. Одни только мои макеты книг, наброски и репродукции, необходимые мне для работы, на сегодняшний день занимают семь тысяч квадратных метров. А связи с западными институтами, с учеными? Нет, я могу больше помочь России, живя на Западе. Печатать в России книги, издавать журналы...

- Вы можете назвать самое доброе дело, которое вы сделали в жизни?

- Трудно сказать... Допустим, я помогаю инвалидам-афганцам - но это моя естественная потребность. Я могу распропагандировать художника, который мне нравится, помочь издаться поэту, причем необязательно другу, могу издать журнал... Или, бывает, хочешь кому-то дать по физиономии, а не даешь - это ж тоже доброе дело.

- А вызволение советских пленных в Афганистане?

- Ну, это одно из дел. Я занимался и моджахедами. Еще до того, как ими занялись американцы, я сделал аукцион, выручил несколько десятков тысяч долларов и передал их на радио "Свободный Афганистан", чтоб оно вещало на весь мир о той нелепой войне. После я столкнулся с русскими ребятами, побывавшими в плену, понял их трагедию.

- Вы читаете сейчас что-нибудь для души или это прошло?

- Когда выкраиваю немного времени, то да. По-русски. Философия, психология, искусствоведение, поэзия. Любимый мой поэт - Бродский. Очень люблю Рильке и Рембо, я их не столько читаю, сколько перечитываю. Вообще я не столько читаю, сколько вычитываю (это формулировка одного моего друга).

- Ваши любимые строчки из вашего любимого поэта Бродского?

- Он верил в свой череп, верил.

Ему кричали: нелепо!

Но падали стены. Череп,

оказывается, был крепок,

это из стихотворения о художнике.

- Вот вы сказали, что читаете главным образом по-русски. А языки прочих стран проживания? Вы ими всерьез овладели?

- No, no. Я хотя и говорю по-немецки, по-английски, по-французски, но не могу сказать, что иностранными языками владею блестяще. Мыслю я, конечно, по-русски. В разговоре стараюсь придерживаться классического русского языка, чисто петербуржского стиля. Иногда, правда, иностранные слова проскальзывают, когда расслабишься.

- Известно, что вы человек религиозный. Вот сейчас пост, и как вы?..

- От постов я был освобожден еще в юности, настоятелем Псково-Печерского монастыря отцом Алипием. Когда мы с Женей Есауленко, моим другом, тощие и заморенные, приезжали к настоятелю, он поддерживал наши животы щедрыми дарами из своего холодильника. "Какой, - говорит, - вам пост, вы и так еле на ногах держитесь!" Человека снимают с поста, если он слишком много трудится, также освобождаются странствующие.

В этом монастыре я был когда-то на послушании. Человек я с юных лет довольно религиозный, и было такое юношеское желание - уйти в монастырь от суеты мирской, от коммунистической...

- Ушли бы - иконы бы там писали...

- Одна из самых высочайших задач художника - написать образ. И тема распятого Христа. К ней я иногда тайком подкрадываюсь. Но это безумно сложно для меня - пока. Скажу без ложной скромности: сегодня я не чувствую себя подготовленным к этим высоким сюжетам...

Венеция

Кроме всего прочего, Михаил Шемякин известен как давний любитель и постоянный участник венецианского карнавала. Однажды он зазвал туда и меня. Я написал про карнавал заметку, треть которой была про Шемякина. Вот отрывок:

"...На следующий день - он выдался особенно сырым, дождливым и пасмурным пошли к Шемякину. Он поселился со своей обильной свитой на Campo Arsenale, под совершенно кремлевской, с точно такими же зубцами, стеной красного кирпича. Давний, уж лет тридцать, любитель Венеции, Шемякин тут все знает, не раз выставлялся. Никаких отелей: "В апартаментах выгодней!" - то есть он снимает частную квартиру. Он как раз был дома и раскладывал на столах маски, привезенные из Америки. Маски он снял со своих деревянных скульптур. Шемякин размышлял, прохаживался по комнате в своем камзоле офицера Измайловского полка и дымил.

- Вы не правы, Миша, - говорил я ему. - "Мальборо" так не идет к вашему костюму. Отчего вы не курите трубку?

- Да все спешка проклятая, - оправдывался он. - Семь сундуков упаковать, куча костюмов! Ну и забыл столько всего... У меня дома и трубка заготовлена, и очки специальные, под старину... Ну ничего, я тут куплю.