Имя его неизвестно - Павло Автомонов

Галя отошла на несколько шагов. Ее остановил Орисин голос:

– Галя! Прошу тебя… Не думай так обо мне… Иначе я… повешусь или утоплюсь!

Галя посмотрела в Орисины глаза, налитые слезами, и удивленно развела руками.

– Галя!

Ушла и эта, положив обе руки на коромысло. Исчезла за горой.

Неподалеку, в лозах, журчал ручеек, неся свои воды к Ворскле. Из наполненных ведер в колодец падали прозрачные капли. Капали и слезы Орисины, смешиваясь с чистой водой…

Орися все выглядывала и выглядывала Василия в окно. Да, Василия. Ни о каком Роберте она и думать не хочет. И пусть люди говорят, что хотят, а на улице она появляется не с немецким холуем, переводчиком Робертом, а с советским разведчиком, с лейтенантом Красной Армии. Эта мысль не дает стыду сжечь ее перед односельчанами. Эта мысль заложила ей уши, чтобы не слышать, когда женщины говорят: «И кто бы мог подумать, что Орися станет немецкой шлюхой!» Дожила! Даже Омелько и тот стал добрее. «Мы же вроде свои», – сказал он, зайдя на минуту во время обеда в избу Сегеды. «Свои». Волк тебе свой! А подруги? Не только Марина и Галя, все дивчата отвернулись от Ориси. Страшно показаться на улице.

Тяжко жить так на свете.

Наступил вечер, а Василия все не было. Не случилось ли с ним какой беды? Беды не ищи, она сама тебя найдет. А за Василием она так и ходит по пятам…

Орися сварила кулеш, поджарила на конопляном масле луковицу, вылила эту приправу в горшочек. В хате вкусно запахло. Ел ли сегодня Василий?..

– Мама! Может, есть какая работа? – спросила дочь, открывая дверь.

– Подмажешь пол, под припечком подмасти… А я, пожалуй, пойду покопаюсь немного в огороде. Если Омелько стал приятелем, то можно и о своем огороде позаботиться, – сказала мать каким-то насмешливым голосом.

– Замолчите хоть вы! Идите уж…

– Накроешь кулеш крышкой, чтобы не остыл. Может, и Роберт твой придет вечером голодный, – говорила мать, надевая рваную гейшу, в которой Орися ходила в экономию.

Мать ушла. Орися еще слышала шарканье двух лопат, которые мать очищала от грязи, потом что-то дзинькнуло, и еще через минуту фигура Марфы Сегеды исчезла за огородными воротами.

Как только на улице раздавалось урчание машины, Орися подбегала к окну, всматриваясь, не комендантова ли это легковушка. Но проезжали грузовики с солдатами, с грузами, тянулись длинноствольные пушки, а машины Хариха все не было и не было.

Но вот промчалась и она. Орися успела заметить Василия: он сидел с краю. От сердца отлегло. Она даже стала напевать, подмазывая глиной пол. А помыв руки, подошла к зеркалу и долго смотрела на себя.

Как ей к лицу было бы белое шелковое платье, фата, венок. Тогда люди говорили бы: «Красивая молодая у лейтенанта Василия! Да и он как тополь…» Она зажмурила глаза и глубоко вздохнула, скрестив руки на высокой груди. Мечты! Мечты! Только и радости, что вы приходите к Орисе такими легкими, как венчальная фата, розовыми, как цветы в венке.

Она услышала шаги и бросилась навстречу Василию.

– Как ездилось?

– По дороге домой я достал на винокуренном заводе канистру спирту! – похвалился Василий. – В Люстдорфе вина же много было. Его колонисты, как воду, пили. Привык и я, – он улыбнулся.

– Так завод не работает же…

– Но человек, который был кладовщиком, остался. Если спирта нет в цистернах и погребах, то есть дома у кладовщика. Зимой винокуренный гнал спирт… Гость Хариха похвалил за находчивость. Харих ему литров пять запаковал, себя не обидел, да еще офицерам своим дал литра с три, – рассказывал Василий и достал из кармана две бутылки.

– А это для чего? – удивилась Орися.

– Чтоб мать залила очи Омельке. Добрее станет. А одну спрячь на всякий случай. И дай мне чистую тетрадь…

– Возьми в столе наполовину исписанную, – сказала Орися, подготавливая патефон.

Василий меж тем переворачивал листочки тетради.

– Как же это ты «счастье» по-русски написала через «щ»?

– И сама не знаю. Спутала, – покраснела Орися. – Неверно написала, значит, и в хате счастья нет…

Василий что-то озабоченно подсчитывал и подсчитывал, а Орися смотрела, как вертелась черная пластинка, Василий сжег лишние бумажки.

– Сюда идет лейтенант Майер! – предупредила Орися.

– Поставь «Андрюшу»!..

И Василий, подхватив Орисю, пустился в пляс.

Майер зашел раскрасневшийся, возбужденный, глаза его осовели.

