Отражения в золотом глазу - Карсон Маккалерс

Бледные, шелушащиеся губы Алисон пытались что‑то прошептать, она сосредоточенно смотрела на спинку кровати. Вдруг отбросила вязанье и задержала дыхание. Ее сердце перестало биться. Комната была безмолвна, словно могила, а она все ждала, открыв рот. Ее голова подергивалась. Алисон охватил ужас, она попробовала закричать, чтобы нарушить невыносимую тишину, но не смогла издать ни звука.

Раздался легкий стук в дверь, который она не услышала. В первые мгновения Алисон не поняла, что в комнату вошел Анаклето и взял ее за руку. После долгого тягостного молчания, которое едва ли продолжалось дольше минуты, ее сердце снова забилось; складки ночной рубашки на груди едва заметно затрепетали.

— Вам плохо? — спросил Анаклето бодрым голоском. Но на лице его было такое же болезненное выражение, как и на ее собственном, верхняя губа сильно оттянута, десны обнажены.

— Я очень испугалась, — сказала Алисон. — Что‑то случилось?

— Ничего не случилось. Не смотрите так. — Он достал из кармана рубашки носовой платок, окунул в стакан с водой и положил ей на лоб. — Я спущусь вниз, возьму свою работу и побуду с вами, пока вы не заснете.

Вместе с акварельными красками Анаклето принес поднос с горячим солодовым молоком. Разжег огонь в камине, поставил перед ним карточный столик. Анаклето распространял вокруг себя столько тепла и уюта, что ей хотелось заплакать от облегчения. Поставив перед Алисон поднос, он удобно расположился за столиком и стал пить молоко медленными глотками гурмана. Это была одна из тех способностей, за которые Алисон особенно любила Анаклето: любое событие он умел превратить в праздник. Все выглядело так, словно он не покинул среди ночи кровать, чтобы посидеть по доброте душевной с больной женщиной, а они заранее договорились скоротать вместе время. Всякий раз, когда Анаклето сталкивался с чем‑то неприятным, ему все равно удавалось получить от этого некоторое удовольствие. Вот и сейчас он сидел, закинув ногу на ногу и постелив на колено белую салфетку, и пил солодовое молоко с таким видом, словно в чашке было изысканное вино. А ведь это молоко ни ему, ни ей не нравилось, и купил Анаклето его, соблазнившись блестящими обещаниями на баночной этикетке.

— Ты хочешь спать? — спросила она.

— Ни капельки. — От одного упоминания о сне он, утомившись за день, не удержался и зевнул. Но тут же тактично отвернулся и сделал вид, будто щупает прорезавшийся зуб мудрости.

— Я выспался днем, да и сейчас немного вздремнул. Мне снилась Катрин.

Когда Алисон вспоминала о своем ребенке, ее переполняла такая любовь и страдание, что они невыносимым грузом сдавливали ей грудь. Неправда, что время смягчает остроту утраты. Она научилась лучше управлять собой, но этим все и ограничилось. После одиннадцати месяцев радости, беспокойства и страдания она ничуть не изменилась. Катрин похоронили на кладбище гарнизона, в котором служил тогда Моррис, и долгое время ее преследовал до ужаса отчетливый вид крохотного тельца в могиле. Ужасные мысли о тлении и хрупком покинутом скелетике довели Алисон до такого состояния, что в конце концов, преодолев невероятную бюрократическую волокиту, она получила разрешение на эксгумацию. Останки девочки она сожгла в чикагском крематории, а пепел разбросала по снегу. Теперь от Катрин не осталось ничего, одни воспоминания, которые разделял с ней Анаклето.

Алисон выждала немного и недрогнувшим голосом спросила: — Что же тебе приснилось?

— Трудно рассказать, — ответил он тихо. — Словно держишь в руках бабочку. Я держу Катрин на руках — вдруг у нее судороги, а вы никак не можете открыть кран с горячей водой. — Анаклето разложил перед собой бумагу, кисти и акварельные краски. Огонь освещал его бледное лицо и бросал отблеск на темные глаза. — Потом все изменилось — вместо Катрин у меня на коленях ботинок, и я должен чистить его два раза в день. А в ботинке будто бы выводок только что родившихся мышат, скользких, извивающихся, и я стараюсь не выпустить их из ботинка. Это очень напоминало…

— Довольно, Анаклето, — сказала она с дрожью в голосе. — Прошу тебя.

Он принялся рисовать, а она смотрела на него. Окунул кисть в стакан, и по воде поплыло бледно–лиловое облако. Он склонился над бумагой с задумчивым лицом, и только однажды прервался, измеряя что‑то линейкой на столе. У Анаклето большой талант художника — Алисон была в этом уверена. У него были и другие способности, но в них он подражал, говоря словами Морриса, обезьянничал. Зато акварели и рисунки были совершенно оригинальны. Когда они жили недалеко от Нью–Йорка, Анаклето занимался в Обществе юных художников, и она с гордостью, но без малейшего удивления наблюдала, как посетители выставок Общества возвращались взглянуть на его картины.

Произведения Анаклето были одновременно и примитивными, и сверхрациональными, что придавало им странное очарование. К сожалению, Алисон не смогла заставить его отнестись к своему таланту с должной серьезностью и уделить ему больше времени.

— Сон, если подумать, удивительная вещь, — говорил Анаклето тихо. — Днем, на Филиппинах, когда подушка влажная и в комнате светит солнце — один сон. А здесь, на Севере, ночью, когда идет снег…

Но Алисон уже вернулась к своей обычной заботе и не слушала его. — Скажи, пожалуйста, — перебила она его. — Когда тебя утром ругали, и ты сказал, что собираешься открыть магазин тканей в Квебеке, ты имел в виду что‑нибудь конкретное?

— Конечно, — ответил он. — Вы ведь знаете, что я давно собираюсь там побывать. А что может быть приятнее, чем торговать красивыми тканями?

— И это все… — протянула она. В ее голосе отсутствовала вопросительная интонация, и Анаклето ничего не ответил. — Сколько у тебя денег в банке?

Подняв кисть над стаканом с водой, он секунду подумал. — Четыреста долларов шесть центов. Вы хотите, чтобы я их снял?

— Не сейчас. Но они могут нам пригодиться.

— Ради Бога, не волнуйтесь, — сказал он. — Это вредно.

Комнату наполняли рыжие отблески огня и серые дрожащие тени. Часы зажужжали и пробили три раза.

— Смотрите! — сказал Анаклето. Он смял лист, на котором рисовал, и отбросил в сторону. Потом сел в задумчивой позе, положив подбородок на ладони и уставившись на догорающие угольки в камине. — Павлин, какого‑то зеленоватого цвета. С одним огромным золотым глазом. А в нем отражается что‑то крошечное и…

Силясь найти верное слово, он поднял руку, соединив большой и указательный пальцы. От руки на стену сзади него падала огромная тень. — Крошечное и…

— Странное, — закончила Алисон.

Он тотчас кивнул. — Именно так.

Когда он снова принялся рисовать, какой‑то звук в тихой комнате, а может быть тон, которым она произнесла последнее слово, заставил его обернуться. — Нет, не надо! — закричал он, вскакивая из‑за столика. Стакан с водой упал на камин и разлетелся вдребезги.

В эту ночь рядовой Уильямс провел в спальне жены капитана, всего лишь час. Он дожидался окончания вечеринки на опушке леса. После того как гости разошлись, он подошел к окну гостиной и проследил, когда жена капитана пойдет наверх. Затем, как в прошлый раз, вошел в дом. И вновь комната была залита ярким серебристым светом луны. Леди лежала на боку, обхватив свое овальное лицо довольно грязными руками. На ней была атласная ночная рубашка, одеяло отброшено ниже пояса. Молодой солдат молча опустился на корточки перед кроватью. Один раз он осторожно прикоснулся к ее ночной рубашке, потрогал большим и указательным пальцем скользкую ткань. Войдя в комнату, он огляделся по сторонам. Постоял перед комодом, разглядывая флаконы, пудреницы и прочие туалетные принадлежности. Особенно заинтересовался пульверизатором, отнес его к окну и с удивлением рассмотрел. На столе стояло блюдце с недоеденной куриной ногой. Солдат дотронулся до нее, понюхал, откусил кусочек.

Теперь он сидел на корточках в лунном свете, полузакрыв глаза, с несуразной улыбкой на губах. Жена капитана повернулась во сне, вздохнула, почесалась. Любопытными пальцами солдат прикоснулся к ее каштановому локону, упавшему на подушку.

В четвертом часу рядовой Уильямс насторожился. Огляделся вокруг и, казалось, прислушался к какому‑то звуку. Он не сразу понял причину овладевшего им беспокойства. Потом увидел, что в соседнем доме загорелся свет, расслышал в ночной тишине крик женщины. Позже перед освещенным домом остановился автомобиль. Рядовой Уильямс бесшумно вышел в темный холл. Дверь в спальню капитана была закрыта. Через несколько секунд солдат медленно шел по краю леса.

Последние двое суток рядовой Уильямс спал очень мало, и его веки опухли от усталости. Обогнув городок, он вышел на кратчайшую дорогу к казарме. Часового по пути он не встретил. Оказавшись в койке, мгновенно заснул глубоким сном. А на рассвете, впервые за долгие годы, увидел сон и закричал. Сосед, проснувшись, запустил в него башмаком.