– Хо-хо! – засмеялся он, увидев молодую пару. – Роберт! Мы решили, как только уедет оберет Тиссен, устроить банкет… Приглашаем и тебя. Приходи со своей девушкой.

– А вы далеко, господин лейтенант?

– Харих приказал подыскать квартиру для офицеров-танкистов. Зайду к полицаю и пойдем с ним. В наших краях будет танковая армия. Это не шутка, господин Гохберг.

– Огромная сила, господин Майер!

– Ну, красотка, как он танцует? – подмигнув, спросил Орисю Майер.

Орися и без перевода понимала немецкого офицера и ответила:

– Зеер гут!

– Хо-хо!.. – засмеялся Майер и вышел из хаты.

– Черт его принес! Не дают спокойно работать! – сердито пожаловался Василий, снова усаживаясь за стол…

– Полицай Данько идет! – снова предупредила девушка.

– Составление текста я закончил, – поднялся Василий. – А этому чего еще надо?..

– Не к нам – прошел мимо! Еще завести какую-нибудь?

– Сейчас пойду и сыграю на другом патефоне, – задумчиво ответил Василий, надевая фуражку.

Он взял Орисю за плечи и нежно прошептал:

– Что бы я без тебя делал? Милая моя!..

– Уж и милая… То танцуй с ним, то крути патефон.

Он виновато усмехнулся и прижался к ее щеке.

– Вот так бы и стоял, вот так бы и шел с тобою рядом через всю жизнь.

– И я… – шептала счастливая девушка.

– Да вот сейчас надо проскочить на чердак… – вдруг совсем другим тоном сказал он. – Будешь на погребне. А в случае чего – я вниз… Не сердись, Орися!..

Через полчаса они вернулись в светлицу. Мать неторопливо ела кулеш.

– Может, и ты бы перекусил?.. – спросила она Орисиного товарища. – Или немецкий харч вкуснее? – пошутила старая, скривив губы.

– Мама! – дочь бросила на нее сердитый взгляд.

– Да он не станет обижаться…

– Конечно! Доброй ночи вам!

– Проводи в сени. А то еще за деревянное корыто зацепится, – сказала мать и кинула в рот крошки хлеба, тщательно сметенные со стола.

– А почему корыто стоит? Оно же висело в сенях?

Мать засмеялась и промолчала. Это была ее конспирация, на случай, если забредет в сени непрошеный гость. От матери ведь не скроешь. Мать чувствовала, что Орисю и Василия волновали не только важные государственные дела. Она видела, что дочь влюбилась в Василия. А сейчас не время, ой не время про любовь думать.

В сенях было темно. Василий остановился, задержав руку девушки.

– Орися! Ты придешь хоть на часок на вечеринку, о которой говорил Майер?..

– Ни за что!

– Правильно. Лучше тебе не приходить.

Он хотел обнять ее, но она отстранилась.

– Иди, Василек, отдыхай…

Он не ответил. Да, трудно ему жить двойной жизнью и с таким напряжением. На щеках он чувствовал теплые девичьи руки.

– Иди, милый! – шептала Орися, открывая дверь. – Ты не сердишься?

И услыхала грустное и тихое: «Нет…»

Гауптман Харих и служащие комендатуры проводили Тиссена только под вечер следующего дня и облегченно вздохнули. Хотя оберст по профессии был инженером и приезжал по делам строительства оборонительных рубежей, он нагнал страху на немного флегматичного коменданта и его подчиненных. Гауптман Харих решил навести железную дисциплину в комендатуре. О банкете, который собирался устроить лейтенант Майер и его друзья, в эти дни нельзя было и заикнуться. Харих разогнал всех офицеров и солдат на оборонные объекты, где они обязаны были дневать и ночевать. Начальство требовало усиленной работы. Лагерей военнопленных, откуда можно было бы черпать рабочую силу, поблизости не было, а превращать местность в «неприступную крепость» надо.

– Вы понимаете, Гохберг? – делился своими заботами с переводчиком Харих. – Известно, что украинский народ трудолюбивый. А работать на рубежах не хочет. Расстреливать каждого десятого, как советовал оберст? Не выйдет. Пленных русских солдат отправили в тыл, да они и ни к чему – похожи на мертвецов. Вся надежда на своих солдат и саперов. А мне звонят, требуют, угрожают… Будто я факир: взмахну палочкой – и Белгородско-Харьковский плацдарм уже «крепость»! Вот вызывают на кустовое совещание.

– Сочувствую, – усмехнулся Роберт. Он предупредительно вытащил из кармана три почтовых открытки и положил их на стол перед Харихом.

– О! – отвлекся тот от рубежей, забыв о крепости и начальстве, которое вызывало его на завтра. – Чудесно! Ворскла. А это? – читал капитан по складам: – Запорожский хутор… Село… Прелестные виды. Где вы их взяли?

– У своей любовницы. В альбоме. Ворскла – это их воспетая в песнях речка. Город, куда вас вызывают, тоже на Ворскле, – говорил Роберт.